Лауреат многих и многих конкурсов известный скрипач Осленко, проходя мимо, решил зайти к знакомому скрипичному мастеру Антону Страдивари.
- Привет, Антош, я слышал, ты скрипку новую сваял? Щас глянем, - бодро проговорил Осленко, беря в руки скрипку, и довольно долго, с уныло-сосредоточенным лицом играя на ней. Отложив инструмент, таким же скучным голосом произнёс: - Молодец, конечно, Антоша, растёшь, но всё же знаешь, чего-то тебе не хватает, дружище. Ну вот, к примеру, звук у тебя слишком уж прозрачный такой, а зачем это? Хочется чего-нибудь посущественнее что ли, повесомей! Кстати, слышал, какую презентацию наш знакомый скрипач Уткин закатил в Малом зале? Скрипку Пупкина показывал! Я был там, хороший инструмент! Очень достойный.
- Ну что ты такое городишь, - с болью в голосе произносит Страдивари, – я же знаком с работами Пупкина. Звучат грязно, управляются плохо, если с точки зрения эстетики смотреть, то по-большому счёту это и скрипками нельзя назвать. У них же чисто деловое сотрудничество, к музыке это отношения не имеет, и ты об этом прекрасно знаешь.
- Ну Антош, вот всегда ты так, уж бросил бы свою «конспирологию», люди продвигаются и правильно делают, тебе тоже пора учиться. А то сидишь сиднем в мастерской своей, ерундой вечно какой-то занимаешься. Нужно двигаться, развиваться, под лежачий камень вода не течёт, знаешь?
- И вообще, Антош, завязывай с этим дешёвым снобизмом. По-большому счёту все примерно одинаково звучат, уж себя-то не надо обманывать! Чуть лучше, чуть хуже, эти мелочи никому особо не интересны. Публика тоже не горазд хорошо разбираться, прямо скажем, герцогов в зале у нас нету, обычные люди. Не это главное. Ты к людям лицом повернись, и всё у тебя будет!
Оба прекрасно понимали, что разговор пустой, все помнили, как на одной из пьяных посиделок Стёпа Уткин с присущей ему простотой (которая хотя иногда, как известно, хуже воровства, но уж кому-кому, а Стёпе она шла) сформулировал то, что все и без него прекрасно знали: " - А мне реально пох, как скрипка звучит, они по-большому счёту сильно не отличаются, я, во всяком случае, не отличу, а эти чё, слухастее што-ли? Вон, даже среди китайских можно выбрать вполне приличную. Важно, чтобы мастер был «правильный», чтоб ко мне с уважением, о комисионных не забывал, причём не только, если я порекомендую скрипку, (это то и козе понятно) а вот, например, студент подыскивает что-то, подумывает о Пупкине, а ведь я могу и усомниться, но возьму и смолчу. Молчание - золото, запомните это! - с пьяной откровенность развивал Уткин свою мысль, - если мастер это понимает, то мы с ним сработаемся…"
Везде вхожий и имевший большие связи Стёпа Уткин иногда мог себе позволить и такое.
Разговор в кулуарах: " - Слышал, мастер-то умер, этот, как его – Антон Страдивари? Да, он же молодой совсем был, а что с ним? Инфаркт."
" - Знаешь, нехорошо так говорить, но мне он никогда не нравился, ну отличается чуть-чуть звучание, но не настолько же. А пафоса сколько было, так что лично я своим всегда Пупкина рекомендовал. Он и скидки хорошие делает, и фестивалю нашему скрипку несколько раз «дарил». А в общем, ладно, не будем о негативе, давай о хорошем…."
Антон Страдивари был отличным реставратором. Вставлял волос в смычки, восстанавливал разбитые скрипки, обновлял покрытие. Делал всё быстро, очень качественно, да и зарабатывал довольно прилично. В глубине души он чувствовал в себе потенциал стать настоящим мастером, способным самостоятельно создавать потрясающие скрипки. Но на это нужно потратить годы вдумчивых экспериментов требующих времени и сил, а деньги всегда необходимы здесь и сейчас. По молодости он сделал несколько многообещающих скрипок, но потом родилась дочка, жене хотелось каждый год ездить в отпуск, а реставрация приносила гораздо больше денег чем изготовление. А главное, в отличие от создания скрипки, требовавшей вложений, длительной работы, это были немедленные деньги. А ведь скрипку потом ещё и продать нужно.
Иногда, выпивая по вечерам, Антон с завистью думал о своих коллегах трёхсотлетней давности. Они имели дело не с малокультурной в массе своей музыкантской тусовкой, а с аристократией. Он давно уже понял лежащую на поверхности «тайну» феномена появления и исчезновения великой Школы. Годами наблюдая вечно озабоченных личным продвижением, мелочной грызнёй за место под солнцем ремесленников от скрипки, ему становилось всё более очевидно, что никакое искусство Большого стиля они самостоятельно сформировать не в состоянии. И никогда не были способны, их время и силы уходят на другое. Да и многочасовые занятия за инструментом, требующиеся для поддержания исполнительской формы, кругозора не прибавляют. Нет, была совсем иная организующая сила, люди, которые рождались и умирали среди великих живописных полотен, созданных крупными мастерами интерьеров, жили в зданиях, по большей части имеющих сейчас уже музейное значение. Эти люди не просто были на острие философских, религиозных и научных идей своего времени, они ещё и постоянно решали практические – военные, дипломатические, финансовые и организационные задачи. Да, эта та самая европейская аристократия, запросы которой сформировали живопись и архитектуру Большого стиля. Их же запросы, утончённый вкус и практически безграничные финансовые возможности сформировали Великую Скрипку, образцы которой ещё и сейчас используют лучшие скрипачи нашего времени. Именно их «художественное руководство» задавало вектор развития европейской культуры.
Антон, не особо делился своими мыслями, он отлично видел, что такая сложная зависимость плохо укладывается в голове обывателя от музыки. Первое прозрение к нему пришло, когда с развалом СССР все режиссёры, даже маститые и легендарные, стали вдруг снимать серую пошлятину. Тётя Антона работала тогда на технической должности в киностудии, и он, будучи ещё подростком, имел возможность наблюдать эту эволюцию изнутри. Что поменялось, ведь наступила так называемая «свобода», которую все они долго нетерпеливо ждали, и вот абсолютный творческий пшик? Многое тогда было непонятным, лишь гораздо позднее он осознал, что в концептуальном плане, творческая среда сама по себе ничего не рождает и породить не в состоянии. Её способность и призвание лишь в том, чтобы отражать. Отражать идейные, культурные, интеллектуальные, религиозные, даже мистические пласты порождаемые обществом. Причём вовсе не обязательно доминирующие, иногда лишь пробивающееся сквозь толщу обыденных рутинных наслоений. Отражать по-разному, когда талантливо, а порой и бездарно, но именно что только отражать. И если нету жесткого социального заказа на подлинное, высокое, то будут в массе своей лепить поделки, срубая лёгкую или противную, (для кого как) деньгу. И словеса тут не при чём, словам никто не верит, даже самым трескучим. Сколько не кричи о развитии культуры и искусства, свободе творчества, а сменились ориентиры и принялись отражать то, что реально мощным и мутным водопадом хлынуло на просторы нашей тогдашней Родины, заглушив собой все чаяния и надежды народов бывшего СССР.
Эта параллель лишь подтолкнула его к прозрению. Что касается появления скрипичной Школы Высокого стиля, то такое сложное культурное явление должно было планомерно развиваться несколько столетий. Говоря о гениальных мастерах прошлого, люди обычно забывают, что на протяжении трёхсот лет действовало немалое количество семей и отдельных мастеров. Те их инструменты, что дошли до нас в достаточно сохранившимся состоянии, в звуковом плане по большей части, просто великолепны! Несколько гениев, о которых вспоминают когда речь заходит о скрипке, выросли в чётко отстроенной, с хорошо отлаженной преемственностью системе. А если допустить, что система эта взращивалась под тем же заботливым художественным руководством что и великая масляная живопись, архитектура, музыкальная композиторская традиция, то всё становится на свои места. Плоское мышление обывателя, пожалуй, тут же представит себе, как какой-нибудь герцог, упирая руки в боки, поучает мастера, как делать скрипки, рисовать картины, писать музыку. Конечно всё происходило намного тоньше, идеосфера художников того времени плотно соприкасалась с идеосферой аристократии. Говоря по-простому, соприкасалась информационная среда, в которой они жили.
Закат тоже вполне закономерен. Во первых, 30-летняя война, катком прошедшая по Европе. А второе, пожалуй, самое главное – понаделали этих выдающихся скрипок за триста лет огромное количество. Инструмент живёт долго, к концу XVIII века (когда пришла в упадок Школа) их уже было огромное множество. Даже сейчас, (с учётом того сколько инструментов с тех пор погибло), их и то немало. Просто напросто, сегмент выдающихся смычковых за триста лет работы был перенасыщен до предела. И естественно в XIX веке уже начало развиваться мануфактурное производство инструментов среднего качества.
У аристократии с её утончённым вкусом, интеллектом и ресурсом был утрачен интерес к созданию новых великих инструментов. Зачем, когда уже есть старые?
С годами Антон Страдивари понял, что, несмотря на талант и энергию, которую он в себе ощущал, один человек не может идти против социальных трендов. В атмосфере всеобщего равнодушия, мелочной погоней за «раскрутом» и лишней копейкой создавать подлинное не просто трудно, почти невозможно. По сути своей скрипка сама по себе - полуфабрикат, настоящая жизнь у неё лишь в те моменты, когда она в руках человека, знающего ей цену и способного заставить её звучать подлинным голосом. Когда она окружена людьми умеющими ценить её. Именно эта энергия и питает мастера, помогая ему двигаться. Наше время давно утратило ощущение сверхзадачи, предпочитая всему благоразумный компромисс между ценой и качеством. А благоразумие, это всегда посредственность. Способность затрачивать огромные усилия для того, чтобы добиться чего-то из ряда вон выходящего, что смогут оценить лишь немногие, сродни особого вида помешательству. Именно такое «помешательство» рождает гения.
Не нужно лукавить, старые итальянские скрипки ценят сейчас уже не за голоса, (средний представитель скрипичной тусовки вряд ли в состоянии отличить их звучание от современных), ценятся они как дорогая престижная вещь. Старинная итальянская скрипка это пафосно, ну а также отличное вложение капитала. Но если сейчас убрать все ярлыки, атрибуции и предложить современным «творческим людям» самостоятельно разобраться в классе звучания этих инструментов, то будет полный пшик. Хаос и неразбериха. Собственно, такой же хаос, какой царит сейчас в оценке музыкантов. Когда и гениальных, и откровенно посредственных валят в одну кучу.
Сам обладающий утончённым вкусом, Антон Страдивари не переставал удивляться, сколь точно была выстроена оценочная шкала. Работы мастеров, высоко ценимых в XVI – XVIII веках, ценны и в наше время. Антона всегда раздражали плоские замечания невежд, «изучавших» вопрос по нескольким художественным фильмам, и авторитетно заявлявших, что они прошли «проверку временем». Нет, они были высоко оценены уже в момент создания и за высокую по тем меркам цену куплены у мастера.
Годы шли, Антон понимал что силы уже не те, и лучшее время он потратил на починку чужих работ, большая часть которых не представляет художественного интереса. В какой-то момент он с грустью заметил, что, смотря на скрипку, давно уже перестал видеть в ней произведение человеческого гения. В голове всплывали лишь суммы денег которые он может выручить посредством данного инструмента. По сути это был конец художника, но конец приятный, комфортный и обволакивающе незаметный. Глядя на своих туповато – бездарных коллег, он немного завидовал им. Носясь со своими поганочками (как иронично про себя он называл их работы), многие из них искренне верили что творят настоящее искусство! Что равны старым мастерам, и лишь костность и инертность не дают окружающим оценить их работы. Вот когда-нибудь!!!
Блаженны, нищие духом, - думал он про таких и, выпив очередную рюмку, отправлялся отдыхать. Размышляя попутно, сколько он завтра возьмёт с Осленко за склейку очередной трещины на его мануфактурной немецкой скрипчёнке конца XIX века, которую амбициозный Осленко упорно предпочитал считать работой Карло Ландольфи, умершего ещё в XVIII.