«Кольцо» задумывалось как рассказ о происходившей в реальности истории любви с необъяснёнными мистическими деталями — в попытке понять их суть.
В процессе написания текст разросся до романа; действие охватывает 1925—1982 годы в трёх местах: Западная Белоруссия (в составе межвоенной Польши), СССР и Аргентина. Поэтому в тексте попадаются слова из четырёх языков, которыми автор не владеет (польский, белорусский, идиш, испанский).
Буду рада поправкам от знающих эти языки и реалии.
В КОНЦЕ КАЖДОЙ ГЛАВКИ ЕСТЬ ПЕРЕВОД ИНОЯЗЫЧНЫХ СЛОВ И ВЫРАЖЕНИЙ
Перечень глав, в традициях старинных изданий:
1. Браславщина. 1925г. — 2. Сёстры Величко — 3. Бэз. 1927г. — 4. Ленинград. 1929г. — 5. Атлантика — 6. Аргентина, Чако. 1930г. — 7. Сельва - 8. Змея. 1931г.
9. Байрес. 1932г. — 10. Примерка. 1932г. — 11. Скамейка. 1932г. — 12. Столяры. 1932г. — 13. Лерман. 1933г. — 14. Рахель — 15. Стась — 16. Побережье
17. Аресты. 1937г. — 18. Выбор — 19. Улики — 20. Пеликула. 1939г.
21. Проводы. 1941г. — 22. Эвакуация. 1941г. — 23. Смертное время. 1941г., январь — 24. Старик — 25. Мобилизация. 1942г. — 26. Подполье. 1943г. — 27. Жандармерия — 28. Просвет. 1944г.
29. Встреча. 1947г. — 30. Дорогая гостья — 31. Тётка Альбина — 32. Вердикт Юлии — 33. Подтверждение — 34. Парное кольцо
35. Куркуль. 1948г. — 36. Отвальная — 37. Планы переменчивы. 1949г. — 38. Встречное предложение — 39. Совет Юлии — 40. Дочери — 41. Выбор — 42. Решение
43. Лусия — 44. Весы — 45. Доляры — 46. Сон Антона. 1951г. — 47. «Спим одетые». 1952г.
48. Аргентина. 1973г. — 49. Ленинград. 1973г. — 50. Исповедь. 1973г. — 51. Гладильное одеяло
52. Таня. 1982г. — 53. Стеклянный шар — 54. Эпилог
«Вы поедете без меняния пересядок».
В.Маяковский. Моё открытие Америки
«Чудо небытия языка. Удивительной языковой неопределенности, когда
теряется понимание — какого именно языка это диалект».
А.Змитревич-Болгова. В поле неопределённости
1. БРАСЛАВЩИНА. 1925г.
Анеля видела из-за пуни, как всё принаряженное семейство Шапелей садилось в линейку: жилистая носатая тётка Альбина в кружевном воротничке, все три сына. Старший с женой. Поедут до службы панами. Младший Антусь сел последним. Вертит своим светлым затылком — кого высматривает? Она знает, кого, — её, Анелю. А что смотреть. Разве что ручкой помахать — до встречи? Ей линейка не положена. Жабраки на линейках в костёл не ездят с хозяевами, даже если родственники. Бедные же родственники. Без мужского плеча. Тётка Альбина кусок хлеба даёт на своём хуторе заработать, потому что — кто ж знает, как всё обернётся. Это тут они жабрачки, а отец и братья в Петрограде остались, и разрешат если выехать — ведь разрешат же когда-нибудь?! — то ещё неизвестно, кому будет жить сытней да красивей. Может, и самой тётке Альбине тогда от них помощь чем будет — вдовья жизнь не мёд, хоть и на хозяйстве. Не такие уж они и паны, хоть и на лошадях раскатывают.
Не дожидаясь, когда линейка тронется со двора, Анеля скрылась за углом пуни, сняла башмаки, подхватила их и бросилась со всех ног через заросли жульвицы на сажелках. От Детковцев до костёла вёрст пять-шесть. Хорошо, что день не жаркий. Будет тебе, Антусь-красавчик, удивление. Только бы платье свое единственное не изорвать по кустам да по тёмной еловой пуще, она короткую дорожку знает.
В костёле за всю службу Антусь так и не смог отвести взгляд от знакомого синего платьица в дальнем углу впереди. Так хорошо видна и вся её головка в мелких кудряшках, и тонкая линия щеки в солнечном луче из высокого окна, и нежная шейка, и как слабо шевелятся губы в молитве. Смотри себе вдоволь, никто не помеха, но ведь не насмотреться досыта... А раз или два она чуть обернулась украдкой, и он замер, как от удара, когда полыхнули голубые кристаллы её глаз под разлётом роскошных бровей. Анеля… Аньол, ангел небесный... Матка бозка, ничего красивей и лучше нет. Нех бендзе похвалёны Езус Христус, ктуры ствожил небо, земля, зелёны гай, мне и тебе… Кирие елейсон, Христе елейсон…
На выходе он поджидал её и пробрался сквозь медленную толпу поближе.
- Анелька, как ты тут раньше нас оказалась? Тебя подвёз кто? Уж не Стась ли, случаем?
- Никто меня, Антусь, не подвозил! — Чёрные как уголь мохнатые ресницы плавно вспорхнули и опустились тихо-невинно, а губы лукаво дрогнули уголками. — Разве я тебе не говорила: так быстро хожу, что лошадей обгоняю? Шла, шла — да и обогнала.
- Быть того не может… Признавайся, что Стась Синица подвёз?
- Больно ему надо, Стасю…
- А я ведь у него дознаюсь... Как же ты добралась?..
- Подумала: как же там Антусь без меня? Подумала, да и очутилась здесь. Свенты дух, спустися в виде голубя! Вот и спустилась, со святым духом вместе…
В дверях костёла с неспешным достоинством показалось всё сомлевшее службой семейство Шапелей.
- Анелька, — заторопился Антусь, — завтра танцы у Далецких в пуне. Валентек с аккордеоном. Ты придёшь?
- Нет, — опустила голову Анеля, — Твоя мать велела помогать холсты кроить. Наша Янина пойдёт к Далецким, с женихом, она на выданье, а мне, говорят, не след по танцам… Да и не люблю я это, напоказ…
- Анелька, как же мне с тобой поговорить? Мне словечко одно тебе сказать надо…
Она легонько пожала плечами и подняла на него глаза. У Антуся перехватило сердце и внутри растеклось медленным прохладным молоком: «Моя. Жизнь положу».
- Анелька, ты грамоту хорошо знаешь?
- Я в Питере три года в школу ходила, — гордо вскинулась Анеля. — Учителя меня хвалили, «весьма удовлетворительно» писали, во всех табелях. Зиму французскому даже училась. «Бон жур» помню, «ля пом»… Это — яблоко… А здесь кто ж нашу Юльку в школу отведёт? Я всегда при ней… все стишки с ней учила: «Езу, Езу, я не била, тылько рэнку подносила...»
- Паненка ля пом… — Он бродил взглядом по её бархатным щёчкам, которые всё набирали розового, словно прозрачные яблочки-наливки на июльской ветке в их саду, медлил и наконец прошелестел чуть слышно: — Анелька, паперу тебе передам через Янину, жди...
- Мать тебя зовёт, смотри, — встрепенулась Анеля.
Обратной дорогой она уже не торопилась. Свернула до речки, посидела на бережку, рассеянно следя за голубыми стрекозами в камышах, слушая стрёкот их стеклянных крыльев и тихо улыбаясь. Тонкий радужно блестящий жук деловито копошился на стебле у самой земли. Анеля выпутала его из травинок пальцем и доложила ему:
- Зовёт на свидание… паперу свою напишет. Неужто?.. а, пане хшоншчу? Але цо то бендже, скажи? Что за словечко от всех таит…
________ __________________
линейка — лёгкая конная пассажирская повозка
жабрак — нищий (белор.)
жульвица — ива
сажелка — влажное болотистое место
свенты — святой (польск.)
Нех бендзе похвалёны Езус Христус, ктуры ствожил небо, земля, зелёны гай, мне и тебе — да будет прославлен Иисус Христос, кто сотворил небо, землю, зелёный лес, меня и тебя
Кирие елейсон, Христе елейсон — Господи, помилуй; молитвенное призывание в богослужении христианских церквей
«Езу, Езу, я не била, тылько рэнку подносила» — строчка из детского нравоучительного стиха («Иисус, я не била, только замахивалась»)
папера — бумага, письмо
хшоншч — жук (польск.)
цо то бендже — что это будет (польск.)
2. СЁСТРЫ ВЕЛИЧКО
Янина поставила холодную, из колодца, кану со сливками на низкий зэдлик в кухне и обтёрла руки фартуком. Остренький её носик и тёмные круглые глазки исходили любопытством.
- Ну что там в папере, Анелька? Что пишет-то?
Анеля растерянно прижала бумагу к груди.
- Янинка, а Юзеф тебе писал письма... любовные?
- Юзеф? Ну с чего это? То ж я вокруг него козой прыгала, осой впивалась, а он и не отбивался. Будет он лИсты пИсать! Лишний раз рот не раскроет, всё молчком. Это у Антуся такие замашки панские… Так что Антусь-то?
- Вот… Называет любимой… сестрёнкой-паненкой… Глаза мои голубые превозносит... что таких нигде не видел, кроме как звёзды на небе… во сне ему снятся… что не отдаст никому… Как пишет-то хорошо, складно, красиво… Неужели это мне? Как в сказках про любовь…
- Матка бозка остробрамска, письмом, словно паныч! Дорогая моя ж ты сестрица, и тебе время подошло… за Юлькой только очередь, но она мала ещё. Антусь хлопчик видный и нежный, девки так и вьются вокруг. Езус-Мария… Ой, счастье тебе, Анелька! Да и кого ж такому красавцу выбрать, как не нашу Анельку, голубые наши вочи? Рада?
- Яня, он лучше всех… Поверить не могу, что он из всех меня выбрал...
- Ты ж наша средненькая… Ох, плачу от радости... у нас, Величек, у всех слёзы близкие…
Сёстры припали друг к другу, в обнимку шмыгая носами от чувств. Беспокойная мышка Янина первой оторвалась от сестры, сообразив, как старшая, и деловые обстоятельства:
- Вот же дуры-то обе, слезливые… Дай хоть хусткой глазки твои голубые вытру… Но ты уж смотри, глупостей не наробь, слышишь? Себя блюди. Ведь ждать вам надо будет, Анелька! Две свадьбы сразу, раптам, мамунька не одолеет. У нас всё почти Юзефа семья, Буткевичи на себя берут, але мой Юзеф хозяин крепкий, а Антусь что? Третий сын, там его доля в хозяйстве — пшик… не выделить. Мамусе нашей за тобой дать нечего тэраз, тётка Альбина не обрадуется.
- Я буду ждать, Яничка. Хоть всю жизнь стану ждать моего Антуся…
_______ _________________
хустка — платок
тэраз — сейчас
3. БЭЗ. 1927г.
Острый аромат разлит в воздухе — благодать, рай земной. Белое изобильное кружево сирени пышным чистым облаком теребит в руках Антусь, а над ветками этого буйства ясно светят его серые глаза, в которых стоят хрупкое счастье и тревога. Шорох и лёгкий перестук быстрых шагов за жульвицами — она. Запыхавшаяся Анеля с высокого большака стремительно падает прямо ему на шею, обжигает жарким ароматом сбитого дыхания:
- Антусь...
- Анелька моя, тебя жду…
- Ох, красота какая… мне? Это ты зачем?..
- Ты нашим бэзом любовалась… Нет такой красоты на свете, который я бы тебя не окутал, Анелька, королева моя…
- Нет, это ты у нас пан королевич…
Сплелись в одно горячечное счастье белые соцветия, руки, губы, частый стук изнемогающих сердец… Но в цветок лезет толстый шмель и вокруг витает щемящая нота.
- Антек, документы нам пришли. Едем, пока выпускают, вдруг передумают, мало ли.
- Уже..! Как я тут без тебя?.. Снова нам преграды, Анелька. Тревожно мне. Когда же мы будем вместе?
- Не бойся, Антусь, всё должно быть теперь хорошо! Восемь лет мы тут ждали-бедствовали, мама сама не своя от радости. Едем послезавтра все втроём, она и мы с Юлькой. Янина, конечно, тоже рвётся и папу, и обоих братьев повидать, изревелась вся, но пока с малышкой остаётся. Братья жениться успели, даже не представляю, как они выглядят. В люди вышли, старший Пётр — партработник! А Феликс — помнишь нашего Феликса? — техником на заводе... радио… ап… паратуры! У него ж руки золотые всегда были, учился в мастерской на точную… как это? механику и оптику, вот!.. Не зря отсюда сбежал через границу, что бы он тут делал, на хуторах?
- Вот как… хорошо. Ты теперь тоже там настоящей паненкой станешь?
- Не знаю… Там, кажется, совсем какая-то другая сейчас жизнь, Антек… Я и сама ещё не знаю точно, как там всё — убежали в девятнадцатом, в голод и разорение, все бежали... Думаю, надо и тебе в Советах обосноваться? Где нам быть с тобой вместе?
- Я приеду к тебе, Анелька. Где ты, там и я. Без тебя мне жизни нигде не будет. Посмотрим, как там всё. Говорят разное про Советы…
_______ __________
бэз — сирень (польск.)
4. ЛЕНИНГРАД. 1929г.
На сцене то стенает, то бодро гремит музыка, вихрем отплясывает пёстрый кордебалет, солисты выходят исполнять нежные арии, но у Антона плохо получается следить за действием и слушать музыку. Анеля сидит рядом, держа его за руку, часто вскидывает на него свои нестерпимо прекрасные яркие звёзды глаз, и он отвечает ей улыбкой и согласным взглядом, однако на душе его лежит растерянность и тревожная тоска. Надо решать, надо решить... Пока певцы складно тянут свои партии, он невольно забывается мыслями о другом.
Как всё скоро, быстро переменилось вокруг. Невероятно, что ещё позавчера он был дома, где всё до мелочи привычно, знакомо, обжито. Всё своё. Озабоченный голос брата Бронека: «Антек, коня приведи!»... Подметённый двор, приоткрытая дверь хлева, откуда тянет навозом и доносится похрюкивание — швагерка Леокада, жена брата Кости, кормит поросят. Мать хлопотливо велит нескладной босоногой працовнице: «Баська, неси с каморы вандлину на вячеру!» В хате тепло от натопленной печки уже в сенях, уютно горит под низким тёмным потолком керосиновая лампа, об которую упрямо бьются-трепещут глупые заполошные мотыльки…
И вдруг словно другой мир — большой суетливый и многолюдный город, просторные площади, цоканье лошадей в извозчичьих пролётках, звонки трамваев, тарахтение автомобилей, огромные роскошные дома, неистово сияет электричество. Нет, он, конечно бывал много раз в Двинске, в Ригу ездил на рынок, но там всё было вчуже и не-парадное, а это всё прилагается к его Анельке… И этот театр с огромным куполом, и зал с потолком необозримой высоты — больше любого православного собора, и музыка, и актёры поют и пляшут... для них. Антон оттянул край жёсткого воротничка и повёл натёртой шеей. Он надел свой лучший костюм, под пиджаком и тонкая кремовая рубашка, и шёлковый галстук — он знает, как нужно ходить в такие места, но тут он всего лишь как все. Пётр сказал — премьера, важных людей будет много.
Уж больно внезапно это всё обрушилось, только и смотри не дай маху, язык придерживай, Антон! — не Антек, даже это тут иначе, и Анелька его бесценная, ангел небесный, зовётся здесь Аней. «Когда въезжали, так они прочитали бумагах, — объяснила Анеля. — Я подумала — пусть так, зачем лишние вопросы». А всё её семейство Величек, собравшееся вчера ради его приезда, смотрится настоящими панами. Он оробел, глядя на Анелькиного отца, пана Адама, — в пикейном жилете с часовой цепью под белым кителем, с сурово лохматыми старческими бровями и в обильных усах — прямо Пилсудский… хотя пан Адам всего лишь управляющий дома, кем был и до советского переворота, но при советах это вроде бы как-то немного теперь иначе… Но что там пан Адам, он уж старик, тон у Величек теперь задают Анелькины братья.
Старший Пётр в военной форме, в пышном галифе хорошего сукна, в шикарных блестящих трубах хромовых сапог, пришёл с рыжеволосой женой-красавицей Лидией, которая держалась с ним, Антеком, так вольно, что он, улучив минутку, спросил Анельку:
- Она, Лида, из каких? Из дворян, верно?
- Поповна, — мотнула головой Анеля, неся из кухни овальное блюдо с пирогами, — отец у неё священник, очень хороший такой… ласковый. Солидный, обходительный. Старенький уже. Седой весь.
- Поповна? — удивился Антон. — Пётр в партии, а женился на поповне? Это так можно? Лиды отец Советы поддерживает?
Анеля растерянно пожала плечами:
- Наверное…
- И как они ладят, Пётр с тестем?
- Да что-то там спорят, бывает, но так... по-хорошему у них выходит. Умные разговоры какие-то ведут. Я не слушала, смотрела только.
Ещё страннее ему показались дела другого брата Анели, рослого весёлого Феликса в щегольском клетчатом галстуке, – он пришёл один. На осторожный вопрос Антона «почему без жены» Анеля, немного смешавшись, отвечала с досадой:
- Опять развелись! Ничего, помирятся. Уже третий раз поцапались и разбежались. Теперь ведь это просто: только пойти в контору, в загс, и заявление подать. Даже согласие другого не нужно. Феликс пойдёт, бумажку о разводе ей принесёт, на окно положит — и до свидания.
- И жена согласна?!
- У них не поймёшь. Сами разберутся. У них сын… сойдутся в конце концов. Феликсова Ванда из здешней шляхты, больно гонуровая. Много о себе понимает…
Она неодобрительно покачала головой. Кажется, у Анельки отношения со второй новообретённой швагеркой выходят хуже, чем с Лидией, с которой они вон как радостно щебечут. Но что же это за брак, без венчания, с таким лёгким разводом?..
Антон был принят у Величек родственно, они уже подумали и о его дальнейших планах — здесь, в Ленинграде. От обоих братьев исходит спокойная уверенность и радостная сила. Пока Феликс налаживал для женщин жадно-растопыренную воронку граммофона в углу у окна, Пётр расхаживал по высоким просторным комнатам, посмеивался, теребил усы «щёточкой» и весело поблёскивал стёклами очков, которые придавали ему вид заправского книгочея, каковым он, по слухам, и сделался за эти годы. С вдохновением и азартом толковал о гигантских стройках по всей стране: работы всем много, всем дело найдётся, а вот село надо перестраивать, в большие «коллективные хозяйства»…
Про стройки Антек понимал — заводы, фабрики, мосты, электростанции, железные дороги, но про село смутно что-то, да и откуда Петру знать село? Он с детства здесь, в Питере, в малярных подмастерьях был, потом в армии у красных...
- Будем искоренять мелкобуржуазную стихию, — припечатывал Пётр, — Первые в мире! На нас обделённый и обманутый пролетариат всего мира глядит с надеждой. Вот ты, Антон, кто? Хозяин, так. Сколько сейчас у вас земли? Ну, мелкий хозяин. Но работники имеются, на тебя горбатятся, так? Вот ты и есть мелкий буржуа. Ты вандлину со шпиком ешь, а работники твои хлеб да капусту жуют. Несправедливо! Работу одну делаете, так и есть надо одинаково. Соединить лес, пожни, пашню, скотину…
Соединить с работниками? — недоумевал про себя Антек. У них земля наследственная, от покойных отца и деда, фамильное достояние. А их какой-нибудь работник, Гвида, к примеру, — тот ещё пропойца, с ним его жена Бася бедствует, по канавам чуть не каждый день мужа ищет… Нет уж, пусть они тут у себя такие небывалые новшества заводят, а мы — как от веку заведено. Но не спорил.
- Ты погоди, — останавливал брата неторопливый вальяжный Феликс, снимая с шеи сестрицу Юльку, которая вместе с Анелькой и Лидой разбирала граммофонные пластинки, — Антон парень умный, грамотный, школу польскую закончил, так? Зачем ему у себя на хуторе вместе с работниками сено косить да коням хвосты крутить? Тебе в город надо, учиться дальше, нам здесь такие люди позарез нужны! Ты знаешь, что наш завод делает?.. Сведу тебя, покажу! Все дороги тебе будут открыты, было бы желание, у нас теперь не капитализм… Да и куда мы с тобой Аничку отпустим? Хватит того, что старшую, Янину, вам отдали, на вашу сельскую жизнь. Аня городская от рождения, здешняя больше, хотя и проторчала там у вас восемь лет, ты посмотри на неё…
Да, городская жизнь... Но эта — неясная, сомнительная «другая, невиданная в мире»... Антек помалкивал.
Спектакль благополучно подошёл к финалу, зал долго бурлил овациями и резкими выкриками «браво», удивляя Антона — разве так положено вопить? Актёров без конца вызывали на поклоны, подносили цветы, никак не могли угомониться — премьера, видимо, удалась на славу. Наконец неистовство хлопков, разбиваясь на мелкий плеск, начало стихать, и публика потянулась к выходу. В тесной толпе живо обсуждали какие-то тонкости, выныривали неизвестные слова «коллизии», «лейтмотив», «венщина», «песенная фактура», «формализм», «трансформации»… Антон чувствовал себя неловким чужаком — лучше бы попали на обычный спектакль. Но Анеля исподтишка внимательно прислушивалась, неприметно разглядывала публику и блестела глазами.
Они вышли наконец в парк, глубоко вдыхая прохладный после театра воздух, двинулись вдоль тихого канала по сумеречной аллее. День гас, под ногами шуршали листья, мощные старые кроны испещрила желтизна — лето поседело. Анеля наклонялась, искала самые яркие кленовые ладошки, набирая букет.
- Спектакль понравился тебе? — Антон кивнул. — Мне тоже. Музыка понравилась. Но декорации?.. Ёлки как детские, игрушечные… И странно они одеты все были, актёры. Люди, я слышала, спорили, некоторые нахваливали — современно, говорили… а-ван-гард... Но я так не люблю — ярко, словно в цирке, какими-то лоскутами большими… прямо балаган. Мне показалось, что тут так неправильно — чтобы графы и князья клоунами. Знаешь, у нас в училище предмет есть, история костюма, нам рассказывали. Дама седая ведёт, из бывших, осанистая такая, в пенсне. Так она больше этих актёров на графиню похожа… Чтобы она оделась в пёстрое?
- Ты сама у меня теперь как графиня. Ты очень, очень красивая, ещё красивей стала, Анелька. Всё переменились. Все. И Юлька очень выросла, а пани Ева как-то стихла, совсем её не заметно.
- Мама устала, — проговорила озабоченно Анеля, — столько лет вечно на грани, только успевай подпирать, волноваться. Спасать и выживать. Ну, а теперь ей можно и отпустить вожжи. Даже Юлька уже совсем большая. В медицину хочет пойти…
- Смотри, Анелька, какое дерево странное, — вдруг указал рукой Антон, — настоящее кольцо!
Они подошли поближе. Недалеко от берега и впрямь рос диковинный клён: ствол, единый от корня, в метре от земли внезапно раздавался надвое; одинаковой толщины две крепкие здоровые части мягким упругим изгибом словно рисовали кольцо, а выше вновь устремлялись к соединению, благополучно это кольцо замыкая опять в единый ствол, и лишь выше ветвясь кроной. Анеля удивлённо погладила шершавую кору, глядя на верхушку:
- Да… просто чудо! Даже непонятно, как так могло вырасти?
Она обогнула кленовое «кольцо» и оказалась по другую его сторону.
- Стой так, Анелька, — залюбовался Антусь. — Как же ты хороша… Ты в настоящей рамке. Королевской... вот это картина! Это надо было бы нарисовать… и на стену, домой. Нет, в музей!
- Иди ближе… Ты тоже в рамке — я тоже вижу твой портрет! — засмеялась Анеля.
Два «портрета» сливаются в один, томимый счастьем соединения.
- Постой, Антек, погоди... — уклоняется Анеля. — И как это так получилось? Видишь, снизу широко… это было не одно, а два дерева. Сначала. Рядом росли. Потом, видно, поссорились! Надумали расстаться…
- Но куда ж им деться друг от друга? Из общей земли! Подумали, и снова вместе, срослись... Это же мы с тобой, Анелька. Сплелись корнями и ветвями… разделить нельзя…
- Пусть это колечко будет нашим… ещё придём сюда! Пусть Феликс нас тут снимет, знаешь — у него отличный фотоаппарат. Он такие снимки делает! Я тебе покажу...
Они нашли скамейку у воды.
Вот она, его Анелька — примостилась на краешек малой птичкой, такая вся ладная невеличка Величко… Ничего лишнего, само совершенство, так и берёт за сердце. Скрестила маленькие ножки в кожаных туфельках, на коленях ридикюль и кленовые листья, ворот лёгкого пальтишка распахнут, на шейке бьётся голубая жилка, снизу через крутой завиток перманента льётся прямо в душу свет доверчивых драгоценных глаз, и крохотный клювик подкрашенных губок шевелится, выпуская неважные беспечные словечки…
Антусь берёт её маленькую крепкую руку, целует пальчик за пальчиком, хрупкую косточку у запястья и не может оторваться.
- Антек, не надо, — отнимает она ладошку, — вдруг увидят, это теперь считается буржуйские привычки...
- Нельзя? Пан Адам як завше пани Еве ручки целует...
- Так они старенькие у нас уже, кто их переучит…
Но пальцы сами сплетаются, неудержимая сила властно зовёт и тянет ближе, теснее слиться воедино; весь мир нежно обволакивает, истончается в бережную оболочку, колдуя над ними лёгким ветерком, немолчным бормотанием листвы, мелкой рябью водяной дрожи под ногами.
- Ты моя королевна, — шепчет Антек, и дыхание его перехватывает, — быть тебе только королевой надо…
- Это если замуж за короля, — нежно смеётся Анеля, — а я за тебя собралась… Ты король?
- Стану, Анелька… для тебя стану, — выпрямляется Антусь. — Анеля, я уезжаю. Надеюсь, на год. Документы подал. Многие едут у нас — Далецкие, Синицы…
- Куда?!
- Где зимы нет, и земли дают, сколько взять захочешь… В Южную Америку.
Поражённая Анеля роняет собранные осенние листья, и ветер разносит их вокруг, одни гонит, перекатывая, вдоль берега, другие, кружась, летят вниз, на воду. Всё рассыпалось и развеялось…
____________ ________________
працовница — работница
вандлина — просоленная вяленая свинина
завше — всегда (польск.)
(Продолжение следует)