Казимир Никанорыч Даздрамыжский был обыкновеннейший, что называется, «человечек в футлярчике»: подвизался мелким чиновником в не особо востребованной должности, получал ровно столько, чтобы хватало на хлеб с любимой «ржавой» селёдочкой да чуток откладывать в алименты, снимал тесную камору, бывшую нежели жилплощадью скорее эдакими антресолями предполагаемой к сносу обшарпанной четырёхэтажки и беззастенчиво сданной хозяином под вывеской «компактной студии». Казалось бы, плюнуть, растереть да пройти не оглянувшись на такого, так ведь?
– Так, так! – справедливо подразумевая авторский подвох, тем не менее заглатывает наживку озадаченный читатель. Воздадим же должное читателевой проницательности – стрясшаяся с нашим – заметьте, уже НАШИМ! – героем история (вернее, целая вереница таковых) невообразимо несоизмерима величине и значимости её субъекта. Одначе… кто мы такие, чтобы судить об субъекте истории?
– Позвольте, позвольте! – горячится спросонья подпольный сибирский философ, почуяв под собою подмокшую почву родной стихии и шпоря под дых любимого конька-горбунка. – Мы сами – еин субъект и есть! Поелику гуманизм есть привилегия тех, кто живёт на вершине великой пирамиды из черепов, а нас разве туда пустят?
Виноват… пора бы вам уж допереть – мы не субъект истории, а её расходный материал. Те самые черепа. Какой ещё гуманизм и так далее? Не хочется начинать долгий спор, господин хороший, посему очень кратко: на вершине пирамиды из черепов – они же. У истории вообще нет субъекта. Только черепа.
Закругляя беспардонно затянувшуюся преамбулу, автор позволяет себе отметить, что настоящий текст изначально виделся им не иначе как в виде пьески, но дабы не запутывать читателя лишними действующими лицами и не запутываться самому, он положил себе изложить сию историю… вереницу историй, так сказать, тезисно. Итак…
Казимир Никанорыч Даздрамыжский, как уже, небось, успел приметить внимательный глаз, помимо прочих житейский обстоятельств, был связан исполнением определённых финансовых обязательств в пользу своего несовершеннолетнего сына – жена, поднакопив скудных мужниных средств и обильных личных неудовлетворённостей, достаточно долгое время тому назад в одностороннем порядке оформила развод. Казимир Никанорыч не протестовал и покорно подписал все подсунутые судьёй бумаги, после чего и снял пресловутую «студию» – содержать полноценную квартиру уже выходило за рамки его возможностей. При этом Даздрамыжский, этот маленький плюгавенький мужичок с ноготок, продолжал свою бывшую любить, вздыхать над старыми фото и видеть милый абрис во сне. О да, читатель! – несмотря на себя, НАШ герой был неизлечимым романтиком – ведь где, как не под самой невзрачной обёрткой скрываться самому прекрасному и чистому содержимому? Куда, как не в самую грязную лужу, как правило, падает исполняющая желания вечерняя звёздочка? Куда, как не в самую большую навозную кучу обычно закатывается случайный алмазный самородок? Да и в конце концов, какой, как не самой простецкой и кривенько вырезанной деревянной чашечкой считается небезызвестный Святой Грааль?
Увы.
Продолжая последний из приведённых выше примеров, Казимиру Никанорычу было суждено неким образом повторить судьбу легендарного орудия Христовых Страстей, то бишь, образно говоря, испив оный сосуд до дна, наполнить его собственной кровью. Далее – обещанная сугубая тезисность:
– Даздрамыжский прознаёт о связи своей экс-супруги с одним из своих нынешних сослуживцев;
– будучи натурой внешне крайне непрезентабельной, однако внутренне – поистине вулканической, бедный Казимир Никанорыч некоторое время бьётся головой о стену «студии», приговаривая что-то вроде: «А ты чего хотел?»;
– вотще раскровянив стоеросовую лбину и так и не дождавшись гласа разума, он не находит ничего лучше, как ОТОМСТИТЬ сопернику (с какой ещё стати сопернику-то?! за что?!);
– не вызвав ни единого косого взгляда, «мститель» подкарауливает ничего не подозревающего «соперника», незаметно приперев дверь засидевшегося на службе письмоводителя, запаливает у его кабинета бочку с какой-то огнеопасной дрянью и, злобно потирая измазанные селитрой ручонки, удаляется домой;
– утром город оцепеневает в ужасающем известии: результатом мощнейшего, хотя и удивительно тихого взрыва полностью разрушено невнушительное казённое здание, где в поздний час находился лишь один из рядовых конторщиков, опознанный исключительно по оплавленной зубной фиксе, да пришедшая в ночную смену поломойка, коей посчастливилось остаться в живых и даже невредимых;
– она-то и показала на столкнувшегося с нею в дверях странно возбуждённого служащего – и, разумеется, Даздрамыжского вычислили в момент.
Далее тезисы несколько теряют в ясности и удобопонятности – суди сам, читатель:
– неисповедимою волей небес обвиняемый избегает заключения под стражу и отделывается условным, пускай и крайне колоссальным сроком, а также чрезвычайно невообразимой суммой штрафа в пользу городской казны, кою выплатить полностью Казимиру Никанорычу светит, в лучшем случае, жизней эдак через пять-шесть – родственников у погибшего не обнаружилось, здание и без того мешало перепланировке дорожного проезда, стало быть, что называется, с паршивой овцы хоть шерсти клок;
– виновница «торжества», едва отмахав траурной вуалькой, выскакивает замуж за заезжего француза и, не преминув сунуть убийце в зубы квиток с новыми алиментными реквизитами, окончательно пропадает со всех горизонтов;
– весть о случившемся катится подобно снежной лавине, и там-сям принимаются проклёвываться партейки недовольных судебным решением сострадальцев нашего безвинно осуждённого Отелло;
– число этих доброхотов растёт не по дням, а по часам, и вот – нет худа без добра! – Даздрамыжский начинает получать денежное вспомоществование чеками, переводами и даже простыми письмами, причём всё чаще и чаще весьма значительное;
– уставший от плохих новостей читатель радуется близящемуся, как ему кажется, хеппи-энду, на что автор бесцеремонно одёргивает мечтателя и выкладывает ему очередной конспект: унюхавшие лёгкую добычу коллекторы берут Казимира на мушку и разворачивают полномасштабную кампанию по наведению инвестиционного марафета;
– цепко контролирующие ситуацию адвокаты и стряпчие, пожав лапу коллекторской гидре, назойливо лезут Даздрамыжскому в глаза и душу, предлагая свою почти бескорыстную дружбу и беззаветную преданность до гроба (чьего?!);
– в городке не утихают тяжебные баталии, законники всех мастей делают блистательную карьеру, долговые выбивальщики жиреют словно мухи на трупе, разбившаяся на несколько лагерей общественность склоняет на разные манеры уже начинающее порастать быльём происшествие и выискивает тайные смыслы во всех тёмных уголках сей вовсе не тёмной истории;
– и прочая, и прочая, и прочая.
Тут бы и место хеппи-энду, верно, читатель?
Увы.
Это тебе не сказка, хотя и там, помнится, не всегда всё гладко кончалось. Да и как говорится, сила ломит даже самую несгибаемую солому, а выносливого сивку укатывают и обычные ледяные горки.
Распилили-таки Казимира нашего Никанорыча поднаторевшие в том кровопийцы, понастроили себе хором на приграбастанные благодетельские пожертвования, выжали жертву досуха – и, брезгливо стряхнув в ближайшую лужу будто отслужившую перчатку, вытерли об него грязные сапоги и разошлись по домам и кабакам. Жадная до сенсаций публика разочарованно погудела ещё немного и последовала их примеру. Покосившийся крест сгоревшего на работе чиновника потихоньку рассохся, ссутулившись почти влёжку над всеми забытой полупустой могилкой. Город опять смежил веки и погрузился в неизбывную повседневную летаргию.
Даздрамыжский теперь ютился в абсолютно пустой – не считая пары стульев – комнатушке с голыми облупившимися стенами, таким же потолком и занозистым щелястым полом. Конечно, это была уже не та камора – «студию» поспешно занял какой-то модный свежеиспечённый борзописец, немедля застрочивший новый роман о недавних здешних событиях: такие всегда и всем довольны, их конвейер неостановим и безотходен, и случись Апокалипсис, думается, тот тоже пошёл бы в дело как материал для одной из следующих главок. Жизнь катилась своим чередом и подкидывала своим пасынкам то одно, то другое развлечение – само собой, на свой лад.
Сейчас, сидя на полу и привалясь к осыпающейся стене, Даздрамыжский держал в руке новомодное изобретение под названием «смартфон» и, неловко промахиваясь, отправлял сыну наскребённые по сусекам остатки денег. Это были последние средства к его существованию, но Казимира оное ничуть не волновало – гораздо более он беспокоился, не сглючит ли перевод. Наконец, транзакция была завершена, пиликнуло подтверждение получения, и Даздрамыжский, облегчённо потянувшись, с довольным видом закинул руки за голову.
Смартфон пискнул вновь. Сын, разглядев прилетевшую суммку, прислал коротенькое «Оу! Спасибо тебе огромное!» и смешную подмигивающую рожицу-смайлик.
Казимир криво усмехнулся оставшимися зубами и рассеянно оглядел затопленное сумраком помещеньице. Внезапно вокруг пульсирующе просветлелось – наверное, в облачную прореху заглянуло непобедимое любопытное солнце – и тени вдруг сложились столь причудливым иероглифом, что Даздрамыжскому на миг показалось, что он сидит на вершине некоего зиккурата, сложенного из великого множества человеческих черепов. Снова натекла полутьма, и наваждение растаяло. Казимир снова сидел в комнате, пустой как космос близ чёрной дыры.
У него больше не осталось НИЧЕГО.
ОН БЫЛ СВОБОДЕН – И ТИХО, БЕЗМЯТЕЖНО СЧАСТЛИВ.
=========
В произведении использован фрагмент романа Виктора Олеговича Пелевина «KGBT+».
Источник фото: https://bondik-kids.ru