Сон приснился Федору Владимировичу. Ему это не впервой, сны и раньше снились, но с теми снами все понятно было. Пару лет перед армией снились Люська Жеребцова да Тамарка Снежина с соседней улицы. Потом в армии три года – опять та же компания, ну, плюс еще несколько разных случайных: то капитанова жена, то вольнонаемная из медсанчасти, то не понять, кто и без лица, но с фигурой без одежды. Были еще две из столовой, но те уж совсем страшные и балованные. Трудно было служить, оттого и сны такие приходили.
После армии сны снились Федору Владимировичу редко, а, если и снилось чего, так не запоминал. Ерунда, стало быть. Чего ее помнить-то?.. А тут вроде и не пил много на ночь, и уж точно не ел – вредно на ночь жрать. Малышева, которая в телевизоре под докторицу косит, Елене Ивановне об этом все уши прожужжала. Но приснилось чертовщина ненаучная и, что обидно, запомнилось всё.
Приснилось Федору Владимировичу, во-первых, что неинтересны стали ему женщины. И, что характерно, то есть это – главное – не все, а все, кроме Елены Ивановны. Как отрезало, то есть тьфу-тьфу-тьфу, не про нас будь сказано. Он Елену Ивановну любил всю жизнь, и это не сон. Он и женился по любви, и холил ее, как мог, и нежил. Но надо же различать, нельзя же смешивать - семья и все остальное. Здоровье позволяет, поэтому все остальное - по взаимному (со всеми остальными) согласию. Почему бы и нет? А тут – нет и все. Только Елена Ивановна и хоть убей.
Не успел Федор Владимирович огорчиться, как следует, смотрит – двери входной нет в тамбуре. Совсем. В квартиру дверь есть, а в тамбур – нет. И у соседей нет. Спускается Федор Владимирович пешком по лестнице – ни у кого в тамбурах дверей нет. Сперли что ли? Да как? Среди ночи два десятка стальных дверей срезать – тут не Кио, тут – прямо, неизвестно кто нужен. Какой-то МЧС с бесшумным бензорезом.
Вышел из подъезда - еще не легче: сосед по этажу, генерал-майор ФСБ, между прочим, двор метет. Натуральной метлой метелит, а дворник штатный, Малик, на кукорках возле клумбы курит и хоть бы ему, Малику, что.
Лист летит с берез, в открытый рот Федора Владимировича залетает. Откашлялся Федор Владимирович, поздоровался в пространство не понять, с кем, вышел со двора на улицу. А там буквально в двух шагах полицейское отделение раньше было. Было, да сплыло: цветы нынче там. И не букетиками на асфальте, мол, вечная память кому-нито, и не на продажу, а прямо-таки охапками. То есть раздают всем желающим, причем - за так.
Куда податься в непростой такой ситуации? Поплелся Федор Владимирович в гастроном. А в гастрономе все как с ума посходили: место в очереди на кассе друг другу уступают, а кассирша денег не берет. Сидит кассирша и каждого подходящего спрашивает, не забыл ли он чего, а то она, дескать, сбегает. Раздают в гастрономе не только еду. Водку раздают, буквально пихают ее трудящимся, а трудящиеся, словно коллективно с дуба рухнули: от водки отказываются, просят йогурта или, на худой конец, ряженки.
Взял Федор Владимирович пару бутылок «Проводницы» на халяву, из еды кой-чего взял: много ли ему надо, он уже человек пожилой. Пакетик сушек взял с маком, да пакет кефира Елене Ивановне. Прошел боком мимо местной падлы крашеной в колбасном отделе, которая, сколько лет ходит он сюда, столько лет его обвешивает, а она ему: пакетик не угодно ли, дедушка, а то уроните, побьете стеклотару. Покосился на нее Федор Владимирович, но не сказал ничего.
Пришел домой, включил телевизор, а там – новости. Да такие новости, что только ужаснуться, уколоться и забыться, как в старой песне пелось.
Засветился экран, видит Федор Владимирович, выступает один в костюме при галстуке. Энергично выступает, аж пиджак рвет на себе: не всех еще пенсионеров можем послать. В смысле, на Лазурный берег. Кризис, говорит, там, на Лазурном берегу, жилищный, не успеваем квартир понастроить. Приходится, говорит, временно на Канарах россиян с россиянками селить, на Тенерифах всяких.
Федор Владимирович присмотрелся: не «Аншлаг» ли, не «Кривое» ли «Зеркало»? Нет, вроде, не петросянья морда, поширше будет и не кавказ, рязанская, скорее. И обстановка вся – государственная, то есть герб на задней стенке, трибуна, микрофон, все, как положено. На полслове корреспондент вклинился, прервал того энергичного. Напомнил, что из государственной думы репортаж, не с Канатчиковой дачи. Видать, на случай, если у кого сомнения возникли. Распечатал Федор Владимирович первую «Проводницу», дернул полстакана, дальше слушает.
Новый тип на трибуне. Объясняет популярно, что решено сокращение в думе провести: человек пять оставить – почту читать от народа. Вряд ли народ захочет с правительством переписываться потому, что привык ответов не получать. Разве что какие уж вовсе упертые или забывчивые. Для таких много читателей не нужно. В правительстве тоже – сокращение. Там поболе оставить решено – пятнадцать человек: семь мужиков и семь баб, чтоб не обидно было и по справедливости. Еще над ними старшего, есть уже кандидатура – совсем старенький один деятель, ему уже ничего не нужно, да и внешне он и на тех, и на других машет, как говорится, стирается с годами грань между бабушкой и дедушкой. Дела делать будут, работу работать: совсем-то нельзя без правительства, неудобно перед иноземцами – чем мы хуже? Домик дадут им в Москве, не решили только пока, где. Есть вариант в Теплом Стане, есть в Некрасовке, есть в Западном Бирюлево. Пока думают семь мужиков и семь баб (старенькому уже до подоконника, где дремать о Родине, он и на Некрасовку согласен – обоняния-то уже нет). А те помещенья, что раньше занимали министры-капиталисты и руководители с прихлебателями, пока не решили, куда девать – то ли перегородок, по старому методу, настроить, разгородить на квартиры, да гастарбайтеров-лимитчиков пустить туда, то ли под дома юных техников отдать. А один шибздик инициативу двинул, ну, он, видать, сам двинутый напрочь: под школы искусств, говорит, отдайте. Музыкантов, говорит, выращивать будем, танцоров, художников и прочих скульпторов. Ясно дело, чикнулся мужик, с каждым может случиться, даже с депутатом, хотя у них такое реже, конечно, случается. Видать, медкомиссия там специальная при приеме на работу, сразу отсеивают с такими мыслями.
Хлебнул Федор Владимирович прямо из горла. Сроду дураком не был, а тут чувствует – не врубается. Что-то не так в Датском королевстве.
Бывшего министра финансов позвали и эту, которая в главном банке за старшую. Объясняют дуплетом народу текущий момент. Деньги, говорят, отменили вовсе. Жгите, говорят, их, не храните за-ради Бога, не понадобятся больше. Зарплат да пенсий теперича не будет, зато и в магазинах, и на рынках – бери, что душенька пожелает, за так. Спасибо только не забывай сказать и прости, православный народ, что столько лет мучился под нашим руководством.
Допил Федор Владимирович первую «Проводницу», вышел на балкон перекурить это дело. Пока курил, видать, программа сменилась. Вернулся он в комнату, а на экране – поп, борода до пояса, весь в черном и, что характерно, рыжья на нем ни грамма. То есть, может, под одежей крест золотой, но сверху – веришь ли? – веревка типа шпагата, а на ней железный крест. Щурится Федор Владимирович, резкость наводит, слеза из глаза текет, на майку капает. А поп не молчит, речугу толкает. Братья, говорит, и сестры, забирайте, ради Бога все наши каменные зданья и сооруженья и все, что внутри, все ваше. Ничего, говорит, нам не надо. А пойдем мы, говорит, на заводы к станку и к верстаку. А Богу молиться будем каждую минуту и денег за это не возьмем.
И заплакал.
Федор Владимирович на часы глянул, на здоровье плюнул, сушкой закусил и вторую «Проводницу» распечатал.
А тем временем репортаж ведут не понять, откудова. Тащут граждане разных возрастов металлолом на заводы. Причем не провода, из садоводств со столбов снятые, а натуральные ракеты, танки, пулеметы-автоматы и прочую дребедень. Мало того, что мужики пузатые (генералы, видать) им помогают, так ведь заводы – заводы! – целые стоят, трубы дымят, тракторы, двигатели, черт-те что с конвейеров сходит словно бы и не было ничего тридцать лет. И главный в кителе сплошь дырявом (ордена-медали тоже в переплавку сдал!) докладывает корреспонденту: выяснилось внезапно, нет у нас врагов вовсе. Воевать не с кем и не за чем. Границы открыли, территории больше не прирезаем, стоим, объятья раскрывши, как памятники. И все к нам в объятья лезут и доллары с еврами, тугриками, гульденами и динарами на улицах в кострах огромных жгут. Армию сократили: оказалось, там мужиков молодых полно, кто бы мог подумать… Наделали из них токарей-фрезеровщиков-хлеборобов-хлебопеков-виноделов-дворников и еще не понять, кого. Народу стало – не протолкнешься, и все как кинутся работать. Всем вдруг работать захотелось. Буквально материться людЯм некогда стало.
Корреспондент так и говорит: народ молчаливый стал. Все работают и работают. Из торговых центров заводские цеха делают, из магазинов – мастерские. Люди трудовыми книжками хвастаются. Темное прошлое скрывать начали: мол, были грехи молодости, работал, дескать, риэлтером или там менеджером активных продаж – с кем не бывает?
Допил Федор Владимирович вторую «Проводницу», буквально, залпом, разгрыз вторую сушку и лег – голова, что-то заболела. Не та уже голова стала. Телевизор выключил. И свет потушил.
Так проснулся: в темноте, без телевизора, но с головной болью. И, что самое противное, весь сон помнит, в мельчайших деталях. Вот и думай, что это было: то ли «Проводница» паленая, то ли старость приходит – всякая дребедень снится, ненаучная фантастика. Где ж такой сонник-то найти, как истолковать видения?.. И чтобы такое сотворить, чтобы сбылось все это среди бела дня и окончательно?..