У меня есть свой город: самый большой, самый солнечный, самый добрый, весёлый и загадочный. Дома в этом городе огромные, как исполинские слоны, множеством окон смотрят на меня маленького, слегка заинтересовано и печально. Почему печально? Да потому, что за каждым скрывается своя жизнь, своя тайна, идущая рядом с моей жизнью, но совсем не факт, что она с ней пересечётся и приоткроет свой секрет. Как великое количество ручейков весной, петляющих по лесу в каком-то неясном своём предназначении, про которые можно только догадываться, и когда-нибудь они сольются в одну большую реку. Город – загадка. Не смейтесь, если я скажу вам его название, то возможно вы скривитесь в надменной улыбке и скажете мне: «Вот насмешил!» Но для меня это самый родной, самый лучший город, в общем самый, самый…. В этом уголке моего города конца шестидесятых годов прошлого векаживут:родители, бабушка, друзья моего детства, странные соседи и тётка Тамара с дядей Лёней.
Банда бритоголовых
Думаю, у многих в детстве был свой двор, свой дом, своя улица и возможно река. Я часто приезжаю на свою малую Родину, мне повезло может быть больше других, в свои шестьдесят я могу подойти к своему дому, в котором жил ещё мальцом, потрогать его, немного постаревший, слегка изменившийся, но такой родной и знакомый!
Жизнь продолжается, не стоит на месте, и уже другие люди живут в моей детской квартире. Они каждый день спускаются по этому деревянному крыльцу в школу или на работу и мечтают поскорей уехать из этой дыры. Ая с дрожью в руках берусь за вышарканные перила, за которые держался в детстве, встаю на обточенные тысячами ног ступени, и сердце моё начинает бешено колотиться от радости встречи с детством. Но какое же всё маленькое! Крыльцо, с которого однажды катился кубарем всего в десять ступенек! Ручка в массивной двери, что ведет в коридор, до которой раньше еле дотягивался, сейчас на уровне живота, да и дверь не такая уж большая. Воспоминания роем слетаются в мою седую голову….
Мне года четыре, на дворе уже лежит снег. В шапке ушанке и тёплом пальто налегаю на дверь, чтобы открыть. Поддается с трудом. Сначала приоткрывается узкая щелка и надсадно звенит пружина, которая норовит запихнуть меня обратно, при этом может ещё прижать пальцы. Но я сопротивляюсь ей и просовываю ногу, чтобы зафиксировать своё превосходство и слегка передохнуть. Собравшись с силами я упираясь толкаю её, и просачиваюсь на лестничную площадку задом, удерживая дверь ногой, убираю пальцы и выдергиваю ногу. Дверь с силой стукает о косяк. Этот «хлоп» мне понравился. И я, еще раз упираясь одной рукой в стену, а другой берусь за высокую ручку с трудом открываю дверь, резко отпускаю. «Хлоп» повторяется. В третий раз повторить мой трюк мешает дядя Гриша, который ездит на мотоцикле «Иже» с коляской и ходит в брюках «галифе». Ребята моего возраста побаиваются его, и я тоже. Он всегда серьёзный, «насупившийся», как говорила моя бабушка, и всё время в каких-то заботах.
-Эй, ты, отойди, а то нечаянно стукну! Да, и не играй дверями! - это было особенно обидно, потому что он не зал как меня зовут, даже не сказал «мальчик». Я прижался к деревянной стене и пропустил его, чуть не хлюпая от обиды.
Очень осторожно, держась за перила, спустился с лестницы и вышел во двор, чтобы ждать взрослых. Подошел к деревянной лестнице, что вела на чердак, и почистил нижнею ступеньку от снега, чтобы сесть как на лавочку. Эта лестница всегда притягивала внимание ребят. Казалось, что она ведёт в какую-то тайну, которая находится за дверкой в маленьком домике на крыше. Но чтобы туда подняться нужно карабкаться на такую высоту, что само по себе страшно! Летом с другом мы пытались победить в себе страх и подняться вверх, но я поднялся только на шестую ступеньку, а Сашка на пятую.
Сегодня мы идём в баню. Мы это: я, мама с папой, тетя Тамара с дядей Лёней. Городская баня стоит на берегу реки рядом с Шадринским мостом. Идти нам далеко. Вот наконец то вышел папа с дядей Лёней у которого в зубах дымилась папироса, а в руке он держал две сумки и веник для бани.
-Ну что, заждался? – спросил меня папа и потрепал по плечу. Я ничего не ответил и только снова задумался, а что же там может быть за дверью на чердаке, какие там могут жить страшные создания и чем они сейчас занимаются? Может быть они ходят в звериных шкурах и смотрят через щелку на меня, изучают как бы заманить к себе вон того мальчика! Холодный озноб пробежал по моей спине. Я вспомнил, как весной мама забралась на самый верх чтобы сфотографироваться, а там эти…. Но вот стукнула дверь и запели ступеньки под чьими-то тяжелыми шагами. Это наверно тетя Тома. Еще стук двери и лёгкие ноги побежали по ступеням. А это мама.
- Мамаев! А эту сумку ты кому оставил? - вопрошающе язвительно спросила тётя Тома у дяди Лёни, и сунула ему ещё одну сумку. Очень необычно она всегда общалась со своим мужем, обращаясь всегда по фамилии. Дядя Лёня безропотно взял сумку в свободную руку, выплюнул папиросу, и наша процессия двинулась в путь.
Мы вышли из двора, перешли дорогу и пошли по улице, что подходила к нашей наискосок. Тёмно-малиновые облака плыли по небу, впереди дымила высокая труба и своим чёрным дымом резала картину позднего вечернего неба пополам. Вдали зажегся фонарь и конусом желтого света обозначил кусок тротуара, до которого ещё предстояло дойти. От того, что меня постоянно тянули, чтобы я не отставал, у меня начинала болеть рука, и я, вырывая её из маминой ладошки, оббегал её сзади и хватал за другую ладошку. Папа шел вперед с толстым коричневым портфелем, забегая вперед, потом останавливался, поджидая нас. Вот он поставил свой тяжелый портфель и смотрит на меня.
- Ну, что у тебя такое кислое лицо? Иди сюда! – Подхватывает меня и садит на плечи. Папа сильный. Он несёт портфель, который я смог пронести всего два шага, и меня! Радость моя безгранична! И я, наконец – то, начинаю всё обозревать с высоты папиной головы!
Вот мы входим в освещенный фонарём кусочек улицы. Как сверкает снег разными цветами, эти искорки даже слепят, и я даже прикрываю глаза. Когда фонарь остался позади я понимаю, что мы попали в зимнюю ночь. До фонаря небо ещё светилось, а после стало черным. Почему так? Но постепенно небо чуть светлеет, и я успокаиваюсь….
Прошли церковь с забитыми чёрными окнами и площадь с трибуной и ёлками. Слева от нас базар с деревянными навесами и прилавками. До бани остаётся совсем немного, но этот путь мне надо пройти самому. Меня опять тянут за руку, то за одну, то за другую. Вон у того фонаря, что освещает перекрёсток и начало моста, баня. Я собираю волю в кулак, ведь я же большой, мне уже четыре года, и уговариваю себя дойти и не захныкать. Чуть прорывающийся свет из множества окон, закрашенных коричневой краской, освещает наш путь. Из открытых форточек валит пар. Мы огибаем здание, поднимаемся на крыльцо и заходим в холл, где на лавках сидят ожидающие очередь люди. Мама покупает билеты в маленьком окошке с крохотным подоконником на уровне груди, и мы усаживаемся на лавку. Сколько людей с распаренными красными лицами выходит из бани, столько же заходит. Ждем недолго. Вот проходим мимо старенькой бабушки, которая накалывает наши билеты на острый штырь с деревянной подставкой и расходимся – мужчины на право, а мы с мамой и тётей Томой на лево. С сожалением я провожаю отца, скрывающегося за дверью. Входим в женское отделение, идём по коридору из шкафов, находим открытые и усаживаемся раздеваться. Первым раздевают меня, и я бегаю голенький по лавочке. Женщины снимают с себя одежду. Я наблюдаю как мама и тётя Тома снимают с себя пояс, на котором пришиты резинки с застежками, удерживающие чулки. Дрожь пробегает по моей спине, больше всего я не люблю эту деталь своей одежды за её сложность, за холодный материал, который всегда холодит тело. Они взрослые, им легко, а я из-за него выхожу на прогулку в садике последним. Пока застегнёшь все пуговицы, пока оденешь чулки, пока пристегнёшь их проходит вечность. «Копуша» - это самое безобидное, что я слышу в упрёк.
- А, ну-ка, Андрюша, помоги мне расстегнуть лифчик. – просит меня тетя Тамара, освободить её огромную грудь. Я пробираюсь за спину и пытаюсь расстегнуть, но это у меня не получается. Я даже палец не могу просунуть, чтобы схватиться.
-Съузся, еще сильнее съузся! - кричу я ей, но ничего не помогает. Она смеётся, и только повторяет – Съузся! Ну насмешил! Съузся!
- Андрюша, держись за руку! А, то поскользнёшься и ударишься затылком об пол! – говорит мне мама.
Идём. Я крепко держусь за мамину руку. На встречу мне попадаются огромные ноги, кроме ног я ничего не вижу, потому что смотрю вниз, чтоб не поскользнуться. Когда идут ноги, я предусмотрительно отхожу в сторону, чтобы их пропустить. Заходим в моечное отделение, где гулко звучат голоса и стук тазиков. Мыльная вода стекает в желоб и бежит маленьким ручейком к стене, где исчезает под полом. Мелькает мысль попускать кораблики, да только вспоминаю предупреждение мамы – не поскользнуться. Меня садят на каменную лавку, и я с ужасом жду, когда мне устроят головомойку. Вот мама приносит тазик с водой и садит меня в него, идёт за другим, ставит его на бетонную подставку и открывая два крана с холодной и горячей водой. Подходит тётя Тамара и поливает лавку из тазика рядом с нами. Так все делают, а потом садятся.
-А куда убегает водичка из тазиков? – спрашиваю я.
- Бежит по полу, потом по трубам и в реку. – отвечает моя тётя.
- Закрывай глаза, сейчас будем голову мылить. - говорит подошедшая мама.
Я закрываю, что есть силы, глаза. На голову льётся вода, а затем начинает бегать мыло, потом мамины руки делают из моей головы одуванчик. Я затаиваю на несколько секунд дыхание, а потом начинаю требовать поскорее смыть, а то мыло попадёт в глаза. Вот побежала вода, унося белую шапку вниз. Только бы не защипало! Но всё-таки глаза начинает щипать, и я тяну свои руки к маме чтобы налила воды в ладошки, готовый зареветь.
- Молодец, настоящий мужчина! Даже не заревел! – подбадривает меня мама, и я держусь из последних сил.
Ну, наконец-то, самое страшное позади. Я тру спину мочалкой тёте Тамаре, а она говорит: «Сильней, ещё сильней!» Я стараюсь изо всей силы, налегая всем телом.
-Ну, спасибо, ублажил! – хвалит меня тётя и отпускает в парилку! Одного!
Больше всего в бане мне нравится парилка – это самая загадочная для меня комната! В ней всегда полумрак, сверху на высокую лавку светит одинокая лампочка, а под громадными ступеньками есть дверца. Я забираюсь на самый верх и пока никого нет начинаю крутить кран. Из стены снизу начинает с шумом выходить пар и заполнять парилку. Закрываю кран, и дверь теряет свои очертания! Вот заходят две женщины, лиц их не вижу, но что-то подсказывает, судя по могучей фигуре, что одна из них тётя Тамара.
- Андрюша, ты где?
- Я тут! – и эхо гулом разносит мой голос по парной. – Я еще посижу!
Тётя Тома уходит, а вторая, незнакомая женщина поднимается на верх, открывает кран, и температура начинает повышаться. Я сползаю на самую нижнюю полку, вытягиваю руки и не вижу своих ладоней! Вот это да! Чувствую, что меня, наверно, ждут, на ощупь нахожу дверь и вываливаюсь из парилки, следом за мной клубы пара!
В раздевалке прохладно. Ощущение чистоты и легкости, неспешно одеваемся, и выходим в холл, а затем в буфет. У тёти Тамары на голове вместо платка полотенце. Она как большой корабль плывёт впереди. Мы усаживаемся к папе и дяде Лёне за длинный, дощатый стол. Возле каждого стоит по большой кружке пива, и судя по тому, что пива там не много, они давно нас ждут. Бегая по широкой, такой же как в бане лавке, я стал оглядывать это заведение. Возле дощатого прилавка стояла огромная бочка. Рядом стояла еще одна поменьше. Полная продавщица в грязно-белом халате наливала из торчавшего из бочки крана пиво. В углу, с другой стороны была загородка из зелёных досок за которой стояли ещё бочки. Рядом с дядей Лёней сидел какой-то мужчина, и они оживленно о чем-то говорили. Я заметил, как он опасливо спрятал бутылку с водкой, когда подошли мы. Папа протянул мне стакан с квасом, и я начал наблюдать как в нём лопаются пузырьки. При попытке отпить они щекотно ударяли в нос.
Дядя Лёня обратную дорогу шел сзади, несколько раз останавливался, чтобы опереться на забор. Его походка была похожа на танец опавшего листа. Ветер задует в лево, и он идёт в лево, задует в право, и он туда же. Тем не менее дядя Лёня не сильно отставал и дошел до дома вместе с нами. Когда мы поднимались по ступенькам на наш второй этаж, он два раза упал. Тетя Тамара всю дорогу отпускал в его сторону едкие комментарии, а ещё несла за него все сумки.
На следующий день дядя Лёня был похож на побитую собаку, голова опущена, плечи выпирали вперёд, но это только в присутствии тёти Томы. Вечером он зашел к нам в гости, долго сидел на кухне с папой, они о чём-то разговаривали.
Об их разговоре я узнал от тёти Томы, когда она помогала мыть посуду маме при совместной готовке какого-то блюда: «А Герка-то с моим поспорили, что больше пить не будут! Кто первый напьётся, того на голо стригут! Не знаю поможет ли?»
Самое обидное это быть стриженым «на лысо» как зек, отсидевший свой срок. Это сейчас молодежь стрижется на голо без всякого зазрения, потому что модно, а в наше время такая причёска вызывала ассоциации с тюрьмой.
В большой комнате нашей стоял комод с выдвижными ящиками, а на нём стояло зеркало-раскладушка с белоснежной салфеткой перед ним. Я подставлял стул и мог разглядывать свою физиономию с разных сторон, и даже с затылка. Возле зеркала лежала ручная машинка для стрижки волос….
Первым напился дядя Лёня, придя с работы настолько пьяным, что уснул в коридоре. Папа с торжеством взял машинку для стрижки волос и выстриг на «дядь Лёниной» голове посередине дорожку, от чего тот стал похож на льва, у которого грива торчит в разные стороны. Я забегал к соседям в квартиру и рассматривал причёску дяди Лёни, лежащего уже на диване, проводил рукой по коротким волоскам выстриженной макушки, и они приятно кололи пальцы.
На следующий день, видимо выходной, мы все собрались на нашей кухне и уселись как на представлении вокруг дяди Лёни сидящего по средине с белой простынёй вокруг шеи. Дядя Лёня был торжественно мрачен, как приговорённый к принудительным работам, и в тоже время полон достоинства. Весь его вид говорил: «Ну, что же. Я готов сдержать слово! Только вы так не веселитесь, будет и на нашей улице праздник! Ещё посмотрим!»
Стригли его попеременно то мама, то папа. Огромные клочки волос падали на пол, и его голова становилась всё меньше. К великому сожалению дяди Лёни череп у него был весь в каких-то шишках, от чего мама несколько раз прыскала, отводя от него взгляд, чтобы не расхохотаться.
Отныне дядя Лёня ходил только в фуражке даже дома.
Где-то через месяц папа пришел домой и лег на кровать прямо в пиджаке и одном ботинке. Как из-под земли появился дядя Лёня и взяв с комода машинку стал колдовать над его шевелюрой. Так как отец лежал, уткнувшись лицом в подушку, то он выстриг на макушке проплешину и очень довольный собой ушел, снимая на ходу фуражку, под которой красовались отросшие короткие чёрные волосы.
На следующий день представление повторилось. Папа выглядел очень сконфуженным и гладя себя по колючему ёжику головы, только и выдавил: «Зато голову легче мыть».
Проснувшись поутру, когда родители были на работе, а я по причине болезни находился дома с бабушкой, тоже решил освоить машинку для стрижки волос. С трудом нажимая двумя руками на рычаги, я перед зеркалом простриг по середине макушки дорожку. Когда это увидала бабушка, то очень долго меня попрекала. Вечером мама стригла третьего, а тётя Тома окрестила нас «шайкой бритоголовых». Я почему-то был рад приобщиться к такой банде!
Пока не отросли волосики я с умилением ощущал причастность к нашей «шайке».
Слухи нашего двора
Как-то вечером в компании тёти Томы, маминой сестры, мама рассказала занятную историю о том, как один парень проиграл в карты на желание не стричься десять лет!
- Помнишь, он работал грузчиком в соседнем цехе у нас на фабрике? – спросила мама у сестры.
- Да я его помню. Это кажется Сергей, вот фамилию не помню. Патлатый такой, волосы, как сосульки, ниже лопаток и борода до пояса. – отвечала тетя Тома.
- Он мне очень старым казался - лет так за пятьдесят. А когда побрился, подстригся так такой молоденький стал, личико почти без морщинок, глаза горят, «шипром» пахнет. Оказалось, ему всего тридцать четыре года! Сразу же женился через месяц и куда-то уехал. Я знала его жену, она мне и рассказала. – подытожила мама.
- Мам, а почему он не мог нарушить слово и подстричься раньше? – влез со своим вопросом в разговор старших я.
Мама посмотрела на меня осуждающе, помолчала, а потом сказала так по-взрослому: «У уголовников свои законы, свои порядки. За невыполнение могли и убить! Только лучше тебе этого не знать – мал ещё!». Я провел ладонью по отрастающим волосампосле парикмахерской, и мне стало ужасно неудобно, что я тоже когда-то был похож на уголовника. А после представил Робинзона, который работает грузчиком, и когда он забрасывает в будку машины тюки с тканью, борода всякий раз цепляется за них, и он смешно сморщивает заросшее лицо, но терпит. И ещё он дома на стене делает засечки и с тоской считает сколько же ему носить эту бороду!
Я часто ходил в гости к бабушке, которая жила за два квартала по диагонали от нашего дома. Двоюродные брат, сестра и их мама жили у маминой мамы на первом каменном этаже двухэтажного дома в маленькой двухкомнатной квартирке. Комнатки были крошечными, существенную часть пространства занимали печи.Стены были очень толстыми и в них небольшие двухстворчатые окна с верхней полукруглой частью.Именно в этом доме мама с двумя сёстрами, и братом пережили войну. В этом дворе я знал всех ребят и часто до самой темноты бегал с ними.
Конечно же я рассказал про эту историю во дворе моего двоюродного брата в присутствии двух старших парней Сашки и Серёги, с которыми мы часто играли на заднем дворе. Один из них – Сашка даже состоял на учёте в комнате милиции и именно он был заводилой в наших играх. Он собрал нас покучней и шепотом, очень доверительно начал рассказывать нам историю: «Это было в кинотеатре, прошлый год. Закончился фильм на дневном сеансе, зажгли свет, народ ломанулся к выходу и вдруг жуткий крик: «Человека убили!». Оказывается, на тринадцатом ряду, на тринадцатом месте сидит парень, а в грудь ему воткнута финка – это уголовники его проиграли на «жизнь» в карты. Кто проигрывает – должен убить человека в кинотеатре на заранее оговоренном месте. Если он не сможет убить, то его самого порешат. Вот такие у них законы».
После этого Сашкиного рассказа мы, наверное, с полгода во время фильма в кинотеатре всегда разглядывали тех, кто сидел позади.
Если человек казался подозрительным или со стрижкой наголо, то старались пересесть на другое место.
РЕКА
Как подойти к реке? Не видно тропок, дорог. Где-то внизу она бежит, а вот искупаться? Да и можно ли здесь охладиться в жаркий день? Наверное, можно, но вот поплавать – это навряд ли. Река стала быстрой, но очень мелкой. Подходы заросли ивой, другими кустами и деревьями. Когда вдоль реки много деревьев это хорошо для реки, но вот для людей, живущих около воды — это большая проблема! Вот какой-то местный «бонза» выстроил на берегу свой большой, красивый дом. Насыпал земли и всякого мусора, чтобы сделать утёс-площадку для своего помпезного гнёздышка. Да, он теперь может наслаждаться прекрасным видом, открывающимися далями, а как подойти простому смертному к воде-это не его забота. И это река моего детства!?
Все улицы, которые идут под горку, приводят к реке. Потому, что так заведено издревле – селиться возле рек. Вода — это жизнь. Где стирать бельё? На реке. Как привезти дрова? По реке. Где добыть рыбки на ушицу? В реке.
Родители целый день на работе, садик на каникулах или закрыт на ремонт. Мы, мальчишки и девчонки от четырёх до восьми лет предоставлены сами себе и живём жизнью двора. Жара. «Айда на речку!» - и ватага из трёх-пяти мальчишек отправляется весёлой стайкой купаться. Представить, что сейчас с какими-то мальчишками можно отправить своего маленького внука за несколько кварталов купаться на реку – немыслимо! А во времена моего детства это было в порядке вещей. Это было наше детство, наша свобода, и по большому счёту родителям не было особого дела, да и некогда, чем занимается его чадо. В те времена в нашем доме не было водопровода, канализации, у каждого в квартире стояла своя печка.
Вечер. За окном на короткий миг настаёт ночь, укладывая нас в постель.
- Мама, а ты почитаешь мне книжку перед сном? – спрашиваю я.
- А кто собрался утром на рыбалку? – парирует она. – Если тебе рано вставать, то тебе уже пора спать, иначе не встанешь.
- Мам, а как мне не проспать? Если я пойду рыбачить поздно, то ничего не поймаю. Ты заведёшь будильник на четыре часа?
- В четыре ты не встанешь, да и темно ещё будет. Давай на пять?
Я соглашаюсь.
- Тогда я поставлю будильник возле кровати, когда он зазвенит – сам отключишь.
- А, если я не встану, как же ты? Не проспишь на работу?
- Ложись спать, завтра же выходной!
Раннее утро. Спал плохо, чтобы не проспать рассвет. Просыпаюсь от звенящего будильника, который трещит и подпрыгивает на столе в потугах разбудить меня. Рука, как молот, падает на верхнюю кнопку источника шума, и он под ладонью затихает. «Неужели уже пора! Как хочется спать!» - проносится в моём мозгу. Но желание порыбачить перетягивает желание ещё понежиться в постели. Встаю, натягиваю «трико» с вытянутыми коленками, рубашку, сандалии, достаю из-под кровати заветную удочку, сделанную своими руками, кусок хлеба из хлебницы. Всё! Встаёт мама, и увидев меня довольного стоящего у двери с удочкой, спрашивает: «Готов? А поесть не забыл?» - наливает мне полную кружку молока и кладёт рядом ароматную горбушку белого хлеба.
- Пока не поешь, никуда не пойдешь! – категорически заявляет она.
Делаю вид, что есть не хочется, сажусь и быстро выпиваю всю кружку и съедаю горбушку. Путь на речку свободен! В коридоре полумрак в столь ранний час, за деревянными дверями спят соседи, а я – шестилетний мальчуган встал раньше всех на нашем втором этаже из шести квартир! Открываю тяжелые двери и спускаюсь по ступенькам, утро обдаёт меня прохладой, на листьях подорожника лежит роса. Прохожу мимо окон первого, каменного полуэтажа, потому что малая часть окна находится ниже земли в кирпичной нише. В эти окопы мы иногда прятались, играя в прятки. Выхожу через деревянные ворота на тротуар, солнце ещё не поднялось из-за домов. Это хорошо, ещё успею «на зорьку». Через десять минут выхожу к реке. Вдоль берега много деревянных лодок пристёгнутых цепями к трубам замками. Вон на той лодке, что дальше всех от берега я и буду рыбачить. Усаживаюсь на крашенное зелёной краской сидение на корме, и начинаю разматывать удочку. Достаю из кармана кусок хлеба и из мякиша делаю маленький продолговатый округлый шарик. Насаживаю свою наживку на маленький крючок -«заглотыш», закидываю подальше.Солнце, отражаясь от ровной глади мешает наблюдать за поплавком, я щурюсь, но не выпускаю его из поля зрения. Вот поплавок подскакивает и ложится на воду, а потом тычками начинает погружаться всё глубже и глубже, только верхний краешек виден над водой. Я дергаю. Удочка сгибается дугой, чуть позже над зеркалом реки ко мне летит приличнаясорожка с красноватыми глазами,и срываясь падает в десяти сантиметрах от борта лодки в воду. Как обидно!!! Скатываю новый шарик из хлеба и аккуратно насаживаю. Закидываю и снова начинаю следить за поплавком. Вот он неестественно поплыл поперёк течения и начинает дёргаться и погружаться всё глубже. «Дам заглотить» - думаю я. Но поплавок замирает. Выждав пять секунд проверяю наживку. Пустой крючок! Надо было подсекать! Насаживаю хлебный шарик и закидываю снасть подальше от кормы лодки. И сразу же поклёвка! Подсекаю, дёргаю и моя серебряная рыбка летит в лодку, срываясь с крючка. На дне лодки немного воды, возможно от дождя, и мой чебачёк начинает метаться в маленькой лужице. А это здорово получилось, не надо лезть в карман за полиэтиленовым пакетом, пусть поплавает. Закидываю. Поклёвок нет. Солнце поднялось чуть выше деревьев на дальнем берегу. Проверяю наживку – пустой крючок. Вновь забрасываю, поплавок попал на мель, лежит. Пытаюсь снова забросить, а на крючке опять рыбка, маленький чебак. Уже две! Ах, если бы была та сорожка, то хватило бы на уху! А так мелочь. Вот у дяди Лёни всегда бывают большие сорожки, потому что он ловит на картошку с керосином. Поклёвка! Резко дёргаю, с той стороны, под водой что-то крупное, удочка дугой…. Опять сорвалась, а я даже не видел кто! Судорожно одеваю шарик из хлеба и закидываю на то же место. Но поклёвки нет. Неспешно плывёт по водной глади поплавок. Проверяю наживку – на месте, а поклёвок нет. Закидываю на другое место, жду. Вот поплавок очень несмело начинает подёргиваться, мной овладевает нетерпение, и я как охотник жду лучшего момента. Дёргаю, на крючке маленькая рыбка. Осторожно снимаю её с крючка и отпускаю. Солнце уже высоко, поклёвок нет. В лужице, что на дне моей лодки, отражаются белые облака, а по ним бегают две водомерки. Чебака, которого я поймал первым, отпустил, жалко его стало. А второго, что плавал кверху пузом, положил в пакет.
Скручиваю удочки, беру свою небогатую добычу и на пляж, который совсем рядом с лодками. На желтом песочке лежит одежда и удочка, я потихоньку захожу в воду. Холодная! Вот уже зашел по колено, белые камушки–гальки лежат под ногами, и я приятно ощущаю стопой их округлость. Еще два шага и уже по пояс, камушков уже не видно, зато начинаю привыкать к воде. Ныряю, вода в первый миг обжигает, а когда выныриваешь то понимаешь, что не такая уж она холодная.
Дома все уже встали, я как раз успел ко второму своему завтраку. Никто не смеётся над моим крошечным уловом, только мама сказала, что кот Васька очень будет ради, если я не возражаю, она отдаст ему рыбку. Ну что ж Ваське, так Ваське. А мне ужасно хочется спать! Не допив свой чай, я иду к своей любимой кровати и ….
- Весь день проспишь, - будит меня бабушка. - Вставай, будем оладушки кушать.
Я встаю. Солнышко. Дома уже душно. Бреду на кухню, а там бабушка уже налила чай и поставила на середину стола тарелку с оладьями. В маленькой вазочке малиновое варенье! Как вкусно! Горка оладий заметно тает, последнюю осиливаю с трудом.
- Спасибо, бабушка! Можно я пойду во двор? - у бабушки всегда надо спрашиваться, она сильно переживает, если не знает где её внук.
Едва выйдя во двор, я был замечен моим другом Сашкой Горынцевым: «Привет, Андрей! Пойдём к дяде Боре, он чинит свою инвалидку». Мы пошли в дальний угол двора где был сарай, в котором наш инвалид дядя Боря держал свою машину. У него не было ноги, и он передвигался на костылях. Подошли, встали в сторонке, и стали наблюдать, как он копается под капотом машины с двигателем. У нас было не принято без спроса влезать во взрослые дела.
- Сашка, принеси-ка мне молоток, а ты, Андрюшка, подай мне вон тот брусок! - не успел дядя Боря закончить фразу, а мы уже летели исполнять. Он по чему-то стукнул, что-то покрутил, потом сказал: «Хорошо». Завёл свою ласточку.
- Ну, ребятишки, залезайте. Прокачу!
Вот это повезло нам. Мы быстро забрались на единственное пассажирское сидение, закрыли дверку и поехали! Ещё никогда мы не ездили на машине!
Мимо нас проплыл наш двор, мы махали руками, что есть мочи, чтобы нас хоть кто-нибудь заметил. Поворот, и мы выехали на дорогу, машина заурчала, и стала набирать скорость. За окном проплыло здание милиции, и машина полетела в горку. На горке машина развернулась, и мы поехали назад. Проехали садик, перекрёсток, завернули во двор. Всё как в сказке! Неужели это произошло с нами! Много ли надо для счастья? Ощущая себя на седьмом небе, мы побежали хвастаться ребятишкам во дворе.
Как продают детей?
Мне шесть лет.В весенний тёплый день тёплый день в нашей уютной квартире, где «мы давно жили» появился новый человек – брат Колька. Конечно это было долгожданное событие, все мы давно его ждали. Я помню, как любил трогать мамин живот, где кто-то пинался и шевелился, где кто-то неведомый жил и рос. В своих мечтаниях я воображал, что буду нянчиться с сестрой или братом, катать его или её на велосипеде и защищать от хулиганов, но не ожидал, что это будет именно так, а именно: качать его в коляске, когда он начинает «орать»; ходить на цыпочках, когда он спит; ходить за два квартала за детским питанием, и так далее…. Если честно, то я был не готов к таким жертвам, когда вокруг лето, друзья, речка, свобода! Поэтому воспринял появление нового жильца, вокруг которого закрутилась жизнь нашей семьи, достаточно холодно. При каждом удобном случае пытался сбежать из дома. Прошел месяц или два, и я свыкся с тем, что у меня теперь есть брат, и всё внимание теперь ему, и все заботы вокруг его. Я жил своей жизнью, а семья своей. Где-то в глубине я верил, пройдёт время и я с ним, возможно, буду играть и общаться. Между тем квартира, где мы жили изменилась до неузнаваемости – вся была завешана пелёнками, подгузниками, заставлена корытом, тазиком, ванночкой для купания и кроваткой с деревянной спинкой-решеткой. На столе где я раньше любил рисовать теперь расстелено одеяло для глажения, и стоит утюг. Я уже не мог поиграть в комнате мячом, послушать пластинки, попускать самолётики, даже помахать игрушечной саблей. Моя железная дорога с локомотивом и вагонами пылилась на шифоньере, там же лежал трактор на батарейках. В общем полная дискриминация первого ребенка.
Бабушка уже не читала со мной сказок, она водилась с братом, а мама после трехнедельного отпуска снова ходила на работу. По вечерам, выстирав пелёнки, искупав Кольку, приготовив нам ужин она валилась на кровать и засыпала. Так что книжек на ночь мне тоже не кому было читать.
Помню погожим летним, когда я играл в солдатики, сидел за перевернутой кроватью на кухне, слушал разговоры мамы и папы из своей баррикады, не особо вникая в суть. В дверь постучали и вошла соседка тётя Шура. Про неё поговаривали, что она травит кошек, и моего любимого котёнка – Читу, чёрную с белой манишкой, возможно, отравила она, потому что она исчезла, и больше её никто не видел. Поэтому я тетю Шуру, на всякий случай, очень не любил. Сначала я насторожился, но разговор зашел о здоровье бабушки, затем про какую-то кашу, и я постепенно, снова углубился в свою игру. Тут до моего уха донеслось: «А продайте мне Кольку?» - я весь сжался и насторожился - что ответит мама? Я ожидал, что тётю Шуру за её дерзость выгонят вон, но этого не произошло!
-А забирайте за десятку. - спокойно произнесла мама!
Я был обескуражен от того, что брата продают «отравительнице кошек» за десять рублей! Это значит забрать у меня надежду, что я когда-нибудь буду с ним играть в солдатики, гулять, катать на велосипеде, строить башню. У меня не будет брата, и ещё не известно, что сделает с ним тётя Шура! «А-а-а, не продавайте Кольку, не надо! Я буду его любить! Он хороший-й-й! - начал кричать я, а потом расплакался так, что уже не мог остановиться, - А-а-а, не надо прода-а-вать!» Мама бросилась ко мне, прижала к себе, и стала успокаивать: «Что ты, Андрюша! Не будем мы продавать Кольку! Ты не понял – не Кольку, а койку! Успокойся, Всё хорошо! Ты меня понял?» Я кивнул, не веря своему счастью, но еще с подозрением наблюдал за тётей Шурой, пока она не ушла. Кстати, койку ей так и не продали!