– Что это за сорок имамов, у коих хранятся ключи и печати завещания?
– Страна наша состоит из сорока деревень общин и одного города. Каждая община имеет имама, – отвечал шейх Джелял.
– Кто управляет страной?
– Князь Али, из рода Мусы.
– На чем у вас основано общественное и государственное право?
– У нас все управление основано на шариате и здравой мысли верующих.
Хотя еще было не поздно, но солнце уже приближалось к гребню западной горы. В этой стране, вследствие окружающих высоких гор, солнце скрывается за два часа до своего действительного захода, и вечерний полусвет окутывает всю страну. Так как мы отлично отдохнули после проходки из Альгамбры, то шейх Джелял предложил отправиться далее, чтобы засветло добраться до города и устроить мою обстановку – как гостя страны Спокойствия.
Пройдя несколько комнат, мы вышли во двор и затем – в поле. Ворота за нами заперлись, и мы пошли цветущим лугом к ближайшей деревне. Девушки весело разговаривали и обгоняли одна другую, спеша к селению.
Когда мы подошли к деревне, меня особенно поразило ее расположение и характер построек. Все дома расположены правильным кругом, вокруг площади, украшенной мечетью, школой и домом общественного собрания. Все дома расположены в центре небольших садиков в одинаковом расстоянии друг от друга и от центра площади. Вся площадь вымощена чем-то вроде асфальта или цемента и представляет чистую, гладкую поверхность. Мечеть окружена двумя рядами высоких, вековых пальм…
Но меня особенно поразила странная архитектура домов. Каждый дом стоял на целой системе невысоких сводов, аршина полтора выше уровня земли. Когда я спросил о причине этого оригинального способа постройки жилищ, шейх Джелял объяснил: "В сфере своей духовной, нравственной жизни люди должны руководствоваться указаниями духовного, священного закона, а в сфере материальной жизни соображаться с вечными и непреложными законами природы и ее сил, избегая вредного и обращая в свою пользу все доброе…
Земля, и в особенности такая низменная местность, как наша котловина, упитана сыростью и вредными для человека газами. Если постройки наши поставить прямо на земле, как то принято в ваших странах, то вредные испарения прямо проникают в жилища и постепенно отравляют людей, особенно ночью, когда окна и двери запираются, и доступ свежего воздуха ограничен. Вот почему мы строим наши жилища над землей на сваях, чтобы вредные испарения, свободно циркулируя, не проникли в наши жилища".
Я был очень удивлен этим объяснением. Шейх продолжал: "В первое время, когда мы населили эту страну, она была болотиста, и люди жестоко страдали от свирепых лихорадок. Тогда улемы и ученые мужи стали исследовать причины этой болезни и, узнав их, нашли средства избавить народ от ужасных страданий и постоянной заразы. Болота были осушены, вредные растения и камыши уничтожены, ручьи очищены, а для питья проведена здоровая вода из гор. Наконец, с постройкой домов над сводами, мы вполне освободились от пагубного влияния сырости и подземных газов.
Ныне в нашей стране не существует лихорадки и многих других болезней… Тебя это удивляет? Но ты, извини меня, порядочный невежда. Ты не знаешь, что Аллах дал человеку, своему любимому творенью, великую силу, при помощи которой он может господствовать над многим; создавать и уничтожать очень многое… Это ум, заключенный величием Творца в маленьких помещениях, называемых головами…
При помощи ума Аллах позволяет человеку делать многое, но ум следует обогащать знаниями, чтобы он служил хорошо".
Между тем мы подошли к деревне и прошли прямо к дому общественного собрания. Это была отдельная, красивая постройка в мавританском стиле, состоящая из нескольких комнат и двух обширных зал, богато убранных и разделенных стеклянной галереей. Двери были открыты, и мы вошли свободно в одну из зал. Вскоре прибыл к нам старик имам и муэдзин, так как приближалось время намаза. Девушки удалились во вторую залу, а мы остались в первой. Имам и муэдзин впервые видели чужестранца и [при] всей деликатности не могли не выразить удивления и интереса к моей судьбе и появлению в их прекрасной и таинственной стране.
Шейх Джелял объяснил им, что я случайно был в Альгамбре и наткнулся на тайный проход под Башней Принцесс и что он, зная меня по Парижу, признал за лучшее взять с собой в страну Спокойствия.
После взаимных приветствий и благопожеланий почтенный мулла стал расспрашивать меня о Ташкенте, Бухаре и других местах Туркестана.
– Мы слышим здесь, что бухарцы славятся между мусульманами науками и ученостью, – говорил мулла, – как устроены у них медресе и чему в них учат?
Я рассказал, как и чему учат в современных медресе мусульман. Старик покачал головой и сказал: "Разве ваши страны и люди не нуждаются в докторах, химиках, строителях, землемерах; разве ваши правители и ханы не нуждаются в ученых слугах, экономистах и прочее, так как из твоего рассказа я вижу, что, кроме ученых духовников, у вас нет ученых деятелей в других сферах жизни. Значит, в ваших медресе медицина, химия, геометрия, наука о труде и богатстве вовсе не преподаются?"
– Да, эфендим, мы учимся только тому, что нужно для нашей религии, т.е. мы, учимся только богословию и духовному законодательству.
– Я очень рад это слышать; благодарение Аллаху, что вы удержали хоть это, но крайне удивляюсь, как могут жить у вас люди без прочих наук, необходимых человеку; еще более удивляюсь существованию среди вас государств, ибо все невежды суть рабы по природе…
Чем вы объясняете, что в ваших странах заброшены и позабыты науки, столь усердно и широко развитые первыми мусульманами-арабами?
– У нас говорят, что науки, кроме духовной, смущают мысли и веру мусульманина.
– Какое ужасное заблуждение! Как же вы живете на свете с завязанными глазами? Пашете, не зная свойств земли; пьете, не зная, что такое вода; живете, не зная, что делается на земле; мусульмане так не должны жить, ибо они люди… Очень жаль, очень жаль; как же ваши правители и ученые мужи не сообразили того, что благородная наука мусульманского права необходима в известных случаях, но при помощи науки права нельзя строить мост, командовать войсками, составлять краски, лекарства и сооружать машину; для сего необходимо знать химию, медицину, математику, механику, воинские науки и прочее. Значит, мусульмане потеряли все науки, кои они прежде знали. Очень жаль. У нас, мой сын, ты увидишь нечто совсем другое.
– Я в этом не сомневаюсь, я даже думаю, что мусульмане этой страны опередили во многом и европейцев, самых передовых людей нашего времени, – заметил я.
– Ты не печалься, мой сын; придет время, и твои сородичи поймут значение и суть учения… Сон ваш, как бы ни был продолжителен, должен окончиться. Теперь у вас нет наук и научного образования, но, вероятно, основа его, грамотность, всеобщая?
– Далеко нет; едва ли половина народа знает, [как] читать, а писать могут очень немногие.
– Как так? Да ведь ты говорил, что шариат вы изучаете… Как же вы грешите против его основного правила, что грамота и наука обязательны поголовно без различия пола и происхождения? Теперь, мой сын, извини меня, я совсем не понимаю, какие же вы, наконец, мусульмане!
Помолчав немного, мулла ласково взял меня за руку и повел из залы, чтобы показать здешнее мектебе для детей. "Мне очень больно слышать о бедственном положении вашей страны и ее неведении, – говорил мулла дружеским тоном, – а потому, прошу, не претендуй на меня, если в моих словах есть что-либо тяжелое для тебя. Я мусульманин. На языке у нас должно быть то, что и на сердце".
Мы подошли к мектебе по правую сторону мечети. Это была красивая, высокая и белая каменная постройка со светлыми комнатами. В одной из комнат была довольно большая библиотека из разных книг и образцы множества орудий и машин земледельческого труда.
– Вот наше мектебе для детей от 8 до 12 лет, – сказал мулла, вводя меня в один из классов. – Тут обучаются все дети деревни без исключения, как мальчики, так и девочки (в особых отделениях). Учение [продолжается] четыре года. Мальчики обучаются письму, чтению, вере, счету, сельскому хозяйству, в связи с начальной химией и физикой, и ремеслам. Ферма и ремесленные классы сейчас за деревней. Девочки, кроме наук, обучаются домашнему хозяйству, рукоделиям и начальной медицине в степени, необходимой для будущей хозяйки и матери…
В это время подошел к нам шейх Джелял и сказал, что машина подходит. Мы пошли к зданию меджлиса. Девы, наши спутницы, тоже вышли из комнаты. Головы их были прикрыты вуалями. Тут только я заметил, что по площади проходили рельсы. Вскоре показались небольшие, длинные вагоны, двигавшиеся без паровоза. Поезд остановился около здания меджлиса.
Мы сели и, несомые невидимой силой, покатили в столицу, именуемую Дар-Эль-Саадет.
Итак, мы мчались по удивительной железной дороге в город Счастья.
Мы ехали среди сплошных садов и нив и проскочили мимо трех деревень, напоминавших по виду описанное в предыдущем письме.
Мы проехали также несколько других дорог. По словам шейха Джеляла, вся страна Рахата покрыта сетью электрической железной дороги и телефона, коими все деревни соединены с единственным городом и столицей страны.
Когда мы подъехали к небольшому центральному вокзалу, красивой постройки в мавританском вкусе, на городских минаретах раздавались призывные молитвы к вечерней службе, но было еще достаточно светло, так что я мог видеть все окружающее. Так как тут извозчиков и фаэтонов не было, то все мы, выйдя из вокзала, собрались расходиться пешком. Родственники наших спутниц стояли тут в ожидании своих дочерей или сестер. Путешественницы с радостью приветствовали их и сообщили, что привели "с той стороны" одного молодого мусульманина. Взоры и внимание всех обратились ко мне; многие приветствовали меня селямом.
Выразив надежду на дальнейшее знакомство, прекрасные мавританки, высказав мне пожелания всяких благополучии, пошли со своими провожатыми. Тогда шейх Джелял повел меня в государственный караван-сарай, где я должен был проживать в качестве гостя всей страны. Мы пошли широкой цементированной улицей, обсаженной красивыми деревьями, за которыми вдоль улицы тянулись мозаичные тротуары. За тротуарами, ограниченными затейливыми железными решетками, виднелись садики и цветники, в глубине коих ютились изящные, красивые домики. Этот город не напоминал собой ни Европу, ни Азию. Тут не было громадных, сплошных и высоких, как горы, домов Европы и ничто не указывало полуразвалин лачужек и грязи нашей Азии. Все было своеобразно, красиво, отменно, чисто и вольно. Мы шли молча. Шейх Джелял не прерывал мое удивление и восхищение.
Пройдя несколько улиц, одинаково красивых и чистых, мы подошли к торговой базарной части города, где находился караван-сарай. Становилось темно. "Разве улицы здесь не освещаются?" – спросил я.
– Освещаются, мой сын, да не только улицы города, но вся страна. Скоро ты увидишь это.
Но вот мы вышли на большую площадь, и подошли к караван-сараю. По указанию шейха мне отвели две комнаты, а сам он отправился доложить о моем появлении в их стране старшему кадию. Я знал, что эти добрые и ученые мусульмане не сделают мне ничего дурного, но все-таки, оставшись один, я задумался о моем положении и ожидавшей меня неизвестной будущности. Я сидел в полутьме, но вдруг блеснуло что-то вроде молнии – в комнате моей зажглась маленькая лампочка, покрытая белым фарфоровым колпаком. Стало светло как днем. Взглянув в окно, я увидел, что свет – слабее солнечного, но сильнее лунного – освещал весь город и всю местность, которую можно было видеть. Оказалось, что вся страна освещается ночью электричеством, чудной силой, дающей блестящий свет без сала, масла и прочего! Чего не сделает наука; чего не добьется человеческий ум! Хотя сердце мое томилось неизвестностью, но оно в то же время радовалось, видя столько знаний и искусства у здешних мусульман. Они, видимо, лучше устроились, чем европейцы, а нам, туркестанцам, как далеко еще до них!
Спустя полчаса шейх Джелял вернулся и сообщил мне, что г[осподин] кадий приветствует меня и что назначил его в мои руководители, пока обживусь в этой стране. Далее сообщил, что утром мы должны явиться к кадию, а теперь, если что понадобится, то могу пользоваться услугами служителя, которого он вызвал по телефону, устроенному в каждом номере караван-сарая.
Поручив меня его попечениям, шейх Джелял отправился к себе домой. Он имел тут сына и дочь.
Слуга, осведомившись о моем желании, подал мне обед, состоявший из супа, жареного фазана и пилава. Затем, подав шербеты и фрукты, он удалился, попросив звать, если что будет нужно. Оставшись опять один, я задумался; вспомнил Ташкент, Париж и терялся в догадках о том, что будет дальше и что еще придется видеть.
Утром рано я мог видеть из окна моей комнаты всю базарную площадь и множество толпившегося тут народа. Это были арабы. Хотя они меня очень интересовали и я охотно бы вмешался в их толпу, но считал это несвоевременным и поджидал шейха Джеляла, который должен был представить меня местному, судье-кадию. Базар представлял большую четырехугольную площадь, окаймленную со всех сторон высокими, но одноэтажными постройками, в коих помещались лавки. Прямо против караван-сарая была мечеть, и стройный минарет ее высоко и красиво выступал среди прочих строений. Слуга, заметив, что я встал, принес мне хлеба, масла и свежего молока. В стране этой чай и кофе не известны, точно так же, как и спиртные напитки. Когда я окончил мой утренний завтрак, пришел шейх Джелял и принес мне узел со свежим бельем и платьем. Это было очень кстати, ибо я порядком загрязнился, а мое френгское платье далеко не гармонировало с длинными тогами и бурнусами здешних жителей.
– Вы очень добры и внимательны, – сказал я шейху, принимая его приношения.
– Это прислал вам г[осподин] кадий, как общему гостю нашей страны. Ему известно, что вы попали в нашу страну неожиданно и, следовательно, без необходимых запасов.
– Это очень мило! В наших и френгских странах подобной заботливости о чужестранцах не водится. Все, шейх эфенди, удивительно в вашей стране, начиная с входа в нее и кончая вот этой лампочкой, которая сама зажигается, когда темно, и меркнет, когда становится светло!
– Да, сын мой, у нас жизнь сложилась не так, как в ваших странах; ты это узнаешь ближе через короткое время. Нам надо будет явиться к кадию, а до того, если желаешь, можешь принять душистую ванну; баня тут же, при караван-сарае.
Я охотно принял это предложение и отправился в сопровождении слуги в баню. Шейх остался поджидать меня в номере. Нужно ли говорить вам, что я прекрасно обмылся в небольшой мраморной бане и по здешнему обычаю надушился пахучими травами и маслами. Нарядившись в местный костюм, я мог идти куда угодно, не привлекая внимания всякого встречного. Дав мне поостыть после бани, шейх сказал, что пора к кадию. Мы пошли. Выйдя на базар, я заметил значительное однообразие предметов торговли. Большинство лавок торговали провизией и сельскими произведениями, а некоторые имели мануфактурный товар и предметы роскоши, видимо, все местного приготовления. Деньгами служили ярко-красные кожаные кружки с правительственной печатью и подписями трех кадиев-казначеев. Кружки были в один, пол и четверть динара. Так как эта страна внешней торговли и сношений не знает, то эти денежные знаки вполне удовлетворяли местную торговлю.
От базара мы пошли улицей Тарик-ибн Зияда, так названной в честь покорителя Испании, и, выйдя на площадь, называемую площадью Абдуррахмана Третьего, известнейшего из халифов Испании, подошли к красивой и большой постройке, над воротами коей куфическими письменами было начертано "Баб-Эль Хукукъ" – Двери Закона, а по-нашему – мяхкеме, суд, кади-хане. Я в смущении вступил туда вслед за шейхом и, войдя в одну из зал, предстал перед кадием.
Он сидел в глубине залы на мягком диване, вправо от него сидел секретарь, а у двери стоял слуга или сторож.
– Вот посланный нам Аллахом спутник и гость, молла Аббас Туркестани, – представил меня шейх кадию.
– Приветствую вас, – обратился ко мне кадий, – прошу садиться, и призываю на вашу голову благословение Аллаха.
– Садитесь, – добавил он, обращаясь также к шейху. Мы сели против кадия на пол, устланный мягким, пушистым ковром.
– Пока не освоитесь с нашей страной, вы, Аббас Туркестани, будете нашим гостем; ничего дурного с вами случиться не может. Слушайте только указания этого почтенного шейха; он будет вам за брата и отца, пока вы будете в нем нуждаться. Уважайте те обычаи, кои у нас встретите; не удивляйтесь чему-либо громко, чтобы не возбуждать внимание здешних мусульман. Теперь я должен допросить вас и вполне надеюсь, что услышу только правду. Предупреждаю, что ложь – самое тяжкое преступление и наказывается оно у нас очень строго: лжец попадает в тюрьму, хотя его мы не запираем, он становится одинок, хотя кругом и видит тысячи людей…
Кадий говорил ласково и мягко, но у меня почему-то волосы становились дыбом и смущение поедало внутренности.
– Спрашивайте; я скажу, что знаю, – ответил я кадию, считая необходимым сказать что-либо. Секретарь взял перо, чтобы записывать.
– Какую вы религию исповедуете? – спросил кадий.
– Я мусульманин.
– Сколько вам лет?
– 27
– Откуда вы родом?
– Из г[орода] Ташкента.
– Живы ли ваши родители?
– Нет. Да успокоит их Аллах.
– Давно ли вы выехали из Ташкента?
– Два года тому назад.
– Кого вы знаете в Ташкенте? Назовите несколько человек.
– Джелялледдин Ибн Тачеддин, Ахмед Ибн Гали, Мохсин Ибн Лятиф, Шериф Джан Ибн Ахунджан, Магамед Мухиеддин Хавадже, Молла Галям Юлчибай, Шериф Ходжа…
– Довольно. Эти мусульмане знают ли вас?
– Я думаю, что знают, – отвечал я кадию.
– Справиться у бывших в Ташкенте, известны ли лица, указанные молла Аббасом, – заметил кадий своему секретарю. – Тот записал это приказание. Смущение мое росло.
– Где вы учились? – продолжал кадий, обращаясь ко мне.
– Я пробыл 12 лет в медресе в Ташкенте.
– Какие науки вы проходили?
– Арабскую и персидскую грамматику, толкование Корана, право и логику.
– А еще чему учились?
– Больше ничему; у нас других наук [не] преподают.
– Как так? Вы учились 12 лет и не проходили математики, физики, географии и истории?
– Нет, г[осподин] кадий.
– Но, может быть, вы знаете какие-либо прикладные науки? Медицина, механика, архитектура, химия преподаются ли у вас?
– Нет, г[осподин] кадий, но кое-чему я обучался в Париже, у французов…
– Чему вы у них учились?
– Я прошел краткий курс географии, истории, зоологии, физики и частью математику и гигиену.
– Кто воспитал вас в детстве?
– Меня вырастила мать, а потом я поступил в медресе.
– В чем состоит у вас воспитание?
– У нас детей кормят, одевают, кто, как может, иногда ласкают, иногда ругают и бьют. Таким образом, идет наше воспитание…
Заметно было, что ответ мой крайне удивил кадия; он как будто начинал меня бояться, но я испугался еще более, когда он как бы с упреком посмотрел в глаза шейха Джеляла, выражая тем, как мне казалось, что он напрасно привел с собой такого дикаря, как я!
Шейх Джелял, обращаясь к кадию, сказал: "Действительно, в странах Запада и Востока воспитание людей стоит на первобытной ступени, но молла Аббас столь доброго нрава, что легко освоится между нами и никакого вреда не сделает мусульманам". Кадий, как бы несколько успокоенный, продолжал:
– С какой целью вы оставили вашу родину и появились в стране френгов? Сколько мне известно, туркестанцы вовсе не посещают эти страны.
– Я выехал из Ташкента, с тем, чтобы поклониться мусульманским святым, кои, по преданиям, покоятся в некоторых местах земли френгов.
– Сколько времени вы находились в стране френгов?
– Около двух лет.
– Разве так много тут святых?.
– Нет, но я, попав в Париж, решил поучиться кое-чему у френгов, ибо у них есть много такого, чего нет у нас в Туркестане.
– Так. Как же вы прожили эти два года среди французов; они живут совсем иначе, чем туркестанские мусульмане.
– Не умею, как вам объяснить, но жилось не дурно.
– Весьма возможно. Но, сын мой, скажи прямо, не случилось ли с тобой чего-либо особенного, приятного или неприятного?. Вспомни.
Холодная дрожь пробежала по моему телу! Я боялся, что кадий знает о моих отношениях к Маргарите, к бедной Маргарите, которую я только сейчас вспомнил… Впрочем, как же это он мог узнать? Да, наконец, в отношениях этих не было ничего преступного с точки зрения туркестанской и с точки зрения французской.
– Вы молчите, значит, есть, что ответить мне? – прервал мои думы кадий.
– Да, я могу сказать только, что в Париже я полюбил одну девушку и через это чуть не попал под гильотину, хотя ничего безнравственного не совершил.
– Как же это было?
Я рассказал кадию известную читателям историю моей любви и приключений в Париже. Выслушав внимательно мой рассказ, кадий заметил: "Вы подвергались, конечно, слишком тяжелому наказанию, но имейте в виду, что отношение ваше к французской девушке было совершенно безнравственное, и это чуть не привело вас к гильотине… С точки зрения туркестанской и французской, оно, может быть, не безнравственно, как вы выразились, но оно во всяком случае фальшивое и – как таковое – поставило вас в страшно фальшивое положение, которое чуть не стоило вам головы, разбило жизнь той девушки и послужило причиной смерти ее отца! Нравственные отношения не могут приводить к таким печальным последствиям… Понимаете ли, мой сын, что я вам говорю?
Я не знал, что ответить, и чувствовал себя перед ласковым, но неумолимым кадием гораздо хуже, чем в парижском суде, когда меня по недоразумению судили в убийстве!
– Человек, сознавший, понявший свою вину, почти оправдывается, ибо ошибки, увлечения присущи человеку, – продолжал кадий, как бы желая облегчить мое – смущение. – Недостаточно развитые мусульманские убеждения, усвоенные вами в Ташкенте, и крайне фальшивое положение, в кое поставлена вообще френгская женщина, почти оправдывают вас, но в нашей стране будьте осторожны и господином своих чувств. Вы увидите, что у нас взаимное отношение мужчин и женщин несколько иное, чем в Туркестане и Френкистане…
Я молча выслушал эти указания. Кадий продолжал:
– Слышали ли вы что-либо о стране Рахата до появления между нами?
– Нет, господин кадий.
– Расскажите мне, как вы попали в нашу страну.
– Из Парижа я прибыл в Испанию поклониться памятникам мусульманской старины и цивилизации… – Кадий пристально посмотрел на меня и вздохнул… – Желая ближе изучить великолепную Альгамбру, я поселился у сторожей и целые дни, иногда и ночи бродил по дворам и коридорам этого чудного дворца. Однажды ночью, сидя под колоннами Львиного Двора, я услышал в смежном саду людской шепот и шаги. В это время тут не должны были быть люди, а потому я заинтересовался и стал наблюдать. Во двор вошли двенадцать дев и, совершив краткий намаз, тихо пошли обратно… Любопытство, превозмогая робость, заставило меня незаметно последовать за ними, и в Башне Принцесс, помимо ожидания и желания, я наткнулся на тайный ход в эту страну. Шейх Джелял, провожавший этих дев, привел меня подземным ходом в вашу прекрасную страну.
– Следовательно, до этой удивительной встречи в башне вы ничего не знали о нашей стране?
– Нет, г[осподин] кадий. Я до сих пор удивляюсь всему случившемуся со мной и боялся бы будущего, если [бы] Фериде Бану, одна из наших спутниц, не познакомила меня с удивительной историей здешних мусульман.
– Ну, хорошо. Да благословит вас Аллах. Вы будете жить у нас гостем, пока не изберете себе какое-либо занятие. Шейх Джелял назначается вашим воспитателем и руководителем. Все просьбы свои обращайте к нему и слушайте его указания. Это необходимо для вашего благополучия, но еще необходимее следующее: Бойся лжи, как Бога; избегай пуще ада дурных помышлений в отношении людей и люби человека, как Божий рай. Это я советую вам как мусульманин и приказываю как блюститель священного закона… В стране нашей нет ни лжи, ни несправедливости. Вот почему мы живем иначе, чем мусульмане Востока и Запада, и много лучше, чем народы Френкистана… Вы это сами увидите.
Я молча поклонился кадию в знак послушания.
– Когда молла Аббас достаточно подготовится, определи его в Великое Медресе, – приказал кадий шейху Джелялу и дал понять, что мы свободны.
Выйдя от кадия, мы направились обратно в караван-сарай. Я находился под впечатлениями [от] допроса и, хотя не было видимых причин опасаться чего-либо дурного, мне было жутко. Все в этой стране было так ново, так непонятно для меня, что невольно робость закрадывалась в сердце. В самом деле: мусульмане как мусульмане, но со времени нападения Испанского халифата они хоронятся в этом неведомом междугорье, не входя в сношения ни с френгским, ни с мусульманским миром!. Отделенные от всех стран и народов, они, однако, достигли такой степени цивилизации, что мои сородичи-туркестанцы – дикари в сравнении с ними, а френги могли бы многому поучиться у них!. Странно и непонятно, как здесь поставлены женщины; почему кадий обратил особенное внимание на мою любовь к Маргарите и наговорил таких вещей, кои я не совсем понимаю?
Подойдя к площади базара и караван-сарая, я не мог не обратить внимания, что какой-то араб обходил всех и здоровался с ними. Все ласково приветствовали его и жали руку. Думая, что в эту загадочную страну прибыл подобный мне странник, я обратился к шейху и спросил, кто он.
– Это раскаявшийся и прощенный, – отвечал он.
– В чем состояли его вина и наказание?
– Он совершил страшное преступление… Торгуя хлебом, он обмерил одного покупщика на полдинара.
– Как же его наказали?
– Кадий, дознав и удостоверив этот грустный факт, официально объявил об этом.
– Да, но после посадили его в тюрьму или били по пяткам?
– Нет, мой сын, у нас не существует тюрем, как в ваших странах; в них нет нужды.
– Как же так?
– Очень просто: как только мы узнали, что он действительно совершил обман, мы перестали подавать ему руку и начали сторониться, как прокаженного… Жена его тогда же возвратилась к своим родителям, не желая делить с ним оскверненный хлеб и заработок… он сделался, одинок и безмолвен среди этого шумного базара и принужден был идти в "колонию кающихся", чтобы не умереть со стыда и голода. Пробыв там четыре месяца и искупив работой на общую пользу свою ошибку, сегодня он возвратился в общество возродившимся гражданином: ни страсти, ни черт его другой раз не одолеют. Он, бедный, заслуживает полного прощения и снисхождения, ибо в детстве и молодости он постоянно болел и не мог получить совершенного воспитания и образования. Поэтому он и поддался искушению. Он был единственным преступником в нашей стране в последние четыре года…
Я слушал шейха, разиня рот от удивления, и не заметил, как подошли к дверям караван-сарая.
Войдя в отведенный мне номер караван-сарая, я нашел два письма и номер газеты, адресованные на мое имя. Слуга объяснил, что они доставлены в мое отсутствие. Оба письма были написаны на квадратном листике бумаги, сложенном вдвое, и не имели конвертов. На внешней стороне бумаги было нечто вроде почтовой печати и адрес: "В Караван-сарай. Молле Аббасу Туркестанскому".
Одно письмо было от Фериде Бану, известной читателям из предыдущих моих писем; другое – от редакции местной газеты "Будущность". Фериде Бану писала, что ее отец и братья, узнав от нее о моем прибытии в их страну, желали бы познакомиться со мной, а потому она покорнейше просит уведомить, когда я могу принять приглашение пообедать с ними. Адрес: г[ород] Саадет, Площадь Севильи, дом Османа Газеви.
Редакция [газеты] "Будущность", извещая, что будет доставлять мне свое издание, просит дать краткие сведения о положении мусульман, живущих в России, Туркестане и Бухаре, об их понятиях, знаниях и образе жизни как предметах очень интересных и мало известных в стране Рахата.
Эти два письма возбудили во мне множество вопросов. В этой стране, видимо, имеется своя бумага и газета, следовательно, и печатня. Конверты не в употреблении. Странно. Девушка пишет письмо и просит [дать] ответ, чтобы познакомить меня с родственниками. Это еще странней. Письма, очевидно, доставлены городской почтой, однако письма без марок. Наконец, страна, не имеющая внешних сношений, имеет газету, т.е. листок новостей… Страна эта с каждым часом становится для меня удивительней и загадочней.
Я стоял, погруженный в эти соображения, когда вошел шейх Джелял, остававшийся на базаре. – Что вас задержало? – спросил я его.
– Я увидел свежепривезенные яйца и заказал, чтобы тебе вывели десяток цыплят, – отвечал он, садясь на диван.
Честное слово, я был так поражен этим ответом, что серьезно испугался за здоровье мозгов почтенного шейха! Как это, вывести для меня цыплят? "Разве ваши куры на базаре выводят цыплят?" – спросил я, однако.
– Вот, видишь ли, мой сын, у нас куры только несут яйца, а цыплят мы выводим сами, без их посредства… – Несчастный, он совсем уже помешался и так внезапно! – думал я, вытаращив глаза. Шейх чему-то улыбнулся и продолжал: "Я вижу, мой друг, что ты круглый, хотя и милый, невежда. Хотя ты кое-что знаешь из Божественных Откровений (Коран), но, видимо, ты даже не слышал о существовании другой книги – Книги Божественных Деяний. Если бы ты знал, что-либо из этой книги, то не был бы так поражен, что у нас выводят цыплят без наседки".
– Ради Аллаха, объяснитесь, г[осподин] шейх, я окончательно смущен вашими речами… Как так можно выводить цыплят без наседки и какая такая книга Божественных Деяний?
– Известно, что из яйца вылупляется цыпленок не потому, что на нем сидит курица или другая птица, а потому, что теплота наседки действует на яйцо. По Воле Аллаха из содержимого яйца образуется будущая птица под влиянием известного количества и степени тепла. Путем опыта и наблюдений мы определили это количество и меру теплоты и без помощи наседок, в особо приспособленных печах, в три дня выводим каких угодно птиц.
– Да помилует вас Аллах, что вы говорите! – вскричал я.
– Не думай, что мы святотатствуем; мы это делаем на основании указаний Книги Предвечных Деяний, точно так же, как на основании предписания Предвечных Откровений совершаем намаз и молитвы.
Мне стало казаться, что помешался я, но тем не менее решил спросить.
– А где эта чудная книга, о коей я нигде не слышал?
– Книга эта раскрыта повсюду; надо только уметь и желать читать ее. Страницы ее необъятны. Малейшие точки и черточки ее букв – целые горы и моря… Книга эта – совокупность Природы, созданной Божеством. Изучение природы, ее сил и законов дает человеку знания, необходимые для жизни, точно так же, как Книга Откровения указывает нам основы нравственности и пути к спасению в будущей жизни. Как и когда нужно молиться, что хорошо и не хорошо, мы узнаем из Откровения, а как и когда надо работать, как растить деревья и животных, что вредно и что полезно для человека, мы черпаем из указаний Природы, которая есть Дело Аллаха, как Коран – Слово его. Позже все это ты поймешь лучше.
– Все это очень удивительно, – отвечал я. – Немного начинаю понимать вас, но все-таки многое для меня темно… Искусственно выведенные цыплята не будут ли харам? (Нечистый, запрещенный).
– Нет, мой сын, успокойся, что харам-то указано в Законе. Подумай: из дикой кислицы путем опыта и знания человек вырастил прекрасное яблоко; точно так же на основании известных законов природы и знания их он из семян шелковичного червя получает блестящую ткань и может выводить из яиц цыплят, если знает и понимает значение наседки… Существует ли у вас в Туркестане шелководство и садоводство?
– Да.
– Вот со временем, когда знания сделают у вас большие успехи, вы будете знать и другие способы культуры и производств.
Я показал шейху полученные письма и высказал свои недоумения.
Он объяснил: "У нас бумага своего производства и делается из растительности. Газета и печать существуют давно. Газета и книги даются всем даром; почта общественная, даровая. Письма всегда пишутся открытые, ибо никто не пишет и не делает что-либо противное закону, или чести, чтобы скрывать свои мысли, или письма. Впрочем, никто не позволяет себе прочесть чужое письмо. Девушки и женщины так же пишут, как и мужчины. В отношении тебя Фериде Бану пользуется правом знакомства. Что касается письма редакции, то будет любезно сообщить ей, что можешь, на ее вопросы".
Вскоре за сим шейх вышел, обещав прийти вечером, а я принялся рассматривать номер арабской газеты. На первой странице я увидел статью о Туркестане и тюркских народах и жадно принялся читать.
Статью арабской газеты я прочел с большим вниманием; она сообщала очень много интересного, но по некоторым соображениям я не могу послать вам её полный перевод и приведу лишь заключительную часть.
"Таким образом, – повествовала газета, – при Худояр, Музафар-Эддин и Магомед-Рахим ханах туркестанские ханства находились в таком положении, что должны были подчиниться России и признать ее влияние. Если часть народа и была недовольна событиями, но было и немало таких людей, особенно среди торгующего класса, которые радовались приходу русских и их влиянию. По словам шейха Мансура, посетившего туркестанские края в тысячу двести девяносто… году, с водворением русских спокойствие и безопасность осенили дороги, степи и жилища; прекратились отвратительные и ужасные казни и избиения во имя дурно понятой правды и веры. Строгий контроль русских, при сохранении за населением права жить и следовать шариату, расположил к ним чувства населения, и оно вовсе не жалеет о прежнем порядке…
…К сожалению, умственное состояние туркестанских мусульман самое плачевное. Они кое-как справляются еще с духовной наукой, хотя и в этом отношении крайне односторонни, но о других знаниях и помину нет! Это тем более странно, что были эпохи, когда знания и словесность достигали значительного блеска и развития. Например, в эпоху Тимура и тимуридов Самарканд представлял [собой] наиболее ученый город мусульманского мира. Сами правители отличались глубокой ученостью, как бы сознавая, что это лучшее украшение человека, не исключая и царей. Сам Тимур и – особенно – сын его Улугбек были всесторонне учены и образованы. Хромота могла быть преодолена, но если бы Тимур был слепой, т.е. не был просвещен, то не мог бы пройти и подчинить себе половину мира!
Вообще, царства и народы, идущие к гибели, прежде всего, губят у себя науки и знания и затем сами подходят, как бараны, под удары судьбы с завязанными глазами.
Случайно прибывший в нашу страну молла Аббас, туркестанский мусульманин, уроженец г(орода] Ташкента. Хотя он много учился на родине и некоторое время жил среди френгов, но тем не менее он думает еще поучиться у нас, чтобы достигнуть более совершенного просвещения в духе ислама. Нет никаких оснований думать, что он явился сюда с дурными намерениями. Мы охотнее думаем, что им руководил случай или жажда знаний".
Вся статья газеты указывала на то, что здешние люди отлично знают наш Туркестан и его дела. Впрочем, они так же хорошо знают и другие страны. Вообще, я находился среди людей, которые знают очень много, но о них-то никто ничего не знает!
Просматривая другие статьи газеты, я прочел следующие поразительные вещи: "Из дер[евни] Палестина нас извещают, что местный инженер-строитель соорудил машину, которая при помощи воздуха подымает воду на триста шагов вверх, на гору, так что обширная площадь горы отныне делается способной к культуре". "Известный наш химик Джафар Эддин из костей животных и смеси вновь открытого минерала составляет порошок, который служит чрезвычайным удобрением для земли. Им сделан опыт на самой плохой, худой земле, где раньше ничто не произрастало. Урожай получился, как на самой лучшей земле".
"Из дер[евни] Эль-Маср нам пишут, что на прошлой неделе там был следующий случай: восьмилетний мальчик Сайд, сын Хасана, нечаянно проглотил кусок режущего стекла. Так как уничтожить в желудке это постороннее тело химически не представлялось удобным и всякое промедление грозило мальчику смертью через поранение кишок, то местный врач Хусейн сделал вскрытие желудка и извлек то стекло ранее, чем оно попало в кишки. Бедный Сайд ныне выздоравливает и в другой раз будет осторожней, чтобы не проглотить подобную вещь".
Я был чрезвычайно удивлен этими известиями. Очевидно было, что мусульмане Дар-Эль-Рахата в машиностроительстве, механике, земледелии и медицине сделали такие успехи, о коих у нас в Туркестане неудобно даже говорить. Вообще эта страна чрезвычайно меня заинтересовала, и я решил подробно изучать ее, если что-либо не помешает. Тут на каждом шагу чудо и новость, и жизнь людей столь же не похожа на нашу, сколько и на европейскую. Она лучше. Я так думаю, а вы подумайте.
Мне надо было исполнить предложение прекрасной Фериде Бану. Я ответил ей письмом, что очень рад и благодарен ее приглашению. Не знаю, насколько правильно я составил мое письмо, ибо, хотя я много учился по-арабски, правильно писать едва умею! Конечно, между своими это не было бы заметно, а здесь, где девушки даже учены, я очень опасаюсь за мои познания, столь долговременно приобретенные в Ташкентском медресе.
На другой день пришел за мной Хасан, брат Фериде Бану, и мы отправились к ним.
Мы пошли по одной из прекрасных и чистых улиц Дар-Эль-Саадета, имея по обе стороны улицы ряды цветников, садов с живописными, оригинальными домиками в глубине. Конец улицы упирался в небольшую площадь, выложенную цветными мраморными плитами; посреди площади выступала не очень большая, но чрезвычайно красивая белая мраморная мечеть с таковым же минаретом – стройным, тонким, покрытым затейливыми узорами художественной резной работы. Множество изящных, точно выточенных на станке колонн черного мрамора поддерживали смелые арки балкона, устроенного вокруг мечети… Я не мог оторвать глаз от этой благородной и живописной постройки, соединявшей в себе простоту с чудной, живой красотой, – тяжесть и мощь гранита – с лёгкостью и прелестью художества. Мне казалось, что строитель мечети задался целью воплотить в ней идею ислама – простота в величии и величие в простоте. Подойдя ближе к мечети, я увидел, что мастера Даль-Эль-Рахата перещеголяли своих гренадских праотцов: колонны, арки, ниши, карнизы и камни так плотно и гладко были пригнаны друг к другу, что с большим усилием можно было заметить швы и линии соединений! На взгляд казалось, что вся мечеть высечена из цельной, исполинской глыбы мрамора… Отсутствие гробниц и могил, обыкновенно окружающих наши туркестанские мечети, напомнило мне, что я вообще не видел еще здешние кладбища. Поэтому, пройдя мечеть и следуя на противоположную сторону площади, я спросил, в каких местах устроены кладбища.
– Здесь близ городов и сел кладбищ вы не встретите; для них отведены особые участки в стороне и не очень близко от жилых мест.
– Но это, я думаю, неудобно для жителей?.
– Как неудобно! Это необходимо; кладбища близ жилища живых людей могут принести большой вред. Разве вам не известно, что трупные миазмы заражают воздух, а трупный яд отравляет почву и подпочвенные воды?.
– Мне это отчасти известно, но в наших странах подобные вещи не известны.
– Жаль, очень жаль, ибо подобные знания – лишь азбука жизни и начальные шаги благоустройства, общественного здравия и цивилизации. Скажите, пожалуйста, Сиди Аббас, действительно ли страны Туркестана, Ирана, Арабистана и Магриба покрыты мраком невежества, как у нас здесь говорят?
– Сравнительно с тем, что я вижу здесь, все те страны еще полудикие, но, однако, люди тех стран думают о себе иначе…
– Да поможет им Аллах! Меня удивляет, что френги, ученики и рабы наших отцов в Андалузии, успели догнать и, как видно, оставить позади себя мусульман.
– Это верно. Теперь науки, ремесла, торговля, богатство и сила на стороне френгов; они господствуют во всем мире…
– Да, это нам здесь тоже известно; но и в их жизни и цивилизации тоже заметны страшные язвы, которые отравляют их, по-видимому, здоровое, красивое тело… Но вот мы уже близко.
Пройдя площадь, мы вошли в улицу "Преподавателей": на этой улице было жилище отца Фериде Бану и Хасана. Дом их, как и прочие, отделялся от улицы железной решеткой, за которой виднелся благоустроенный сад с домом посредине.
Хасан проводил меня в приемную комнату, или комнату для гостей. Проходя по двору, я видел, что люди здесь живут в такой чистоте, в таком довольстве, о коих у нас и понятия не имеют. Кажется, ведь цветы – статья не очень важная; а тут они так подобраны и выхолены, что круглый год цветет то один, то другой сорт, лаская взор и благорастворяя воздух тонким благоуханием. Ветки дерев оживлены множеством певчих пташек, порхающих из сада в сад и не боящихся людей, ибо последние их никогда не ловят, никогда не бьют, но часто кормят или подкармливают.
В гостиной встретили меня шейх Абдулла, отец Хасана, и брат его Али. Шейх Абдулла был почтенный старец лет восьмидесяти, совсем седой, но еще совершенно бодрый и здоровый. Али был молодой человек лет 25, на вид моложе Хасана на два – три года. Комната, в которой я находился, была постлана растительной циновкой с затейливыми узорами. Кругом стен, чисто выбеленных, стояли мягкие диваны, обитые красным сафьяном. Шейх Абдулла предложил мне сесть и сел рядом. Хасан и Али сели напротив. Называя меня сыном, почтенный старец выразил свое удовольствие видеть меня и узнать кое-что о мусульманах, живущих в далеких краях Азии. При этом он заметил, что дочь его уже сообщала ему кое-что, слышанное от меня.
Шейх Абдулла бойко расспрашивал меня о делах Туркестана и Френкистана, причем я убедился, что он знает об этих странах много более, чем я, грешный!
Меня особенно удивили подробности, сообщенные им, из жизни бухарского хана Эмира Насруллы, деда нынешнего хана, и эпизоды из злоключений кокандского хана Худаяра, мало кому известные даже в самом Коканде. Но что меня поразило в речах старца, это то, что уже сто лет назад здесь знали (предвидели) русское завоевание Средней Азии! Заметив мое недоумение, Шейх Абдулла улыбнулся и сказал:
– В городской библиотеке ты найдешь книжку под заглавием "Предположения и Предвидения Ибн-Мервана", написанную сто два года назад. Там ты увидишь, что предвидения почти в точности исполнились…
– Но меня все-таки поражает эта сила предвидения, ума, знания… Я не пойму, как может смертный видеть сто лет вперед! Великий, святой человек был Ибн-Мерван…
– Нет, мой сын, он был такой же человек, как все. И ты тоже можешь предвидеть очень многое, если к тому подготовишься.
Это объяснение вовсе не рассеяло туман, покрывавший мои очи и мозги; я недоумевал еще более; как я могу знать, что будет через пять, десять, пятьдесят лет! Не понимаю…
Чтобы просветить меня, шейх продолжал: "Знаешь ли ты кое-что из времен омейядов; слыхал ли о величии Александра Македонского и вашего Аксак Тимура? Ты не жил в то время, как же ты знаешь то, что было тогда, когда тебя не было?. Ты знаешь это из достоверных сказаний и книг; из свидетельств многих историков и поэтов. Таким образом, ты видишь, что существует средство знать то, что было до нас; поэтому не смущайся, что есть средство более или менее верно знать то, что будет после нас…
Ты, конечно, знаешь, что такое водяная мельница. Колесо ее вертится, когда пустишь воду, а если же воду отвести, то она перестанет действовать. Не так ли? Зная это и осматривая любую мельницу, можно предсказать, долго ли она может работать. При этом мы примем в соображение материал, из коего она построена, устройство арыка, количество воды и прочее.
Точно таким же образом можно изучить положение и состояние данного народа или государства, таковое же его соседей в связи с их прошедшим, чтобы из добытых, очевидных для опытного глаза фактов усмотреть ближайшее и вероятное будущее… Ты еще молод; когда ум твой обогатится более, то и глаза увидят глубже и дальше".
– Да, но все-таки я не совсем вас понимаю… Все зависит от Воли Аллаха; каждое утро может произойти нечто такое, чего нельзя было предвидеть еще вчера.
– Да, мой сын, на все Воля Аллаха; нет Воли и Знания предвечнее Его. В это я верую так же, как и ты, но ты не знаешь того, что все на свете совершается по определенным порядкам и вечным законам, а не так себе, как бы по капризу. Уже тысячи лет солнце появляется на востоке, чтобы уходить на запад, хотя, если угодно будет Аллаху, солнце 20 раз в день может изменять свое направление… Точно так же в жизни народов и государств действуют определенные законы; определенный порядок. Зная эти законы и данный народ, можно с большой вероятностью предсказать, пойдет ли тот народ вперед или назад… Приведу для тебя простенький пример того, как можно предвидеть будущее: ты недавно был во Франции и знаешь, как горячо желает каждый француз возвращения Эльзаса и Лотарингии, отнятых германцами в войну 1870 года. Так как германцы употребляют все усилия сохранить за собой эти земли, то можно предвидеть, что дело это без новой войны не разрешится. Если же изучить дела и положение других государств Френкистана, то можно предсказать год, когда произойдет эта война. Конечно, ошибка очень возможна, но ошибка эта будет не очень далека от действительности…