Когда идея настоящего опуса только-только обрастала жирком вычитанных с бору по сосенке чужих философских умствований, автору попалось на глаза одно доказательство теории бесконечности Вселенной, своей простотой и элегантностью восхитившее его до глубины души. Согласно этому доказательству Вселенная не имеет границ, но вместе с тем пространственно ограничена – как не имеет границ двумерная поверхность обычной сферы, имеющая при этом вполне себе конечную площадь. Каково, а? Сочинитель такого изящного фортеля, пожелавший остаться неизвестным, поспешил упредить робкие псевдонаучные блеяния ошеломлённого автора и, взяв в союзники Льва Давидовича Ландау и Евгения Михайловича Лившица, блистательно завершил свой курбет решительным возражением, что, мол, отправившийся во «вселенскую кругосветку» Паганель никоим образом в исходную точку не воротился бы, потому как та уже подверглась «эволюции пространства-времени» надцать парсеко-эонов назад. Аплодисменты, занавес.
На этом месте автор делает передышку и предуведомляет досточтимого читателя о самом что ни на есть удобном моменте отложить сию писанину подальше, ибо… ибо речь в дальнейшем пойдёт совсем о другом. «Зачем же…» – начинает было возмущённый читатель, на что автор смиренно пожимает плечиками – да низачем, просто так, чтобы разговор начать. «Ах ты…» – кипятится читатель, рвя распечатанную на струйном принтере рукопись и топча клочки любимым шлёпанцем. Тпру, читатель, не гомози. Неужели ты думаешь, что твой автор настолько туп? Но это значило бы, что – прости великодушно! – что туп и ты сам, поскольку, как правило, одёжку мы выбираем ПО СЕБЕ, а собеседника – ПО ПЛЕЧУ, дабы выглядеть рядом с ним хотя бы на полголовы выше. Надеюсь, ты не такой… не такой ведь? Тогда – либо ауфвидерзейн, либо – летс гоу. Ты со мной?
Итак.
Испокон веков Вселенная представлялась человеку чем-то необъятным и намного превосходящим по размерам и его самого, и его самые смелые допущения. Однако при всём при том в центре этой невообразимой необъятности человек неизменно помещал самого себя – то ли заносчиво компенсируя эту давящую ширь, то ли следуя привычной любому земному наблюдателю системе отсчёта. Можно долго и безуспешно спорить о том, являлось ли такое положение вещей прохристианской гордыней или же пробуддийским эгоизмом тхеравадинов – важно другое: именно геоцентризм был отправной точкой человеческого конструирования своего вселенского представления.
Фалес Милетский, знаменитый «отец философии» и глава афинского списка «Семи мудрецов», отделивший свою космогонию от теологии и тем заложивший основы современной европейской науки, считал опорой Вселенной бескрайний Мировой Океан. «Больше всего – пространство, ибо оно объемлет всё», – гласит приписываемая ему сентенция. Да, да, по всей видимости, пресловутых Слонов с Черепахой в тот Океан запустил тоже он.
Его ученик Анаксимандр, изобретатель закона сохранения материи (позже украденного Эмпедоклом Акрагантским, Демокритом Абдерским и Ньютоном Линкольнширским), деликатно отошёл от концепции учителя и вычурной прозой прописал Океан центрально-симметричным, а Землю – покоящуюся в его центральной части безо всякой опоры и с явно выраженным отсутствием необходимости двигаться куда-либо. В сущности, сам термин «геоцентризм» был введён в эксплуатацию как раз новатором Анаксимандром, очертившим пути небесных тел теми полными кругами, невидимая часть которых лежала «под землёй», что позволило более-менее достоверно понять геометрию движения Солнца, Луны и далёких звёзд.
В свою очередь, ученик Анаксимандра Анаксимен вместе со своим заочным последователем Анаксагором Клазоменским вернул Фалесову опору на место и заявил, что-де Землю от падения в Мировые пучины удерживают космические запасы – как бы ты думал чего? – сжатого воздуха, который, к слову сказать, этот последний представитель милетской школы понимал гораздо шире нашей с тобой, о читатель, дыхательной газовой смеси, подразумевая под «аэром» одну из форм материи – сиречь начало всего сущего. «Душа воздушна, и боги также происходят из воздуха, – просто и безыскусственно писал Анаксимен в своих сочинениях, сравнивая сгущение своего аэра с понятным читателю валянием шерсти. – Беспредельный воздух – вот источник всей жизни. Мир возникает из беспредельного воздуха, и всё многообразие вещей есть воздух в различных своих состояниях. Это самая БЕСКАЧЕСТВЕННАЯ из всех МАТЕРИАЛЬНЫХ стихий, прозрачная и невидимая субстанция, которая не имеет цвета и обычных телесных качеств – и в то же время она суть КАЧЕСТВЕННОЕ первоначало, наполненное УНИВЕРСАЛЬНЫМ обобщённо-абстрактным содержанием» (КАПС авторский).
Мнения античных мыслителей разделились: пифагорейская плеяда в лице Парменида Элейского и самого Клавдия Птолемея поддерживала Анаксимандра, «смеющийся философ» Демокрит, судя по всему, отдавал предпочтение «стихийному материализму» Анаксимена, остальные также не оставались в стороне. Между тем споры и ожесточённые диспуты касались далеко не только глобальных вещей – убелённые сединами натурфилософы, тряся своими и чужими бородами, рвя на грудях хитоны и топча об заклад сорванные с лысин оливковые венки, с пеною у ртов рождали истину относительно порядка следования небесных светил, но большей своей частью – частенько переходя в рукоприкладство! – словопрения касались формы самой матушки Земли.
Итак, сначала о порядке.
Анаксимандр считал звёзды наиболее близкими к нам «объектами», и кавычки здесь вполне адекватны – оные виделись эллину не предметами как таковыми, а всего-навсего окошками в исполинских непрозрачных трубчатых кольцах-торах, наполненных огнём. Далее шло второе кольцо с более крупным отверстием-Луной, за ним располагался тор с дыркой-Солнцем, а замыкала астрономический «кольцеброс» маловразумительная сфера небесного огня, додумать которую Анаксимандру помешала не то вполне объяснимая скудость астрономического инструментария, не то истощившееся воображение. Мировоззрение милетца целиком и полностью разделял апологет пифагорейской школы красноречивый оратор Эмпедокл – жрец, поэт, одарённый целитель и непримиримый демократ, вполне искренне считавший себя бессмертной божественной реинкарнацией женщины, мужчины, рыбы, птицы и зверя. Забавно, что этот самовлюблённый самоубийца, бросившийся в жерло Этны навстречу своим любимым богам, задолго до Аристотеля предсказал исчислимость скорости распространения света и вдобавок присовокупил к святой четвёрке первоэлементов парочку и своих «архэ» – Любовь и Ненависть.
Упрямый Анаксимен и тут пошёл против учительской доктрины и развернул небеса задом наперёд, поместив Солнышко сразу за Луной, следом впихнув Марс с Юпитером и Сатурном, а звёзды услав куда подальше. «Огненные листья, кружащиеся посреди беспредельного воздуха – вот что такое Солнце и Луна», – писал этот неисправимый строитель собственного «воздушного» замка мироздания – и, надо сказать, уже и многие из его читателей-почитателей сами стали за глаза называть его учение «пустым сотрясением воздухов». Что же касается Меркурия и Венеры, то тут расходились во мнениях и более именитые современники: например, Аристотель с Платоном помещали означенные планеты сразу за Солнцем, а Птолемей – между Солнцем и Луной. В чём же учёные мужи худо-бедно сходились, так это в принятии звёзд намертво прикреплёнными к неподвижному своду, одначе в плане небесного «замкадья» уже с удовольствием расходились кто во что горазд: стоики стояли на том, что наш видимый мир погружён в бесконечное пустое пространство, Аристотель утверждал, что за звёздным куполом нет даже пространства, а атомисты во главе с Демокритом и эпикурейцы во главе с Титом Лукрецием Каром весьма дальновидно предполагали «по ту сторону зеркального стекла» существование других миров, наряду с этим нечаянно, но гениальнейше догадавшись, что Млечный Путь есть не что иное, как кучка тесно слепленных друг с дружкой звёздочек.
Теперь о форме.
Дабы не повторять известные каждому школяру прописные модельки плоской и шарообразной Земли автор считает уместным упомянуть лишь бесформенный кусок дерева, подобно которому – по Фалесу – наша планета плавает в Мировом Океане, а также гигантский цилиндр Анаксимандра с высотой втрое больше основания, на торце коего мы с тобой, о читатель, и проживаем. Анаксимен, сравнивая Луну и Солнце с листьями, находил Землю такой же плоской, как и они. Анаксагор, Эмпедокл и Левкипп не возражали, а «праотец истории» (термин Игоря Евгеньевича Сурикова) Гекатей Милетский даже набросал свою легендарную географическую карту мира, заключавшую «Европу», «Асию», «Ливию» и «Средиземное море» в кольцо безбрежного «Океана». Византиец Косма Индикоплевст в своей одиозной, но поначалу безумно авторитетной «Христианской топографии», истово держась антиохийских традиций (то бишь буквального толкования Библии), рисовал Ойкумену в виде двухъярусного сундука наподобие алтаря Моисеевой скинии: плоский прямоугольник земной тверди (обиталище смертных), накрытый полукруглой небесной крышкой (цитадель небожителей) и окружённый загробной сушей, в восточной части которой простираются райские кущи и берут своё начало истоки райских рек Инд и Ганг (кои Индикоплевст – то есть по-гречески «плаватель в Индию» – постоянно путал меж собой), а дальше плещется всё тот же Океан – схема, почти один в один списанная с «Естественной истории» Гая Плиния Старшего (Ворчливое примечание автора №1. Доверие к «Топографии» Космы оказывается нешуточно подмоченным ввиду недоверия к самому Косме вследстие того, что «индийский плаватель» в самой Индии так ни разу и не побывал, ограничившись Эфиопией и Южной Аравией, кои, стоит признаться, в VI веке н. э. тоже нередко звались «Индией», что вроде бы должно означать, что оную византиец как-никак, а всё же навещал, что, в свою очередь, в авторских глазах обязано реабилитировать ни в чём не повинного Индикоплевста, чего, однако же, не происходит – как говорится, ложечки нашли, а осадок остался. Ворчливое примечание автора №2. По примеру Иоанна Филопона Александрийского и позже патриарха Фотия Константинопольского, чрезвычайно нелицеприятно отозвавшихся об этой книге, мы с тобой, о читатель, тоже немедля перестаём принимать «Топографию» во внимание, тем паче, что даже сам великий святитель Аврелий Амвросий Медиоланский называл труд несторианина «языческими выдумками и ложью», со страниц своего «Шестоднева» безбоязненно признавая Землю шаром вопреки господствующим в те смутные времена канонам). Демокриту же и прочим атомистам, поглощённым изучением мельчайших неделимых частиц вещества, надо полагать, по большому счёту было всё равно – и думается, равнодушное отрицание ими земной шарообразности было продиктовано скорее потребностью иметь хоть какую-то позицию, нежели наличием или отсутствием этой самой позиции (немного забегая вперёд, автору неймётся отметить, что какого-либо окончательного суждения – правда, несколько иным образом – сторонились и некоторые Святые Отцы Церкви, убеждённые сократики-антропоцентристы: так преподобный Иоанн Дамаскин в «Точном изложении православной веры» покладисто допускал Землю равно и шаром, и конусом, говоря, что это не суть важно, ибо та несравненно меньше Неба и является скорее как бы некоторой бесконечно малой точкой, висящей в центре небесной сферы, а один из троицы «великих каппадокийцев» Василий Кесарийский вообще с негодованием пресекал подобного рода споры, считая форму Земли самым из незначительных вопросов для Веры).
А что мы всё про Грецию да про греков? Как говорится, одною гречкой с грецкими орехами сыт не будешь. Прошвырнёмся-ка, о читатель, по иным заморским палестинам – если ты, конечно, не против. Итак, кто у нас первым на очереди? Чтобы далеко не ходить – Византия, на некоторых из достойнейших сынов коей автор уже ссылался чуть выше. О да, за прогрессивный центр эллинистической науки можно было бы порассказать немало интересного, бо именно из Александрии «утёк» в средневековую Русь трактат Феодора Метохита «Общее введение в науку астрономии», являвший собой, по сути, обобщённый синопсис фундаментального птолемеева «Альмагеста», однако чудила-автор, загадочно ухмыляясь, ограничивается лёгким журением византийцев («искусные схоласты, но, увы, посредственные математики») и ведёт читателя далее, на Восток. Не торопись же выдёргивать ручонку из потного авторского кулачка, о невольный пассажир его опуса – не далее чем совсем-совсем скоро тебе станет ясна подлинная цель сего повествования.
Итак, Индия. Повседневная жизнь и религия спаяны здесь, простите за корявый оборот, НАСТОЛЬКО ВОЕДИНО, что индуистские божества разве что чая с обывателями не пьют… хотя, кто их знает. Индийцы – в частности, пионер «золотого века» индийской математики и астрономии выдающийся Арьябхата из Ашмаки, задолго до Кеплера превративший планетарные орбиты в эллипсы, – одними из первых «сдвинули звёзды с места» – в их «Матсья-пуране» чёрным по белому сказано: «Солнце и звёзды двигаются в направлении к югу с быстротой стрелы, вращаясь вокруг горы Меру. Звёзд человек сосчитать не может» – но несмотря на поразительную по тем временам точность астрономических расчётов, окружающий их мир с характерной цветистой вычурностью описывали, в общем, не особо оригинально – разумеется, с поправкой на этническую специфику: плоская Земля, молочный океан, семь континентов, на одном из которых высится священная гора Меру, являющаяся эдакой «многоэтажной вселенной в разрезе». Подробно останавливаться на индуистской космогонии автор своей задачей не ставит и тащит читателя дальше, на прощание вежливо поклонившись Джайпурской обсерватории и, не сдержавшись, процитировав ещё одно крайне примечательное место из вышеназванной Пураны: «Солнце по сути не исчезает, а только скрывается от одной части и продолжает светить другой части обитателей четырёх городов в четырёх сторонах от горы Меру».
Арабы вместе с индийцами вплоть до XIV веке н. э. прочно держали пальму первенства непревзойдённых математиков и геометров, интенсивно обмениваясь опытом и, так сказать, технологиями. Профессионально задетые за живое «звёздным» дерзновением коллег, они пошли дальше и, поправ сандалией авторитет и Аристотеля, и Птолемея, наголову разгромили доминировавшую среди братьев по цеху теорию вложенных сфер (если совсем кратенько, то это такой жёстко свинченный набор шаров-матрёшек с единым центром вращения). Тем не менее, ни «Андалусийский бунт», ни «Марагинская революция» не смогли сколько-нибудь ощутимо пошатнуть устоявшиеся устои, да к тому же предложенные «революционерами» альтернативные варианты сильно расходились с их же наблюдениями. Более чем скромная часть ортодоксов продолжала оспаривать земную сферичность, руководствуясь, что удивительно, не расхождением с текстом Корана, а трогательной заботой о муслимах, невесть каким ветром занесённых в северные страны за 66-ю параллель, где в священный месяц Рамадан Солнце не заходило бы за горизонт целыми сутками, отчего постящийся правоверный муслим должен был неизбежно умереть с голоду, и спасти его можно было лишь двумя способами: либо отказаться от соблюдения поста-саума, либо отказаться от признания Земли шаром. Угадай, о читатель, что именно выбирали немногочисленные, но несгибаемые ортодоксы.
Правда, был один момент, который исследователи склонны упускать: не кто иной, как арабы начали смутно сомневаться в неподвижности «точки опоры» и шёпотом высказывать предположения, что вдруг наша Земля – страшно подумать! – такая же планета, как и, скажем, проблемные Меркурий и Венера?
Однако, тише идиш – дальше будешь. Иудея! Как много в этом звуке! Что по нашей теме, йехуди? А не очень много, всего только пара моментов – зато каких! Алеф коль (ивр. «первый момент»): прованский энциклопедист Леви бен Гершом раздвинул вложенные сферы-матрёшки, залил в образовавшийся зазор остатки первичной материи, из которой Бог сотворил мир, и благодаря этой «космической жидкости» вычислил расстояние до сферы неподвижных (опять неподвижных!) звёзд. Неважно, сколько у магистра Льва вышло в итоге нулей после единицы – главное, что сам итог был рекордно большой оценкой размеров мира, данной в Средние века. Напоследок маэстро Лео объявил, что Земля, дескать, пребывает в центре Вселенной вовсе не по причине того, что там ей самое место, а всего лишь потому, что она… тяжелее всех окружающих её тел. Ладно, хоть не наоборот – было бы обидно бултыхаться на том, что не тонет.
Бэт коль (ивр. «второй момент») связан с именем другого прославленного талмудиста-интеллектуала – с гишпанским философом Моше бен Маймоном. Сей просвещённый раввин (между прочим, участник «Андалусийского бунта») до того самозабвенно поносил теорию Птолемея, что привлёк внимание автора своими необычайно нигилистическими замашками: горячо пропагандируя взгляды Аристотеля, он одновременно находил систему Стагирита неудовлетворительной и бесцеремонно модифицировал её, сдвинув центр «матрёшек» относительно Земли, однако получившимся результатом также не удовлетворился и в конце концов констатировал, что для постижения устройства Вселенной человеческого разумения недостаточно. Bravissimo! Образцовый и даже почти победоносный выход из безвыходного положения!
А что мы всё про Восток для про восточников? А Запад что, рыжий?
Извольте, вот вам и Запад.
Невозможно переоценить значение и последствия эпохи Ренессанса, однако автор вновь тянет читателя за руку и не даёт ничем как следует полюбоваться. «Что… кто на этот раз?» – обречённо вздыхает тот, уже почти потерявший к опусу всяческий интерес.
Не куксись. Даст бог, дочитаешь, пойдёшь – и напишешь про Возрождение всё, что твоей душе угодно и даже сверх того – сейчас же будешь читать то, что было угодно душе автора. А угодно ей познакомить тебя с неким датским алхимиком, обладателем шикарных сервантесовских усов и носового протеза, владельцем первой в Европе специализированной обсерватории и личного лунного кратера, ярым противником системы Миколая Коперника (хотя самого поляка безмерно уважал) и близким другом Йоханнеса Кеплера (хотя частенько с ним ссорился), счастливым свидетелем вспышки сверхновой в созвездии Кассиопеи и автором собственной эпитафии, оканчивающейся хлёстким «жил как мудрец и умер как дурак» – господином Тюге Оттесеном Браге, более известным под именем Тихо. Бесспорно, столь неординарная личность заслуживает гораздо большего, нежели пары абзацев настоящего опуса – и вот это-то я и оставляю тебе, о читатель. Кроме того, как уже отмечалось ранее, все вышеперечисленные персоналии нарочно укладываются автором в сугубую сюжетную канву, пусть и в ущерб художественности. Что поделать, зачастую «отсечь всё лишнее» представляется единственным путём благополучно добраться до эпилога.
Столь пространное лирическое отступление неслучайно. С одной стороны, именно именем герра Браге мы с тобой плавно и логично переходим от ГЕОцентризма к ГЕЛИОцентризму, а с другой – несколько запоздало отдаём дань уважения великому и до безумия усердному звёздному созерцателю, предложившему на смену ненавистной коперниковской «математической спекуляции» свою компромиссную систему, вошедшую в анналы под названием – внимание! – ГЕО-ГЕЛИОцентрической, где где пяток известных планет и кометы кружились бы вокруг Солнца, а само светило, наш естественный спутник и далёкие звёзды – вокруг замершей на месте Земли, кою суровый Тихо лишил даже суточного вращения.
В заключение ГЕО-раздела автор не может не отметить того обстоятельства, что на сегодняшний день около четверти населения нашей планеты – видимо, привыкших доверять своим глазам, а не телевизору – вполне сознательно придерживаются изложенной в нём «солнцецентрической» картины мира, видящейся им единственно верной и самоочевидной. Забавно, что на склоне лет сам почтенный Платон усомнился в своих взглядах и, по свидетельству главы школы «ликейских перипатетиков» Тиртама Теофраста, сожалел, что осмелился предоставить Земле центральное место во Вселенной, которое для неё не подходило…
Эй, на барже! Автор, едрить твою в коромысло! Употчевал вусмерть ужо тортиком своим – где вишенка, пачкун? Подать сюда вишенку! Уж полночь близится, а хер… не надоело ещё Wikiпедию переписывать?
Ох, надоело, читатель. Но, во-первых, референтов у меня покамест нема, а во-вторых, несмотря на всё моё многоглаголие, мы с тобою на всех порах приближаемся к той самой вожделённой тобою вишенке. Вот прямо вот почти что вот-вот. Поверь мне, это действительно так. И как очень-очень скоро выяснится, переписывание Wikiпедии ничуть не вредит маленькому ягодному плоду нашего с тобой воображения, поелику суть настоящего опуса отнюдь не в астрономическом ликбезе и прочей космологии.
«В чём же суть?» – интересует читатель и с гнусненькой усмешечкой бородато шутит про подъезд, где как раз и «ссуть». Развлекается – утомился.
А суть проста как апельсин: она в задаче кучи вопросов и недаче на них ответов. Только и всего. Иной раз вопросы – даже сам факт их наличия! – гораздо важнее ответов на них, коих, собственно говоря, может и не быть вовсе – и да скажу тебе по секрету, о читатель: настоящий опус – как раз такой случай. Тили-тили-тили-бом! Вот отвлекаешь меня своей «ссутью», а меж тем мы открываем следующий раздел, и посвящён он – ГЕЛИОцентризму. Не боись – щадя твою уставшую натуру, автор клянётся дохлой кошкой Гекльберри Финна метать свой информационный бисер ЕЩЁ БОЛЕЕ тезисно.
Итак, ГЕЛИОцентризм.
Филолай Кротонский, пифагореец – пнул Землю с насиженного места и предположил её вращение вокруг мистической Гестии, Очага Вселенной, космического центра всего и вся. А чтобы нашей старушке не было скучно, в пару ей измыслил Противоземлю под названием Антихтон.
Гераклид Понтийский – вслед за некими сиракузцами Гикетом и Экфантом (возможно, никогда не существовавших в реальности и бывших исключительно персонажами его диалогов) проткнул планету Осью и пустил бедняжку подобно детскому волчку.
Аристарх Самосский – этот молча подошёл к проблеме, исполненным достоинства негромким голосом попросил собравшихся подвинуться, одним махом приколотил к центру мира Солнце, мощным толчком отправил по орбитам Землю и её товарок, а покуда остальные растерянно шлёпали губёшками, представил на всеобщий суд единственный дошедший до нас трактат «О величинах и расстояниях Солнца и Луны», где с невероятной тщательностью и точностью рассчитал относительные размеры указанных небесных тел. Спокойная уверенность и неопровержимость расчётов настолько вывели из себя стоика Клеанфа, что тот, не стесняясь в выражениях, принялся принародно обвинять докладчика в безбожии и неблагочестии, инкриминируя математику – страшно подумать! – что тот «сдвигает с места неприкосновенный Очаг Мира» (самому уроженцу Троадского Ассоса Вселенная мнилась «одним большим живым существом, душа которого – Бог, а сердце – Солнце»). История умалчивает, последовали ли власти инсинуациям оскорблённого Клеанфа или нет, но то, что многие из друзей философа, памятуя о судьбе оболганного Сократа, не замедлили «умыть руки» и трусливо отвернулись и от опасной идеи, и от самого Аристарха – исторический факт. К сожалению, финал всей этой истории оптимистичным назвать не удаётся. Невзирая на то, что разработанная Аристархом парадигма всё же нашла своих сторонников, среди которых хочется особо отметить вавилонянина Селевка и самого Архимеда, ко II века до н. э. эллины надолго отвергли идею гелиоцентризма: передовая наука под пятой консерватизма вырождалась в скудный набор прикладных дисциплин, астрономия уступала место астрологии, философия грязла с мистицизме и откровенном религиозном догматизме, учёные всё больше разуверялись в самой возможности познания тайн природы и кормились составлением придворных гороскопов. Торжествовал дуумвират Аристотеля-Птолемея: теперь на иного вчерашнего мыслителя, прозябающего в гниющем «подлунном» мире, высокомерно взирал не подверженный никаким изменениям мир «надлунный», видимые невооружённым глазом планеты двигались по петлеобразным траекториям сообразно выдуманным Птолемеем «эпициклам» и «деферентам», а в центре Космоса, незыблемая и вечная как Бог, лежала притихшая, пахнущая морем и оливковым маслом Земля. Однако, автор снова чуть было не отвлёкся.
Сын польского и германского народов пан Никлас Копперниг (а именно так писали его имя пруссаки) окончательно «сдвинул Землю и остановил Солнце», причём последнее застопорил с немецкой основательностью, закрепив за светилом роль нового центра нового мира. Поначалу на речи пылкого юноши католическая церковь смотрела снисходительно и даже отчасти благожелательно, хотя вышеупомянутый Тихо Браге, «отец эмпиризма» Фрэнсис Бэкон и отдельные вожаки протестантов, как то: Жан Кальвин, Мартин Лютер и гуманист Филипп Шварцерд, более известный под переводным греческим псевдонимом Меланхтон, от новоиспечённого мироустройства пришли в неописуемую благородную ярость: Лютер, к примеру, в открытую называл Коперника дураком (авторская поправка – «шутом гороховым») и зло высмеивал его систему, где Николай «доказывает, будто… происходит то же, что при движении в повозке или на корабле, когда едущему кажется, что он сидит неподвижно, а земля и деревья бегут мимо него». При этом «отец протестантизма», сам того не ведая, практически слово в слово повторял одну из шлок «Арьябхатии»: «Как человек, плывущий в лодке, видит неподвижные предметы движущимися назад, так и человек на [Шри-]Ланке видит неподвижные звёзды движущимися прямо назад. Причина восходов и заходов состоит в том, что круг созвездий, вместе с планетами, постоянно движется на запад от [Шри-]Ланки дуновением Правахи». Бог ему Судия.
Кеплер окончательно отказался от круговых небесных «трасс» и безоговорочно утоптал… то есть уравнял Землю в правах с остальными планетами, сообщив её орбитальному движению ощутимой неравномерности. Увлечение нумерологией и поисками тайной вселенской гармонии замечательно отражены в его первой книге «Тайна мироздания», где двадцатипятилетний преподаватель математики Грацкого университета изображал орбиту Сатурна окружностью на поверхности шара, описанного вокруг куба, вписанного в шар, представлявший орбиту Юпитера, куда был вписан тетраэдр, описанный вокруг третьего шара, несущего на себе орбиту Марса и так далее. Универсум же виделся Йоханнесу громаднейшей сферой конечного объёма с полостью посерёдке, где, словно яичный желток на сковороде, плавает наша Солнечная система со всеми своими шариками поменьше. Красиво, ничего не попишешь!
Милейший Галилео, величайший экспериментатор, фанат телескопа и автор бессмертного «И всё-таки она вертится!», он решительно отверг эллипсы глубоко ценимого им Кеплера и, решив, что астрономская братия уже чрезмерно заигралась с глобальным, недолго думая навострил свою оптику на поверхность Луны и остальные планеты Солнечной системы. Результаты не замедлили себя ждать – и сказать, что они косвенно подтверждали «коперниковщину» и напрочь выбивали почву из-под ног сторонников Аристотеля, значит ничего не сказать: личико Селены оказалось не гладеньким как… коленка младенца, а бугристым что твоя шарлотка, четыре спутника Юпитера и смена фаз Венеры опровергали постулат о невозможности обращения Земли вокруг Солнца, а Млечный Путь и в самом деле оказался состоящим из большого количества звёзд, видимые размеры которых никоим образом не менялись при их наблюдении. Коперниканцы торжествуют, Аристотель с Браге тихо плачут в уголке.
Последними из могикан ГЕЛИОцентризма принято считать сэра Томаса Диггеса и придворного врача Елизаветы I «отца электричества» Уильяма Гилберта. Несмело предположив Вселенную – страшно подумать! – БЕСКОНЕЧНОЙ неоднородной структурой, равномерно нафаршированной звёздами, о природе которых англосаксы дипломатично умалчивали. Пространство вне Солнечной системы представлялось им нематериальным «Дворцом Бога», заполненной эфиром – или вообще пустотой.
Как Йоханнес Кеплер сровнял планеты с Землёй, так некий горячий парень Филиппо Бруно по прозвищу Ноланец, получивший при постриге в монахи имя Джордано, первым отождествил Солнце с далёкими звёздами, с чем тот же Йоханесс был категорически не согласен, убеждая доминиканца, а также примкнувших в нему Галилея, Декарта и Гюйгенса в том, что звёзды имеют принципиально иную природу, нежели наше светило. Убедил ли – неизвестно. Навряд ли.
Помимо «солнечной» сущности звёзд отважный Джордано всею душой верил, что во Вселенной земляне отнюдь не одиноки, что наш книжный Бог и окружающий нас Космос – суть одно и то же Бытие, что Вселенная безгранична не только в пространстве, но и во времени. Долгое время считалось, что как раз эти-то взгляды и привели Ноланца на костёр, однако это не так – вернее, не совсем так. В действительности проповедуемый им гелиоцентризм интересовал инквизицию постольку, поскольку на носу у Папы намечалась «григорианская» реформа календаря, и, не будучи первопричиной обвинительного приговора, просто-напросто подлил масла в огонь – лишённый священнического сана католик, переданный в руки светской власти Рима, был осуждён – понятное дело, не без помощи высокопоставленных доносчиков – как еретик, порочащий заповеди христианства, называющий Иисуса обманщиком, Деву Марию – симулянткой, братьев-монахов – кощунниками и вообще ослами, и даже планирующий заложить основы нового религиозного учения. Так что – при всём уважении! – ярлыком «мученика науки» Бруно наградили явно сгоряча.
Засим автор завершает ГЕЛИОцентрический раздел и приступает к… нет, о читатель, до обещанного эпилога придётся ещё чутка повременить – автору невтерпёж совсем-пресовсем на пару слов вернуться к форме нашей родимой Земли, а точнее – к её «плоской» ипостаси, а ещё точнее – к её «плоской» ипостаси, бытующей в умах наших с тобой, о читатель, современников. Да-да, имеются ныне и такие, и имя им легион, и несть им числа.
Джонатан Свифт устами лилипутов вещал, что Земля плоская, долженствующая через тысячу с небольшим лун перевернуться кверху дном, дабы усопшие, коих те предусмотрительно хоронят вниз головой, встали на ноги и воскресли.
«Отец Нарнии» Клайв Стейплз Льюис провёл свой «Покоритель зари» к самому краю света и даровал одному из персонажей шанс исполнить рыцарский обет достичь мифической Страны Аслана.
Теренс Дэвид Джон Пратчетт превзошёл если не всех, то многих, создав целый цикл произведений о Плоском Мире, плывущем сквозь время на спинах четырёх безымянных слонов, стоящих на великанском космическом Черепахе по имени Великий А’Туин (с некоторой натяжкой напоминает индонезийское Ya Tuhan, что значит «Бог»).
Сергей Николаевич Синякин, подполковник милиции в запасе, в начале «нулевых» удивил общественность книгой «Монах на краю Земли», где отчётливым лейтмотивом, кое-как завуалированным «плоским» гротеском и не особо остроумной антисталинской постиронией, тонкой красной нитью проходила мысль о грандиозной мистификации спецслужб, фальсифицирующих запуски спутников, полёт Гагарина, высадку Армстронга et cetera и тем искажающих истинную картину мира.
Несколько особняком стоит некий Сайрус Рид Тид по кличке Кореш, и феня здесь совершенно ни при чём – «корешанством» (или «корехизмом») эксцентричный доктор прозвал своё оккультное учение о том, что люди живут на внутренней поверхности полой Земли, в сердцевине которой находится – внимание! – вся остальная Вселенная. Смех смехом, однако кратковременный расцвет нового культа быль столь внушителен, что коммуна адептов даже оставила после себя некое подобие полуофициального «штата Корешан» во флоридской Эстеро.
Достаточно, читатель? Наелся «плоскими» современничками? Что говоришь? Все как один в лучшем случае фантазёры, а так – сплошь стёбщики да сумасброды?
Нет, показалось – молчит читатель. Задумчиво жуёт карандаш. Знать, уловил, умница, куда автор клонит. Ну, поколе жуёт, подстелем, пожалуй, под вишенку последнюю салфеточку.
В самом конце прошлого тысячелетия на обломках «Вселенского зететического общества», основанного последователями бродячего лектора и остроумного изобретателя Сэмюэла Бирли Роуботэма по прозвищу Параллакс, было воссоздано «Международное общество плоской Земли» – тоже Сэмюэлом, но уже Шентоном. Общество, моментально разросшись вширь и вдаль (плоскость же!), безотлагательно приступило к исполнению своей основной обязанности: трубить во все медийные рупоры, что Земля есть диск с центром в районе Северного полюса, что Южный полюс – выдумка коммунистов, а Антарктида – не более чем ледяная стенка, опоясывающая мир, что гравитации не существует, а вещи падают на пол благодаря движению Земного Диска вертикально вверх с постоянным ускорением свободного падения, что все астрофотографии Земли – грубые подделки, а высадка Армстронга на Луну (бедный Армстронг, далась им эта Луна) была снята Голливудом по сценарию Артура Кларка (бедный Кларк) или Стэнли Кубрика (бедный Кубрик).
Знаешь, читатель, при всей необузданности собственной фантазии автору всегда казалось, что подобное сходило с рук только воинственным древним скандинавцам с их плоским Мидгардом. Что говоришь? «Если сию же секунду не дадут вишенки, то…»
Твоя взяла. Держи. Кстати, не забыл ли ты случаем крохотную авторскую ремарочку о даче вопросов и недаче на них ответов? Это я так, к слову. Верю, не забыл.
Итак, вишенка. Тадам!
Кто тебе, листающему выложенные в сети фотоотчёты «Вояджеров» и сокрушающемуся об отобранном у Плутона звания планеты, сказал, что всё видимое тобой – ВОИСТИНУ ТАК? «Что есть реальность?» – повторяет за прозорливым Морфеусом ушлый автор и предостерегающе поднимает ладонь: не-не-не, прошу, пожалуйста, теорию заговора сюда не приплетать, а ежели уж совсем невмоготу пришпилить докладчика к какому-нибудь конкретному гербарию, то можешь сунуть его в банку с дениалистами.
Почему мы так непоколебимо уверены в правдивость наших учебников и непреложности знаний наших учителей? Почему столь безоглядно верим нашей едва-едва вылезшей из колыбельки науке, то и дело стыдливо признающейся в собственной несостоятельности и прикрывающей свою немощь новой Очень Убедительной Аксиомой? Почему сотню лет с готовностью носим очередного «мудреца» на руках и бездумно твердим за ним как чудодейственную мантру: «Земля плоская! Плоская! ПЛОСКАЯ!», а после, наусканные следующим, сжигаем беднягу на костре из собственных книг и бросаемся в объятия «разжигателя», с не меньшим жаром провозглашающего наш поднебесный мирок шаром, цилиндром или каким-нибудь сингулярным тессерактом? А ведь пока наши руки не устанут от тяжести таких вот «мудрецов», пока человеческая природа не прозреет настолько, что начнёт предпочитать льющемуся снаружи то, что пробивается изнутри – до тех пор поток «мудрецов» будет неиссякаем в принципе, и уже завтра в наши шатры уверенно постучится третий. Послезавтра – четвёртый: «Тессеракт? Что за чушь! Сжечь лжеца! Истинно говорю я вам – мир на самом деле…»
А ну как Космос абсолютно не таков, каким передают его наши дорогущие зонды, отправляемые нами с Байконура или мыса Канаверал с упорством малыша, пускающего кораблики в водоворотец лопнувшей канализации? Может быть, то, что начинается там, где кончается самая высокая травинка, в реальности выглядит – и существует! – принципиально по-другому? Повторюсь: автор ни в малейшей степени не симпатизирует господам конспирологам сотоварищи, однако ему, болезному, что-то (или кто-то) настойчиво нашёптывает, что истина где-то рядом, и сакраментальную фразу «мы видим лишь то, что нам позволяют видеть» следовало бы привести в настоящем опусе немножечко видоизменённой:
МЫ ВИДИМ ЛИШЬ ТО, ТАК И ТАКИМ, ЧТО, КАК И КАКИМ ХОТИМ ЭТО ВИДЕТЬ.
ПРОСТО ТОМУ, ЧТО МЫ ВИДИМ – ВСЁ РАВНО.
ОНО НЕ ПРОТИВ, ЧТОБЫ МЫ ВИДЕЛИ ЕГО ТАК И ТАКИМ.
ПОКА НЕ ПРОТИВ.
Ну, как тебе вишенка, о читатель? Хочешь добавки? Что? Горчит? Ой, прости, недоглядел… это же совсем не вишенка.
=========
Вместо постскриптума.
Когда идея настоящего опуса только-только обрастала жирком вычитанных с бору по сосенке чужих философских умствований, автору попалась на глаза одна доисторическая карикатурка. Два зелёных человечка, еле сдерживая хохот, растягивают перед объективами видеокамер земного марсохода баннер с тяп-ляп нарисованной на нём пустыней, закрывая полотном высящийся на горизонте прекрасный мегаполис. «КРАСНАЯ ПЛАНЕТА НЕОБИТАЕМА!» – уткнувшись в баннер, уверенно рапортует «землянин» родному Хьюстону.
Это тебе вместо вишенки, читатель.