Что наша жизнь? Игра? Едва ли:
Придёт зима, за ней весна,
И с дуба рухнувши со сна
Увидишь, как в туманной дали,
В щели промеж стекла и стали,
Подобно льду на перевале
Блеснёт небес голубизна.
=========
Дверь, пнутая мною давеча ни за что ни про что, мстительно выскрипела протяжное «уи-и-и!» – и в комнату неспешно вплыла тётя. Присела на кровать и участливо приложила сухую ладошку к моему лбу.
– Бо-бо, мон шер? – покачала она головой, изображая сострадание. – Может, вам того… рассольчику? Али чего покреп…
– Ах, ма танте! Оставьте вы эти ваши… любезности, будьте так добреньки! – страдальчески закатил я глаза куда-то под самый потолок черепа, представляя себе Сократа, которому палач, угодливо согнувшись, вносит траурное меню: «Мессир! Может вам, того… цикутки? А не то прикажите – я вам бронзовым кинжальчиком одолжусь, вскроетесь-с!»
Тётя встала и скрестила руки, моментально превратившись из плохого комедианта в хорошего инквизитора.
– Оставить? ОСТАВИТЬ? А тарелки зачем побил – они-то чем виноваты были? И ладно бы одну – так ведь…
Я со стоном сжал голову руками – и с удивлением обнаружил, что болит та не так, чтобы уж совсем нестерпимо. Судя по всему, выпито мною было чуть меньше рекордного объёма.
– Много я выпил? – глухо пробубнил я.
Тётя сделала движение, будто собираясь плюнуть, но сдержалась.
– Я не считала, – негромко ответила она в стену и отвернулась уйти. – Цитрамон дать?
Я осторожно помотал головой, и гадина дверь, улучив момент, вновь зашлась поросячьим визгом.
– А вот и наш герой! – вошедший брат стянул с шеи полотенце и крутанул перед собой. – Гутен морген! Сушняк детектед?
– Сговорились, что ли? – вскипел я, откидывая одеяло.
– А то! – хмыкнула тётя. – Времени-то было… достаточно.
– В смысле?
Я попытался вопросительно изогнуть бровь, но голова ненавязчиво подумала, что, мол, лучше бы не рисковать и, дескать, хорошего понемножку, а то ведь и разболеться могу. Корчить из себя главного я не стал. Откашлялся.
– В смысле – «времени было достаточно»? Сколько я… отсутствовал?
– Ну… – деланно замялся брат и упёр указательный палец в щёку. – Если считать, что приехал я позавчера, а ты УЖЕ был… э-э-э… в отсутствии, то… м-м-м… дней пять. Как раз позавчера мы с тобой имели… э-э-э… не весьма приятственную беседу, после которой ваше величество пожалели на посошок и почивать. С того вечера и… м-м-м… вот.
– С ПОЗАВЧЕРА? – ахнул я. – ПИЗ…
– Что? – ухмыльнулся братишка. – Планка падает? Ты ж говорил, что раньше в запои неделями уходил, а сейчас – какие-то сраные пяток дней. Стареешь?
Я таки рискнул несильно потрясти башкой.
– Не в том дело, бро, не в том дело. Просто… как бы это объяснить-то… короче, с одной стороны – я ни хрена не помню из этих дней («Удивил!» – прошипела тётя), а во-вторых – всё, что вы мне сейчас трёте – мне буквально только что СНИЛОСЬ!
Брат поскучнел.
– Удивил, – повторил он за матерью. – Сквозь сон слышал, вот и вся недолга. Остальное проспиртованный мозжечок попросту додумал.
Кузен снова уткнул палец под скулу.
– Не стоит плодить лишних сущностей и выдумывать то, чего нет. Пословицу про чёрную кошку знаешь?
– Какой интерес выдумывать то, что уже есть? – на автомате парировал я, лихорадочно соображая.
Что-то не складывалось.
Я прищурился на брата.
– Слушай, бро, а как тебе та сосиска в тесте?
Братишкин палец замер на полпути.
– Ка… какая сосиска?
– Которую ты у мамы прихватизировал. В холодильнике лежала, на верхней полке.
Глаза брата забегали, и я понял, что попал своей сосиской в яблочко.
– Она… она со мной поделилась! – обидчиво выпятил губу брат, играя всё в шутку, однако глаза выдавали с головой. – Мы её… мы её напополам разрезали! Ножницами!
Брат осёкся и посмотрел на меня. Я победно хрустел пальцами.
– Ты откуда про сосиску узнал? – выбормотал пацан. – Мы про другое говорили… подслушивал, да? Блин, к сосиске прицепился…
Я облегчённо откинулся на кровати, хотя тот факт, что я оказался правым, никоим образом не отменяло странности всей ситуации в целом.
– Да хрен бы с этой сосиской, бро. Откуда узнал? Говорю же – мне всё это УЖЕ СНИЛОСЬ! И «летающие» тарелки, и твой, ма танте, галантный приход, и твой, братец, приезд, и наша перепалка, и сосиска эта треклятая, и…
Я запнулся.
– Хотя что это меняет?
Я возвёл очи горе-потолку.
– Ни-че-го. Ровным счётом ничегошеньки. Ну, приснилось – и что? Да, кстати, тётушка…
– Да, племянничек? – медовым голосом проворковала та, без особого интереса следя за происходящим.
– Не соблаговолите ли поделиться, как назывался тот богомерзкий продукт, коим я имел честь травить здоровье себе и своим близким в означенный период?
– «Карл Ольстрих», – с готовностью и почти без запинки отозвалась тётя. – Видишь, выучила уже.
Я молча встал и направился в угол. Бедная дверь испуганно отпрянула с дороги, но я прошлёпал мимо и несильно пнул выдвигающийся ящик шифоньера. Тот, не заставляя себя просить дважды, раззявил трухлявую пасть – и вывалил на палас целый ворох смятых баллонов. Я поднял один из них и сунул под матантины очки. На липкой жовто-блакитной наклейке красовался скандинавский драккар, на парусе которого угловатой готической вязью было выбито: «ГЕНРИХ ЭЙДЕЛЬБЕРГ», и мельче, по правому борту: «светлое пиво, непастеризованное, фильтрованное, алкоголь 5.0% об.»
– А бывает постелеризованное… – брякнул я ни к селу ни к городу первое пришедшее на ум. – Это когда развалишься на подушках как Обломов, замотаешься пледиком – и потя-а-агиваешь!
Я повернулся к родичам.
– А вы говорите – «Карл».
Я кинул баллон брату.
– Можете думать, что я высасываю с потолка («Высасываешь!» – не разжимая зубов, прошипел кузен), но снился мне никакой не Карл – а именно Генрих. Генрих, Карл!
– Ну и что? – ни капли не оценив странности, вопросила тётя и равнодушно пожала плечами. – Какая разница?
– Ничего, – повёл плечами и я. – Никакой…
Одеяло уютно обняло разгорячённое хмельное туловище и даже почти само подоткнулось под коленки.
– … вот только ВО СНЕ после всего этого консилиума я увидел, как за окном, где-то далеко на окраине, падает самолёт.
– Пьяная фантазия – штука мощная! – смеясь, согласился брат. – Что у пьяного на уме, то…
Его слова запорошил наливающийся мелкими ртутными шариками отдалённым гул, напоминающий шум горного водопада, который с каждым шагом делается всё ближе и ближе и вот-вот откроется взору. Мы синхронно дёрнули головами в сторону окна.
Крестообразный силуэт, кажущийся отсюда совсем крохотным и отчётливо различимый на фоне неохватного оранжевого заката, неторопливо и даже как будто нехотя чертил тонюсенькую прерывистую чёрную диагональ – от ранней Полярной звёздочки через светлый прогал в пламенеющих облаках прямо в срединный горб Курочкиной горы.
И тут я проснулся.
* * *
Разумеется, никакого самолёта ни за каким окном не падало. Не стоял над душой язвительный братец с этим его дурацким чеховским жестом, не зудела над ухом любимая тётя. Правда, чуть более обычного побаливала голова, но, учитывая количество выпитого накануне, оное было вполне объяснимо. Дотяни я до рекордного объёма, череп и подавно трещал бы по всем швам, однако нежданно-негаданно как гром на голову свалился из столицы двоюродный брат, и мне, чтобы, во-первых, не делиться вожделенным, а во-вторых, избегнуть столь нелюбимых мною бесконечных философствований ни о чём, пришлось свернуть одинокую безобидную гуляночку, так сказать, на самом интересном месте. Даже парой слов не перекинулись… невежливо, знаю… что поделать, такая вот я свинья – а ведь, можно сказать, приехавший к матери брателло предупредил мой очередной запой! Как-нибудь скажу ему спасибо… или не скажу… тьфу… какая же всё-таки противная отрыжка у этого «Ольстриха»… повёлся на акцию, крохобор, взял за полцены… тьфу! Зато какие сны под «карусель» приходят, мама не горюй! Цветные, со звуком, про реалистичность уж и молчу! Жаль, нельзя из Морфейского экспресса рассказы надиктовывать – такая бы фантасмагория написалась бы, у-у-у, Пелевин отдыхает! Так выпукло и цветно: вот визжит как ножом по стеклу искалеченная дверь, вот заходит тётя, ёрничает по поводу моей раскалывающейся головы, предлагает народный чудодейственный эликсир и пеняет разбитой посудой, вот присоединятся бро и изумлённо пучит глаза, как я прознал про выцыганенную им сосиску в тесте, вот я в пух и прах опровергаю обвинения в употреблении богомерзкого пятиградусного «Эйдельберга» и в качестве доказательства сую под нос ма танте изжёванный баллон «Карла», вот…
Дверь, пнутая мною давеча ни за что ни про что, мстительно выскрипывает протяжное «уи-и-и!» – и в комнату неспешно вплывает тётя. Присаживается на кровать и участливо прикладывает сухую ладошку к моему лбу.
– Бо-бо, мон шер? – качает она головой, изображая сострадание. – Может, вам того… рассольчику? Али чего покреп… что с тобой?