Сумерки подкрались незаметно, как известный пушистый зверёк, большими мягкими лапами увёртливо обойдя кляксы недавнего плаксы-ливня и подойдя вплотную к незанавешенному окну двенадцатиэтажки. Вот ещё только полчаса назад было светло – и вот уже накатил тот краткий переходный момент, когда лица прохожих пока и не делаются одинаковыми, но объявления на столбах и номера машин более не разобрать. Потерялись выдохи выхлопных дымов, отчего автомобили, злорадно щерясь габаритными светляками, нарочито участливо интересовались – что, воняет? а мы-то тут причём?
Слава поставил чайник и, поигрывая любимой псевдовоенной металлической кружкой, прислонился лбом к окну. Закатанная в стекло чёрно-белая урбанина традиционно настраивала на созерцательный лад, хотя созерцать, по сути, было особо нечего: переполненная стоянка, безлюдная детская площадка да усеянный голубями трапециевидный осколок двора-колодца – всё той же унылой монохромной гаммы, столь любимой поэтами и самоубийцами. Чёрно-белый мир, тонущий в фиолетовой египетской тьме…
Вилкин отклеил лоб и бездумно вознул по стеклу обшлагом кофты, видимо, надеясь протереть надышанное и тем ненадолго чуть-чуть подразукрасить пейзаж. Заоконье на старания человека не отреагировало и упрямо держалось эдаким застывшим кадром старого телевизора.
Слава хмыкнул, сморгнул и огладил окно ещё раз, резче. Потом отставил кружку, нетерпеливо отмахнулся от радостно запыхтевшего чайника и, забрав побольше рукава в ладонь, вознамерился было устроить строптивому изображению генеральную уборку…
… да так и замер с нелепо задранной рукой – СВЕТЛО-СЕРОЙ РУКОЙ, ПО ЛОКОТЬ ВЫСУНУВШЕЙСЯ ИЗ ТЁМНО-СЕРОГО РУКАВА ГРУБОЙ ВЯЗАНОЙ КОФТЫ.
У Вилкина что-то хлюпнуло в горле, и он недоумённо перевёл взгляд от собственной руки на то, что попалось, так сказать, под руку – на доставшиеся от предыдущего жильца моющиеся самоклеящиеся обои: разграфлённые пенопленовыми квадратиками повозки, заборчики и прочая пасторальщина безыскусной коричнево-пастельной расцветки – РАСЦВЕТКИ, ПРЕВРАТИВШЕЙСЯ СЕЙЧАС В БЕЛЁСО-ПЕПЕЛЬНОЕ БЕСЦВЕТЬЕ.
Слава глупо улыбнулся – ЧТО ЗА?! – затравленно огляделся и, с силой вдавливая кулаки в невыспавшиеся глазницы, остервенело забуравил ими до болезненно вспыхнувших под веками радужных колец.
АГА! РАДУГА!
Обрадовавшийся Вилкин – ни дать ни взять чудесно прозревший слепец! – отнял руки от разгоревшегося лица и, как рефери полотенцем, захлопал мокрыми ресницами. Огненный офтальмоскоп медленно угас – и съёжившегося Славу угрюмо облепила комнатная мгла.
РЕАЛЬНОСТЬ ВЫЦВЕЛА.
Будто кто-то вывернул в ноль рукоятку цветности, одновременно с этим передвинув вправо ползунок контраста – совершенно поблёкнув, домашняя обстановка зримо прибавила в чёткости. Сравнение с плохой фотографией напрашивалось само собой – правда, это был вовсе не негатив, поскольку тёмное и светлое местами не поменялись – однако всё стало каким-то… обескровленным.
Вилкин крепко зажмурился и несмело приоткрыл один глаз – ничего не поменялось. Втайне надеясь на безотказное электричество, включил свет – кухня осияла ослепительно-белым, а проклятые обои приобрели вид брошенной на снег закопчённой решётки гриля. Слава взглянул в окно – на затонувшей в ночи стоянке редкие фонари теплились сигаретными прожогами точно на старой плёнке нерадивого киномеханика. «Вроде ж не пил! – отчаянно шевельнулась всегдашняя спасительная хрестоматийная рефлексишка, от которой сегодня, понятное дело, не было никакого толку. – И за компом вроде недолго сидел… неужто глаукома?»
Ни к селу ни к городу прискакала на ум бородатая хохмочка: «Леди была до того безутешна после смерти мужа, что ела исключительно ЧЁРНУЮ икру, а играя на клавесине, ударяла сугубо по ЧЁРНЫМ клавишам…»
СМЕШНО.
Вилкин подобрал с пола кружку и снова зажёг газ. Остывший чайник робко зашептал свой неразборчивый ноктюрн, изо всех сил стараясь утешить растерянного хозяина. Захрустевшая в кружке двойная порция растворимого кофе гарантировала непродолжительную иллюзию отвлечённой заинтересованности в чём бы то ни было, а чуть позже – непременный «отпуск» в сон. Лишь обступившая со всех сторон явь была явно против Славиных потуг – поблёскивая молочными лунными зайчиками люстры, тревожа пронзительно-кипенными прожекторами стояночных маяков, в этот ничем не примечательный вечер действительность Вячеслава Вилкина одним махом преобразилась из неприметной как бухгалтерша молодящейся перестарки в безобразную гетеру, смывшую весь свой аляповатый, но привычный макияж и явившуюся пожелать ему доброй ночи в драном домашнем балахоне цвета воронова крыла, улыбаясь из-под махров капюшона искусанными алебастровыми губами.
«Белая горячка!» – запаниковал было человек, но невидимый в темноте чёрно-белый ангел, упавший с выгоревших небес, предупредительно защёлкал пальцами – не дрейфь, мол, всё путём!
«Хм… – слегка подуспокоился человек и, вновь забыв о бедном чайнике, погрузился в размышление. – В каждой ситуации – каковой бы дикой она ни была! – всегда должен оказаться условный Некто, кто в ней заинтересован. Именно по причине своей заинтересованности этот условный Некто – и никто иной! – ни за что не выпустит её из-под личного контроля. Остаётся – что? правильно! – просто-напросто отгадать этого условного Некта – ну или, на худой конец, умудриться ни в чём ему не спротиворечить».
СЛОВА НЕ МАЛЬЧИКА, НО МУ…
Чёрно-белый ангел, потирая ушибленное при падении плечо, одобрительно качал рано поседевшей головой и рисовал светящимся мелком на межзвёздном полотне схемку за схемкой одну другой изящнее, где со всем ангельским терпением и доходчивостью всё нёс и нёс погрязшему в своих разноцветных мыслях подопечному, что не зря – ой как не зря! – почти все сухопутные представители первобытной фауны, наблюдающие картину окружающей флоры приблизительно в тех же степенях абстракции, что и он – как правило, дальтоники, ибо цвет дикому хищнику абсолютно не информативен и необходим для выживания как пятая нога охотничьей собаке, которая – накося, дескать, выкуси! – уже одомашнена настолько, что наряду с поноской тапок выучилась даже и различать почти полную спектральную пестроту зрения своего истязателя – небось, дабы потрафить тому до кончика хвоста! – а вот загнанный псиной волк шарахается от развешанных истязателем флажков отнюдь не из-за боязни КРАСНОГО – матёрый всего-навсего уходит от ПАХНУЩИХ СМЕРТЬЮ СЕРЫХ тряпиц, так что не правы – ой как не правы! – те певцы и философы, что клеймят недалёкими глупцами да сжигают на кострах остракизма тех, кто делит мироздание на ЧЁРНОЕ и БЕЛОЕ – ведь оттенки-то этими «глупцами» никуда не деваются и ничем не замалчиваются – просто с оных соскабливается лишняя позолота, и бывает, да, увы, бывает – чего греха таить! – что в излишнем рвении срезается по живому и чутка лишнего, ну так это ничего, это, как говорится, до свадьбы заживёт – заживёт, заживёт! шрамы украшают МУ…! – и пойдёшь ты, Славентий, по бесконечной бесконечно-тонкой линии под названием «терминатор», что разделяет непроглядную космическую ночь и кипящий звёздным серебром день, помаршируешь, физкультурно задирая коленки и буратинно махая руками навроде человекоподобного робота из одного вашего фильма – признаюсь, неплохого! – всё вдаль да вдаль вдоль рубежа, отграничивающего твоё былое левое ВЧЕРА от грядущего по правую руку ЗАВТРА, и покуда не вознамеришься порвать ту суровую ариаднину ниточку, чтобы, прервавшись на полушаге, поворотить под прямым углом пересечь терминатор, до тех самых пор и скитаться тебе веки вечные по всей этой твоей кромешной многокрасочности, а вокруг тебя неизменно буду – ЧЁРНО-БЕЛЫЙ Я.
Впрочем, шахматные кексы ты по-прежнему будешь не переваривать.
НУ КАК, ПО РУКАМ?