ОНА СЛУЖИЛА ИЗ ИДЕЙНЫХ УБЕЖДЕНИЙ
Бурцев сдержал слово и не скрыл о Жученко правды. Она стала предметом острой газетной сенсации.
14 августа 1909 года Центральный Комитет Партии социалистов-революционеров опубликовал следующее сообщение:
«ЦК ПС.-Р. доводит до всеобщего сведения, что Зинаида Фёдоровна Жученко, урожденная Гернгросс, бывшая членом П. с.-р. с сентября 1905 г., уличена, как агент-провокатор, состоявшая на службе Департамента полиции с 1894 года.
Началом её провокационной деятельности была выдача, так называемого распутинского дела (подготовка покушения на Николая II в 1895 году).
В Партии с.-р. Жученко работала, главным образом, сначала в московской организации, а потом и при областном комитете центральной области.
Последнее время проживала в Германии, но в заграничных организациях с.-р. не принимала никакого участия».
Известие о разоблачении Жученко произвело ошеломительное впечатление.
30 августа 1909 года публицист, член парижской масонской ложи «Космос» № 288, А.А. Амфитеатров писал Горькому поэтому поводу :
«...Вы мне ничего не ответили насчёт Бурцева. Я ему на днях писал, чтобы он не спешил и что необходимо до начала дела редакционно спеться, а для того лично перевидаться и обстоятельно потолковать. Но сегодня, из письма его к Герм.[анну] Ал[ександровичу], вижу, что он ни меня не понял, ни дела, которое предпринимает, не понимает. Я его спрашиваю: какие у Вас материалы - а он толкует о статьях. Черта ли в том, что мы будем разводить антицаристскую фразеологию? Что Горький, Бурцев, Амфитеатров не питают к царю нежных чувств, это и без издания революционной газеты известно. А о фундаменте и системе пропаганды, которую будет вести «Общее дело», никакого толка от Б.[урцева] не добьёшься. Только две твёрдые точки: есть деньги и - долой царя. Маловато!
Вы, конечно, уже знаете о том, что объявлен провокатором Воскресенский (Попович). Но сейчас произошло нечто ещё более ужасное: уличена и созналась в Берлине Жученко, пользовавшаяся таким доверием в партии, что организационное бюро требовало назначения её секретарем! Страшнее всего возможность, что жертвою этой Жученко безвинно погибла, по неправому подозрению в провокации, недавно застрелившаяся Белая. Хотя суровые скептики говорят, будто – обе хороши!..».
Максим Горький, в письме к жене Екатерине Пешковой, которая была видным деятелем партии эсеров, интересовался: «Вероятно, на тебя произвело отвратительное впечатление дело Жученко?».
В газете «Новая Жизнь» 1/V17 – г. было опубликовано письмо от 7/IX – 09 г. С. В. Зубатова к Г. К. Климовичу (на адрес Департамента полиции), предназначавшееся
«З. Ф.» – Зинаиде Фёдоровне Жученко:
«Очень рад, дорогой мой друг, что мы сошлись с вами во взглядах на жизнь в дальнейшем, открыто. Слушайте, ведь Б.[урцев] интересуется вами «не только в личном, но и в должностном вашем отношении. А кто ему дал право быть трибуналом для лиц, находящихся на службе у русского правительства? Вот эта –то самозванная его роль и злит» власть... Наконец, он и общество далеко не одно и то же. А перед обществом вы прекрасно отчитались и объяснились, вполне реабилитировав значение секретной агентуры. Стоит ли, поэтому, огород городить с Б-ым [Бурцевым] и эс-эровцами! Ведь дело уже сделано хорошо; наличные, наверное, воспрянут духом; колеблющиеся утвердились и число желающих появиться на этом амплуа – увеличилось. Правые и умеренные – тоже довольны. Кадеты к левые злятся, но злятся от сердитого бессилья; ибо в «сгнившем» появляется такая молодятинка, что у них физиономии начинают пухнуть от злости... Теперь слушайте: вместо переписки с Б-м [Бурцевым], не устроиться ли вам официально при департаменте в качестве руководительницы и воспитательницы секретной агентуры? Выведите мне, пожалуйста, агентурных внучат... Это 1) даст исход случайно (оборвавшейся вашей кипучей энергий и займет вас с головой; 2) высоко полезно будет для дела: ищут людей, а они под носом; собирают комиссии для реформы полиции, когда нужно одно – людей, умеющих зажигать в других искру божию и 3) это было бы и прогрессивно: поощрялся он женский труд. Воспитание Николашки – дело хорошее, но не заскучаете ли вы? Впрочем, я не лишаю вас права выбора, а лишь хотел бы в вашем лице утилизировать для дела оказавшуюся свободной громадную общественную силу... Наличность многочисленных и добрых «внучат» – хороший залог прекрасного будущего, и вы их можете развести здесь и за морем. Подумайте. Родные посердятся и перестанут, когда увидят воочию и поймут, что вы прожили век «женщиной мужчиной...».
Бывший минский губернатор Курлов, спасенный Зинаидой Жученко, после назначения товарищем министра внутренних дел, не остался в долгу. По его ходатайству, П. А. Столыпин 12 октября 1909 года представил Императору Николаю II всеподданнейший доклад:
«Летом текущего года, благодаря особым обстоятельствам последнего времени, старому эмигранту-народовольцу Бурцеву удалось разоблачить и предать широкой огласке долговременную секретную службу по политическому розыску жены врача Зинаиды Фёдоровны Жученко, урожденной Гернгросс.
На секретную службу по Департаменту полиции Гернгросс поступила в 1893 г. и, переехав весной 1894 г. на жительство в Москву, стала работать при местном Охранном отделении. За этот период времени Жученко успела оказать содействие обнаружению и преданию в руки властей деятелей «московского террористического кружка» (Распутин, Бахарев и др.), подготовлявшего злодеяние чрезвычайной важности.Будучи привлечена к ответственности по этому делу, Гернгросс, на основании Высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего по всеподданнейшему министру юстиции докладу в 14-й день февраля месяца 1896 года, была, по вменении ей в наказание предварительного ареста, выслана под надзор полиции на пять лет в город Кутаис, где в 1897 г. и вступила в брак со студентом, ныне врачом Николаем Жученко, и перешла на жительство, с надлежащего разрешения, в город Юрьев, откуда с малолетним сыном своим в апреле 1898 г. скрылась за границу и занималась там воспитанием горячо любимого сына, оставаясь несколько лет совершенно в стороне от революционной деятельности, но затем, весною 1903 года, видя усиление революционного движения в своем отечестве и тяготясь своим бездействием в столь тревожное для России время, возобновила свою работу по политическому розыску и оказала правительству ряд ценных услуг по выяснению и освещению деятельности укрывавшихся за границей русских политических выходцев.
Осенью 1905 года Жученко была командирована по делам политического розыска из-за границы в Москву, где во время мятежа работала при особо тяжелых условиях, с непосредственною опасностью для жизни, над уничтожением боевых революционных партий, свивших гнездо в столице.Проживая до февраля текущего года в Москве, с небольшими перерывами, вызванными служебными поездками за границу, Жученко проникла в Боевую организацию Партии социалистов-революционеров, где и приобрела прочные связи, благодаря чему была выяснена и привлечена к ответственности вся летучая Боевая организация Московского комитета партии, а также произведен ряд более или менее крупных арестов.
Работая, таким образом, долгое время вполне плодотворно и обладая солидными связями в революционных сферах, Жученко доставляла правительству очень ценные сведения и приносила политическому розыску огромную пользу; так, благодаря названной личности, удалось обнаружить и разгромить целый ряд тайных организаций и предать в руки правосудия многих серьезных деятелей, а равно своевременно предупредить грандиозные террористические покушения.
Жученко является личностью далеко не заурядною: она одарена прекрасными умственными способностями, хорошо образована, глубоко честна и порядочна, отличается самостоятельным характером и сильной волей, умеет ярко оценивать обстановку каждого случая; делу политического розыска служила не из корыстных, а из идейных побуждений, и фанатически, до самоотвержения, предана престолу, ввиду сего относится к розыскному делу вполне сознательно и постоянно заботится только об интересах дела.
Последние годы Жученко получала, в общем, включая и назначенное ей 7 лет тому назад Департаментом полиции за прежние заслуги постоянное пособие, 300 руб. в месяц, но при постоянно экономной жизни большую часть жалованья тратила на служебные расходы.Настоящее разоблачение розыскной деятельности Зинаиды Жученко, происшедшее по совершенно не зависящим от нее обстоятельствам, легко может по целому ряду печатных примеров завершиться в отношении ее кровавой расправой.
Признавая, таким образом, участь Зинаиды Жученко заслуживающей исключительного внимания и озабочиваясь ограждением ее личной безопасности и обеспечением ей возможности дать должное воспитание сыну, всеподданнейшим долгом поставляю себе повергнуть на монаршее Вашего Императорского Величества благовоззрение ходатайство мое о всемилостивейшем пожаловании Зинаиде Жученко из секретных сумм Департамента полиции пожизненной пенсии, в размере трех тысяч шестисот (3600) рублей в год, применительно к размеру получавшегося ею за последние годы жалованья».
27 октября 1909 года в Ливадии на подлинном докладе Государь положил резолюцию «Согласен».
Жученко была тотчас же уведомлена о высочайшей милости и поспешила выразить свою благодарность в письме на имя товарища министра П. Г. Курлова:
«Ваше Высокопревосходительство, - писала Жученко, - приношу вам свою глубокую благодарность за назначение мне поистине княжеской пенсии. Считаю долгом сама отметить, что такая высокая оценка сделана мне не за заслуги мои в политическом отношении, а только благодаря вашему ко мне необычайному вниманию, за мою искреннюю преданность делу, которому я имела счастье и честь служить, к несчастью - так недолго. Ваше внимание ко мне дает мне смелость почтительнейше просить Вас обеспечить моего сына Николая частью моей пенсии на случай моей смерти до достижения им совершеннолетия».
Об этом письме было доложено директору Департамента полиции Н. П. Зуеву, который приказал: «В случае смерти З. Жученко представить всеподданнейший доклад, в коем, применительно к правилам пенсионного устава, ходатайствовать о даровании Николаю Жученко пенсии в размере 900 рублей в год, впредь до совершеннолетия, если он не будет помещен на воспитание на казенный счет в одно из правительственных учебных заведений».
Прошло несколько месяцев. У Жученко возникли неприятности с берлинской полицией. Её хотели было выдворить из Берлина, как русскую шпионку, о которой шумела пресса, но, по предстательству русского Департамента полиции, согласилась ставить в покое.
В письме к фон Коттену от 18 февраля 1910 года Жученко сообщает об отношении к ней берлинской полиции:
«У меня тут буря в стакане воды. С.-д.[социал-демократ] Либкнехт сделал запрос в прусском ландтаге министру внутр. дел, известно ли ему, что Ж.[ученко] снова в Шарлоттенбурге и «без всякого сомнения продолжает свою преступную деятельность».
Недостатка в крепких выражениях по моему адресу, конечно, не было. Я ожидала, что президент (берлинской полиции) после этого запроса снова посоветует мне уехать. Но они отнеслись к этому выпаду очень спокойно. Показали мне только анонимное письмо президенту с советом выселить русскую шпитцель, иначе произойдет что-либо скверное. Я думаю, что это в последний раз упоминается имя Ж.[ученко]. Пора бы, право, и перестать, тем более, что я буквально ни с кем не вижусь и не говорю. Своего рода одиночное заключение, только с правом передвижения. Надеюсь, что через полгода окончательно свыкнусь и угомонюсь».
24 сентября 1910 года переживая боль от предательства Меньщикова и скучая по любимому делу Жученко написала Е. К. Климовичу:
«Изгоев [Аарон Соломонович Ланде] в «Речи», который является легальным граммофоном того не существующего ныне, что было Партией с.-р., очень утешительно говорит, что Меньщиков возбуждает гадливое чувство. Ну, нравственным возмущениям - цена грош в данном случае, но это показывает, что вот предположение, будто Меньщиков мог бы работать в революционных организациях - едва ли осуществимо. Кто возьмет его к себе? Меня больше занимает заметка здешней прессы, русское правительство якобы встревожено намерением сего субъекта что-то там опубликовать. Главный вред от него налицо; мы, проваленные! Остается, следовательно, пресловутое дискредитирование и прочая пальба из пушек по воробьям. Но это ведь лишь минутное волнение и одно времяпрепровождение. Ничего не изменится; главное всегда останется - сотрудники есть и будут, а следовательно, и банда не сможет поднять высоко головы. Интересно знать, когда это вошло в обращение слово - провокация? Кажется, с 1905 года. И вот с тех пор нас обвиняют всегда в провокации. И пусть! От этого обвинения Департамент полиции еще не рушился. А что другое может разоблачить Меньщиков? Остается только радоваться, что предатель известен. Все многочисленные провалы, все их причины, - хочу сказать, - азефский и мой, особенно, - показывают, что ваша всех система преследования шаек с.-р. и проч. - жизненна и плодотворна. А это громадное утешение! Говорю это с убеждением, зная теперь, откуда шли все разоблачения, предательства. Само собой, мы никогда не провалились бы при вашем, Мих. Фр.[фон Коттене] и других ведений агентуры. И мне даже опасно, что вы могли хоть только остановиться на вопросе, не были ли вы причиной моего провала! От предательства не упасется никто… О, если бы не Меньщиков! Тяжело, мой друг, не быть у любимого дела! Безо всякой надежды вернуться к нему!..».
После Февральской революции 1917 года Бурцев рассказал о провокаторах и осведомителях Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства.
Показания В. Л. Бурцева 1 апреля 1917 года:
«Председатель. — Какой план основного вашего рассказа?
Бурцев. — Я хочу указать на то, что последние 10 и даже больше лет я занимался борьбой с тайной полицией, где, мне кажется, совершались такого рода преступления, которые, если я верно понимаю задачи вашей Комиссии, входят в её рассмотрение. Из этой области я хотел бы указать вам на факт следующего характера. Я всю свою борьбу с полицией разделяю на две части. Одна часть, которая едва ли вас может интересовать (я не буду на ней останавливаться, если только вы сами мне не укажете), — это борьба с осведомителями. С моей точки зрения — они были преступники, они были вредные люди, они были предатели. Так что те мои сведения, которые относятся к осведомителям, насколько я понял, Комиссию не интересуют?
Председатель. — У нас вырабатывается такая точка зрения: есть осведомители и осведомители. Часть осведомителей осведомляла о деятельности разных организаций, которые, с точки зрения существующего порядка, были преступными и т. д. Так вот, относительно этого рода осведомителей у нас ещё не установилась окончательная точка зрения, что это криминал...
Бурцев. — Но, думаю, то, что вы сказали, не относится ко второму разряду осведомителей, которых я называю провокаторами... Первый, — кто сообщал, — был вреден, он был предатель, я с ним боролся, как только мог, воевал. Но другой разряд — осведомители, которые были членами партии, которые толкали других и сами непосредственно даже участвовали в различных актах, — я их называю не осведомителями, а провокаторами. Вот с ними я особенно усердно боролся. И думаю, — сколько я понимаю задачи Комиссии, — вам придется их дела рассмотреть. Я, в этом отношении, за границей давно уже делал аналогичные попытки. Попытки такие были и после раскрытия дела Азефа. Я, в своем журнале «Общее Дело», поместил статью, с требованием предания суду Столыпина и Герасимова за то, что они руководили не осведомителями, а провокаторами. Через год я то же самое изложил в форме письма министру юстиции Щегловитову. <...>
Председатель. — Пожалуйста, говорите в возможно сжатой форме... И возможно больше сообщайте нам фактов.
Бурцев. — Указывайте мне, на чём мне остановиться... Одним из главных проявлений провокации я считаю дело Азефа, затем дела Жученко, Рыса, Малиновского, Штакельберга, и потом — другого порядка дела — союза русского народа. Есть нечто, относящееся к Щегловитову, — показания Лыжина... Но об этом я потом упомяну. Позвольте мне начать с изложения дела Жученко. По некоторым обстоятельствам, мне кажется, что оно наиболее характерное: она была агентшей Климовича и кроме того непосредственно в очень близких с ним отношениях.
Председатель. — В какие годы? Кем был тогда Климович?
Бурцев. — Он был начальником охранного отделения в Москве в 1906 году. Она была не только его агентшей, но и близким к нему человеком. Он к ней прекрасно относился и относится до сих пор великолепно. Я с Климовичем говорил о ней не так давно, месяцев 9 тому назад, может быть с год, когда он меня вызывал, как директор Департамента полиции. Меня хотели выслать: он говорил о моей высылке и когда кончил, то сказал: «А вот наша бедная Зинаида Фёдоровна сидит в тюрьме в Германии»… Здесь я впервые узнал об этом. Он сказал: «наша», разумея, что она ему близка; а с другой стороны, она моя «крестница»: я её разоблачал, допрашивал. Я вчера получил документы о том, как Климович посылал ей деньги в тюрьму в Германию в 1916 году — целый год...
Председатель. — Климович лично, или как директор департамента?
Бурцев. — Как директор: «Отправитель Климович». — Очевидно, как ежемесячное жалованье...
Председатель. — У вас есть сведения? У вас есть расписка?
Смиттен. — От себя он посылал или правительство давало?
Бурцев. — Я просил снять копию фотографическую, которую я опубликую. Вам я дам подлинник. Происходило это в 1916 году. Он 11 раз посылал, может быть, — 12: ежемесячное жалованье по 200 рублей.
Родичев. — Каким путем?
Бурцев. — Официальным, через «Красный Крест». В такую-то тюрьму, Жученко и т. д. Я её разоблачал в 1909 году. До тех пор она получала 300 рублей, а после моего разоблачения стала получать по 200 рублей. Так вот: роль этой Жученко я считаю одной из самых характерных в области провокации. И роль Климовича, в этом отношении, — столь же характерной. Она провокаторшей была давно — с 1905 года. И тогда была не агентшей, а именно провокаторшей. И на 1906 году я бы хотел остановиться; а на том, что было в течение 10 лет, я не буду останавливаться. В 1906 г. она была членом боевой организации эс-эров, в Москве, была адъютантом при Сладкопевцеве, это видный эс-эр: он, если не ошибаюсь, умер не так давно в Ницце. Эта группа совершила целый ряд террористических актов, совершила экспроприацию. В курс всего этого была введена Жученко и сама принимала участие в этих делах. Например: вы помните, конечно, дело Фрумкиной — это покушение на Рейнбота? Она пришивала ей карман для револьвера, чтобы не был особенно заметен револьвер, и в это же время давала знать, что в таком-то ряду, в таком-то театре будет сидеть Фрумкина, которая будет стрелять, и её надо арестовать. Её и арестовали...
Председатель. — Это произошло в бытность Климовича в Москве начальником охранного отделения?
Бурцев. — Да. Затем, та же самая Жученко, когда я её допрашивал (после разоблачения), призналась мне, что частным путем знала об истинной роли Азефа. Но когда Азеф, как член партии эс-эров, член боевой организации, приехал в Москву...
Председатель. — Когда это было, в каком году?
Бурцев. — В 1907—8. — Так она была посредницей между Азефом и местными боевиками. Она, провокаторша, приводила к провокатору всех боевиков, рекомендуя их и посылая для дальнейшей активной деятельности. Она же создала новые организации. Вот какая её роль в этом деле. Затем, когда в 1908 г. «она должна была быть провалена или была заподозрена» (может быть, это было в 1907, а не в 1908 году), тогда вместе с начальником охранного отделения Климовичем они решили, что она должна быть арестована одновременно с другими, что должна посидеть в тюрьме, чтобы не падало на неё подозрения. Вот это я считаю типичным проявлением провокации со стороны Климовича и Жученко, так как она была членом упомянутой организации.
Смиттен. — А источники ваши?
Бурцев. — Беседа с Жученко, беседа с Сладкопевцевым, затем беседа с эс-эрами, когда я докладывал об этом деле партии эс-эров. К тому же, впоследствии, во время ее разоблачения, сама Жученко всё это мне подтвердила. Я видел её в Берлине. Все товарищи по партии, все боевики её долго тогда защищали, говорили: «Не может быть: она участница многих террористических актов». — Я докладывал: «Тем не менее она была агентом». — Я проверил сведения с одной стороны и сведения с другой стороны.
Председатель. — У вас есть еще источники?
Смиттен. — В частности, насчёт сведений о том, что она нашивала Фрумкиной карман для револьвера: вы не помните, кто вам это сообщил?
Бурцев. — Она сама мне письменно заявила. Кроме того, всё то, что я говорил, я опубликовал в печати и не встретил никакого возражения.
Председатель. — В письме к вам она сама признавала факт передачи револьвера?
Бурцев. — Да.
Председатель. — Вы говорите о резком случае провокации этой самой Жученко. Но какие-нибудь ещё факты, реальные, совершенно для нас с уголовной точки зрения осязаемые, вы можете дать?
Бурцев. — Будучи секретарём и близким человеком к Сладкопевцеву, она была посвящена во все экспроприации, которые делались, во все покушения. В Рейнбота была брошена бомба в Москве (может быть, вы помните, — она не разорвалась)... Человек был повешен, — кажется Александров… Она также была посвящена во всё это дело. Я должен заметить, что когда я ей говорил, что она пришивала карман для револьвера, она говорила: «Это не провокация: я заранее донесла о том, чтобы Фрумкину в нужный момент могли арестовать». Я ссылался на другой пример, где в конце концов мог быть совершенно удачный акт, вопреки её доносу...
Председатель. — Вы помните, что покушение на Рейнбота, когда не разорвалась бомба, — это точно так же дело той организации, в которой была Жученко?
Бурцев. — Организации Сладкопевцева. Он был под псевдонимом, кажется, «Казбек».
Председатель. — Это тоже было с её участием?
Бурцев. — Они были нераздельны. Нужно сказать, Сладкопевцев был горячим защитником Жученко на суде за границей. Он говорил: «Она не только мне близкий человек, ведь я с ней работал, она могла нас выдать». Он не отделял себя от неё.
Председатель. — Владимир Львович, реально в чем заключалось участие Сладкопевцева?
Бурцев. — Он был организатором, представителем этой партии. Если вы кого-нибудь из эс-эров будете допрашивать, они вам скажут, что он был представителем в Москве боевой организации.
Председатель. — Это дело о покушении на Рейнбота. А, может быть, вы нам еще реальные факты укажете?
Бурцев. — Когда я был в Москве, ко мне явился Сладкопевцев и говорил: «А вот мы экспроприацию сделали около такой-то церкви», — не помню, кажется, Никольской… Других реальных фактов я вам не могу перечислить. Но вся деятельность Сладкопевцева прошла на глазах у Жученко. Правда, чтобы её
не скомпрометировать, хотели её арестовать вместе с Сладкопевцевым, потому что взять одного Сладкопевцева было невозможно...
Председатель. — Значит: Климович — начальник охранного отделения — организовал покушение на Рейнбота, не удавшееся вследствие того, что не разорвалась бомба? Не так ли? И все это делается через Жученко и Сладкопевцева...
Бурцев. — О Климовиче, как о подстрекателе союза русского народа, я уже не говорю.
Председатель. — Я перечислю ваши документы: копия письма Жученко, в котором она говорит об участии её в покушении на Рейнбота, затем, — комплект статей...
Бурцев. — Статей о Жученко у меня много: они тоже за границей. Как только получу, сейчас же представлю. Затем, — то прошение, которое я вам указывал: вы, может быть, отметите, что в «Праве» напечатано одно из моих прошений Щегловитову. Оно будет вам доставлено в следующий раз».
Эсеры не прощали предательства, но Жученко не была предателем, это был идейный борец, и революционеры после долгих споров всё же приняли решение не мстить.
«И перед этой моральной силой честности, долга и мужества, - пишет А.И. Спиридович, - склонился даже и Центральный комитет партии социалистов –революционеров: Жученко не мстили, её не тронули».