Я бы вышел вон – но только там страшней, чем здесь…
Баллада «Мается»,
альбом «Навигатор»,
группа «Aквариум»
=========
Дело Вагнера было швах. И дело было, пардон за тавтологию, не в том, что дело было сложным – поколебать душевное равновесие многоопытного детектива такая безделица была бы не в состоянии. Дело было не в том, что дело имело все шансы оказаться тухлым «глухарём» – «висняк» штука, что ни говори, неприятная и для статистики раскрываемости (а, следовательно, и премиальной надбавки следовательского оклада) определённо нежелательная. Дело было даже не в том, что делу этому, помимо своего, так сказать, прямого предназначения, предполагалось также отпеть «лебединую песнь» уходящему в отставку детективу. Нет, дело смущало Вагнера не поэтому.
Оно крайне смахивало на те расследования, которые имеют гадкую привычку становиться – по меткому выражению одного из молодых острословов их Отдела – «прихлопами», то есть такими редкими, но, к сожалению, имеющими место делами, которые даже в случае успешного превращения в «палку-галку» («раскрытое дело» на сыскарской фене) и даже воздаяния обвиняемым по заслуженным заслугам никого особо не интересуют и аккуратно подшиваются в пыльную архивную папочку с выцветшим неразборчивым грифом и окаменевшими завязочками, которую нахлопывают на растущую кипу таких же и прихлопывают сверху полстольким аналогичных. Прихлоп.
Понятное дело, профессиональная гордость и, чего грех таить, какое-никакое самолюбие от разработки таких дел страдали в гораздо большей степени, нежели от патовой ситуации очередного заурядного «глухаря». «Висняк» вызревал вследствие недостаточности улик, упорно идущего в отказ одинокого подозреваемого свидетеля, неблагоприятно сложившихся обстоятельств, неладно сошедшихся звёзд и ещё тысячи не зависящих от детектива факторов – «прихлоп» же влезал в следствие сугубо по вине… пардон, воле таинственного полубожественного Самого, в своём неусыпном блюдении законопослушания простирающего всемогущую длань над вверенными ему агнцами с самого поднебесного Верху, разузнавать о коем было бессмысленно и дюже небезопасно – начальник Отдела, стыдливо отводя глаза и торопливо скручивая бантиком ломкие засаленные тесёмки «прихлопного» скоросшивателя, сам мало чего разумея и однозначно не выступая инициатором сего парадокса, чистосердечно советовал: «Не спрашивай».
Вагнер и не спрашивал. Он был хорошим полицейским – исполнительный, честный и надёжный, без чрезмерного чинопочитания и начисто лишённый карьеризма (за что быв неоднократно пилен живой тогда женой Марикой и незлобиво обсуждаем в курилке), он дотянул лямку до должности старшего следователя и, к удивлению многих коллег, удовлетворённо на том остановился. Вагнер беспрекословно брался за любое дело, частенько ведя несколько процессов заедино и всегда – всегда! – доводя каждый из них до конца – и своего немногословного сотрудника начальство ценило и ревниво оберегало от недвусмысленных предложений смежных ведомств, снисходительно закрывая глаза на маленькие безобидные чудачества сыщика: например, тот имел странную привычку подолгу неподвижно выстаивать возле вольера грациозных красных фламинго с поэтической вывеской «Озеро Слёз», глубоко засунув руки в карманы горохового пальто, надвинув старомодный цилиндр на самые брови и мусоля свой никогда не раскуриваемый внушительных размеров шерлокхолмсовский «калабаш» (одно время бытовавшая и сильно веселившая весь Отдел расхожая хохма давала шанс некоему гипотетическому несбыточному событию произойти не раньше, чем свистнет зимующий на горе рак – или детектив Вагнер досмолит свою знаменитую трубку). Голенастые птички и сухой бриаровый «калабаш» – суть простительная и несущественная ерунда, решало начальство, а вот сорокапятилетний стаж, ноль нераскрытых правонарушений, ноль «глухарей» и пара выявленных «кротов» (вести учёт «прихлопов» негласно считалось дурным тоном) – такими звёздочками на борту из всех в Отделе до сих пор мог похвастаться один Вагнер.
Но, как бы то ни было, и самому безотказному оружию подходит срок списания. Детектив это прекрасно понимал и особо не огорчался – специфика работы приучила его к нахождению и упорядочению причин происходящего в любой самой заковыристой ситуации – правда, пока что следствия всего этого он представлял себе крайне туманно, ибо, как ни старался вообразить себе какое-нибудь «мирное» занятие, неизменно терпел фиаско (разумеется, пресловутое каждодневное стояние у «Озера Слёз» с фламинго в счёт не шло). Ну, с этим Вагнер планировал разобраться по ходу действия – сейчас же было необходимо разгрести этот чёртов «прихлоп».
Детектив мог позволить себе встать в позу, распальцевать «нихочуху» и отказаться – из уважения и солидарности никто и слова поперёк не сказал бы… ну, почти никто – благо фактически стоящий одной ногой за порогом Отдела Вагнер ровным счётом ничего не терял – одним делом больше, одним меньше. Сухим из мутной воды можно было бы выйти и тоньше: прикрючкотворившись к первому попавшемуся законотворческому пустяку, без жалости и церемоний развалить дело («вбить клин» на сыскарской фене), но тогда шеф был бы вынужден спустить никому не нужный процесс другому, а эдакое – по мнению Вагнера – уж отчётливо попахивало гнильцой (да и не попустили бы на самом Верху утечь собственноручно санкционированному «прихлопу» в категорию «висняков»). Невольно сочувствуя начальнику больше, чем себе, детектив прошёл в свой аскетичный кабинетик-закуток и погрузился в чтение. Материалов было кот наплакал.
Убитый Валентин Гумилёв, двадцатидвухлетний кинорежиссёр столь модного нынче «арт-хаусного» кино, живи он в 70-е, запросто дал бы фору иной тогдашней рок-звезде: сняв одну-единственную картину и едва продвинув её в массы, он был найден мёртвым у себя дома на следующий же день после её нашумевшей премьеры. Никаких следов взлома, никаких следов насилия – и чудовищная, радикально не совместимая с жизнью концентрация алкоголя в крови (и это наряду с тем, что парень даже не курил, хотя, кажется, изредка баловал себя кальяном). Было похоже, что у бедного Гумилёва просто-напросто отказало сердце. Банальная белая горячка плюс тривиальный инфаркт – эка невидаль, верно? Эту версию криминалист с авторитетнейшим видом выдвигал за основную – дело «помазку» казалось не стоящим выеденного яйца.
Вот только, испуская последний вздох, убитый с какого-то перепугу выпустил целых пять пуль из сделанного на заказ браунинга: три пули спецы выковыряли из дверной облицовки, четвёртую – из треснувшего косяка, а «контрольная», по-видимому, срикошетила в сторону кухни и канула в открытую форточку, чудом не задев стекло. «Жертва предположительно неприцельно палила во все стороны, – свидетельствовал отчёт баллистической экспертизы, как-то уж чересчур вольно отступая от формы, и вовсе непротокольно подытоживал: – Судя по всему, убитый ни в кого не попал».
Вагнер отскрепил фотографию с места преступления и без особого интереса всмотрелся в ссутулившуюся подле обувной этажерки худощавую фигуру, которую ещё не успели обвести белым контуром. «Призрачной зловещей тенью», как сказал бы трагик, Валентин Гумилёв подпирал стену, широко закрытыми глазами глядя куда-то вбок и, наверное, видя там нечто недоступное живым; длинные нечёсаные волосы свешивались на грудь и придавали мертвецу сходство с облепленным водорослями утопленником. На другом снимке красовались снятые под разными углами пулевые отверстия, сбившиеся в опасной близости от дверного глазка практически правильным треугольником. Не подними парень пальбу – возможно, дело даже не было бы открыто: Вагнеру поручили бы что-то по-настоящему НАСТОЯЩЕЕ и с чувством исполненного долга проводили увенчанного лаврами служаку на пенсию. Детектив вдвинул фото обратно под скрепку и тихонько хмыкнул: снова уколола мысль о том, что с каждым пройдённым шажочком расследования приближается пограничная полоса terrae incognitae[1] личной бесполезности. Очевидно, стоит согласиться с криминалистом и закрыть к чертям собачьим этот проклятый «прихлоп». Замечательный венец карьеры, ничего не скажешь…
Будь Вагнер моложе, он бы схватил подаренный Марикой васильковый зонт, цилиндр, неизменную трубку и, махая на ходу знакомым фламинго, понёсся бы на место, дабы, как говорил шеф, «самолично обнюхать обстановку». Безусловно, никаких вещественных доказательств он бы не нашёл – спецы Отдела работали на совесть – важен был именно тактильный и визуальный контакт, живая, пардон за каламбур, рекогносцировка финальной сцены театра смерти – ведь, как известно, свежий взгляд, не запертый выбранным фотографом ракурсом, способен подметить и оценить множество таких мелочей, из которых зачастую складывается общая картина происшествия. И стоит признать, частенько такой подход себя оправдывал.
Теперешнему же Вагнеру было вполне довольно того, что он держал в руках. Конечно же, он не был ни ясновидцем, ни, откровенно говоря, каким-то гениальным мастером какого-то нетрадиционного дедуктивного метода или, напротив, вконец разленившимся разгильдяем, сачкующим отъять от просиженного кресла отяжелевшую задницу, нет – как истомившееся в бочке вино настаивается ароматным древесно-фруктовым букетом, так и Вагнер сорокалетней выдержки уже давно владел багажом в гораздо большей степени полезным, нежели некогда бьющая через край молодая энергичность – опытом. И сейчас этот бесценный ресурс всеми фибрами своего естества уверял, что, во-первых, осмотр места преступления есть нелишний, но далеко не первоочередной этап, а во-вторых, неплохо бы для начала поближе ознакомиться с картиной фигуранта.
– «SPIRITUS[2]», – чмокнув губами, прочёл Вагнер название гумилёвской ленты и, не предпринимая попыток разгадать авторский посыл сего иероглифа, попросил референта скинуть ему фильм на ноутбук. В Отделе, само собой, был широченный интернет-канал, но торрентами детектив не пользовался из принципа, и, кстати, совершенно не потому, что сам являлся копом, априори долженствующим противодействовать пиратству по всех его проявлениях – элементарно не умел. Ожидая запрошенного, нащупал на столе любимый бокал – две переплетённые змеи держат амфору – сходил к кофе-машине и нацедил себе ароматного напитка – этот агрегат завзятый любитель эспрессо Вагнер одобрил сразу и навсегда. Вернувшись в кабинет, он натянул наушники, пережевнул трубку из одного уголка рта в другой и запустил видеопроигрыватель.
Снятый в старой технике непривычно короткий фильм с рваными чёрными полосами по краям с первых же кадров вызвал у детектива тягостное чувство, что он смотрит какой-то репортаж из застенков дома скорби, у которой, натурально, нет и быть не может никакого хэппи-энда. Больничная стерильно-люминесцентная гамма и эпилептические пируэты камеры, испуганно замирающей в самых непредсказуемых моментах, болезненно резали глаза, а безжизненный, но неотвязный саундтрек вкупе с монотонным рубленым речитативом закадрового рассказчика вопреки своей нарочитой вкрадчивой приглушённости били по ушам похлеще стрельбищной канонады, подспудно давя выматывающим предчувствием грозящей вот-вот сорваться лавины. В общем-то неплохо владеющий декламацией Гумилёв – а детектив был стопроцентно убеждён, что текст читал именно он – временами изрядно переигрывал, смакуя шаблонную игру слов, и лицо Вагнера непроизвольно заполыхивала краска чужого стыда. В довершение картины голос иногда уступал место синюшно-салатовым субтитрам, словно бы процарапывающим плёнку с той стороны, отчего у детектива крепло чувство, будто он на ощупь пробирается по утыканному дыбами и распятиями ночному осеннему болоту.
«SPIRITUS» живописал биографию молодого, подающего надежды безымянного гитариста, на свою беду крепко-накрепко спевшегося-спившегося с «зелёным змием», да так, что вскорости удостоился высокой чести прихода хорошо знакомой всем профессиональным змиеловам гостьи – наследницы великого и ужасного Синдрома Абстинентского, любовно прозванной своими пасынками «белочкой». Однако новоиспечённый орфей, изначально будучи личностью неординарной и креативной (вдобавок к тому времени ещё и напрочь утратившей инстинкт самосохранения), противу всякого чаяния не испугался, духом не пал и, обильно повторив и обстоятельно пообщавшись с «белочкой», вознамерился из этой страшной и могущей стать фатальной трагедии извлечь пользу для своей шестиструнной лиры: безумец не только не бросил своего пагубного занятия, но, щедро долив после отстоя пены, занялся подробнейшей обсервацией изменяющегося сознания, согласный в случае необходимости даже лечь под колёса судьбы на алтарь искусства – в залитых хмелем глазах музыканта, скромно упивающегося своей героической планидой, цель всецело оправдывала затрачиваемые на неё средства, воздавая первопроходцу сторицей и до поры до времени принося кажущиеся сладкими запретные плоды воображения.
Дальше – больше. Галлюцинорождённых «гостей» гитариста прибывало не по дням, а по часам: к рою светящихся бабочек-ночниц, копошащимся на полу патефонным иголкам и ниспадающей с потолка стеклянной паутинке присоединились карикатурные манекены родственников и труппа заглядывающих в окна бродячих циркачей; число постояльцев ума палат росло в арифметической прогрессии, их агрессия – в геометрической, и рокер в одну прекрасную ночь, наполненную истошно диссонирующей под кумполом грома разноголосой визжащей вакханалией, пришёл к выводу, что человек – дурак, что мудрые Древние были тысячу раз правы в том, что Солнце в самом деле ходит вокруг Земли, стоящей на слонах о большой старой черепахе, что неподвижные звёзды и вправду прибиты к необозримому хрустальному своду и что мир в реальности гораздо, гораздо, гораздо шире, глубже, красочнее и чудеснее, нежели видится, слышится и чувствуется хилой пятёркой врождённых человеческих чувств. Всамделишный мир, многослойный и бесконечно разветвлённый как вековой фикус, находится во власти так называемых Духов – Спиритусов – узреть, а, тем паче, потрогать которых рядовому серенькому сапиенсу попросту нечем, поскольку они есть сущности неизмеримо более высокого порядка. И вот как раз благодаря алкогольным возлияниям с запертого в трёхмерной евклидовой клетке сознания спадают все цепи, покровы и шоры, сгорают все тормоза и включается вольный, ничем не обузданный турбонаддув, после чего счастливому обладателю сего сознания приоткрывается крохотная толика истинной картины мироздания – естественно, в полном объёме космическое полотно Великого Бытия доступно исключительно искушённым в специальных техниках бодхисаттвам, буддам и иже с ними. Нечего и говорить, что обыкновенный рядовой серенький сапиенс, услыхав подобные откровения, в лучшем случае покрутит пальцем у виска (в худшем же – тьфу-тьфу-тьфу! – может, фигурально выражаясь, и инквизицию кликнуть, прецеденты были), и отнюдь не оттого, что его, серенького сапиенса, много, а несущий откровение, как правило, один – нет! всё проще! – всего лишь оттого, что сапиенс, твёрдо стоящий на своём материальном месте под неподвижным гелиоцентрическим Солнцем и не менее твёрдо уверенный в существовании единственно того, что можно промерить линейкой, лизнуть и положить в карман, потрясать свои устоявшиеся устои никогда никому не позволял и позволять не собирается – ведь в его куцей вселенной, ограниченной туннельным сознанием, так тихо и тепло, так удобно и надёжно, так примитивно и так, слава тебе господи, конкретно, что пусть бы все эти спиритусы шли себе лесом, и вообще пьянство – это плохо. Ежели попробовать объяснить предмет на птичках и на минуточку представить себе хрестоматийного анекдотичного стравуса, сдуру выдернувшего головку из песка, то только вообразите себе, СКОЛЬКО ВСЕГО на бедняжку сразу навалится-то! Кошмар! «Счастье в неведении! – говорил один из персонажей культовой трилогии братьев Вачовски. – Если выбирать между такой свободой и Матрицей… что ж, я выбираю Матрицу!» Так так ли уж он был неправ?
Нарраторский-ораторский надрыв достиг крещендо, и Вагнер, закрыв окошко проигрывателя, с облегчением снял взмокшие наушники. Досматривать ленту смысла не имело – он и без того знал, как и чем должна закончиться такого рода эпопея. Заглавная идея гумилёвского «СПИРИТУСА» была ясна как апельсин, и детектив непроизвольно посочувствовал покойному – к гадалке не ходи, что подавляющее большинство зрителей (и, верно, вездесущих критиков-рецензентов) наверняка углядело в картине неприкрытое поползновение популяризации узаконенного средства распахивания дверей восприятия и непаханых целин сознания – де, хошь расширить мозг – так и бегом в киоск! – что, вне всяческого сомнения, было бы грубейшей ошибкой – кино говорило совсем-совсем-совсем об ином. Вестимо, почтеннейшей публике было бы куда как милее остаться при своих козырях и продолжить мнить явление Спиритусов жутковатой, хотя и общепонятной внутричерепной блажью болящего проспиртованного разума пропащего пропойцы, чем дописать дополнительную амбразуру на стене устаканившегося мироздания – последнее, увы, требовало одноразового, но самоотверженного акта росписи в собственной недалёкости и последующей переписи разложенных по полочкам непреложных аксиоматических летописей. Наиболее продвинутые из аудитории безапелляционную «блажь» осторожно обходили сторонкой, глубокомысленно рассуждали о выходах в параллельные измерения и с кичливой загадочностью посвящённых безобъяснимо фонтанировали маловразумительными кадаврами вроде «ментального эгрегора» или «трансцедентального континуума». И ни первые, ни вторые нипочём не горели желанием примечать в посудной лавке слона: старое доброе измерение было всё то же самое – просто единожды настроенный угол обзора близоруких наблюдателей мог охватить горизонт – самое большее! – от Кореи до Карелии. Вагнер промокнул мешки под глазами и рассеянно зашуршал материалами «прихлопа». Какая-то сбивчивая неуловимая мысль настойчиво толклась в подкорке, требуя выхода и настырно не даваясь в руки. Что-то очень и очень важное, прячущееся на самом видном месте…
Детектив цыкнул зубом, вновь открыл видеофайл, откинулся на спинку и стал особенным, как бы слегка отстранённым взглядом просматривать на паузе отдельные эпизоды. Первый концерт… холодно… признание, аншлаг, контракт со студией, дебютный альбом, топ в чартах… холодно… панические метания в поисках средства реанимировать безнадёжно заблудившееся вдохновение и первые закономерные «приходы»… холодно, но чуть теплее… постепенное охлаждение к музыкальной гармонии и уход в гармонию чистого созерцания безостановочно разверзающейся пред внутренним зраком Истины… теплее, теплее!.. появление в кадре всё более и более причудливых фантомов, открывающих главному герою всё новые и новые стороны его никчёмности… горячо же!.. вытекающий из лопнувшего дверного дерматина гигантский призрачный пёс с каким-то ненормальным количеством лап… СТОП! САМЫЙ ПОЛНЫЙ СТОП!
Лишь наспех повторив себе неправильного эспрессо, Вагнер смог немного успокоиться. Усевшись в кресло и не сразу догадавшись, что для запуска воспроизведения видео стоит освободить хотя бы одну руку, он отнял обожжённую ладонь от своего необъятного бокала и щёлкнул мышкой. Опрометчиво недосмотренная концовка сюрпризов не предполагала, но детективу были важны не сюжетные перипетии, а именно что вскользь промелькнувшая чрезвычайно важная, если не сказать важнейшая подробность «СПИРИТУСА». Где-то в районе горла подраненной пичужкой билось до того явственное предвестие близкой разгадки, что нечаянно Вагнер опасливо покосился на парящий кофе, боясь пригубить и сглотнуть птаху в желудок – после чего матерно обругал себя и впился в экран.
Вот трясущийся музыкант сползает по стене и, словно ища укрытия, облапливает разлапистую оглоблю одёжной виселицы… вот лоснящаяся обивка двери вздрагивает, и сквозь перетяжки ободранных клеёнчатых ромбов выпрастывается рослая, в пояс взрослого человека косматая собака, точно горящая клокочущими клочьями прозрачного холодного пламени… прорезающий лоб псины незрячий третий глаз трепещет тяжёлым веком и силится глядеть истекающим чем-то белым бельмом… а позади монстра, из-под самого копчика с натугой приволакивается кошмарная негнущаяся культя, беззвучно, но донельзя тошнотворно царапая линолеум громадным ороговевшим когтем… пёс по-хозяйски умащивается на шипастом резиновом коврике с весёленьким приветом «HELLO THERE!»[3], широко осклабившись, перечёркивает крест-накрест пару букв и, медленно подняв массивную башку, уставляется в переносицу Вагнера… «HELL HERE!»[4] – послушно и тупо телеграфирует в никуда изувеченная подстилка…
Расплёскивая остывший кофе, Вагнер лихорадочно зашарил среди фотографий дела, одновременно кликая и промахиваясь мышкой по кнопке паузы проигрывателя, выудил и поднёс к носу найденный снимок со знакомым треугольником пулевых отметин… чтобы потом, не веря своей удаче, пристроить карточку обок экрана ноута…
Все выстрелы покойного Гумилёва, даже с поправкой на специфические для данного короткоствольника разброс и отдачу, идеально укладывались в абрис циклопического собачьего экстерьера.
– Так вот в куда ты палил… – невнятно бормотнул Вагнер, поспешно дохлёбывая из амфоры приторную бурду. – Вот в куда…
Дело было раскрыто.
Убитый Валентин Гумилёв, двадцатидвухлетний кинорежиссёр столь модного нынче «арт-хауса», без труда дал бы порядочную фору иной вудстокской сверхновой рок-звезде – его жизнь, чиркнувшая сгоревшим мотыльком по необъятному хрустальному небосводу Великого Бытия, уместилась как есть в одной-единственной чёрно-серой кинокартине, неформатно короткой и снятой на рябящий «ортохром» с неровной засвеченной каймой в духе первых звуковых фильмов, хотя собственно фильмом как таковым и не являлась. Говоря по существу, вызвавший, пусть и в довольно узких кругах, нешуточный культурный резонанс «SPIRITUS» вообще не имел к кинематографу никакого отношения – как не имеет отношения к произведениям искусства подподушный дневник подростка, куда тот, покуда не наскучит, записывает свои ювенильные переживания, открытия и мечтанья. Опять пришла на ум вачовская «Матрица» – в давешние выходные Вагнер от нечего делать высидел в кинотеатре долгожданное «воскрешение» франшизы, откуда вышел со вполне ожидаемым чувством обманутости и абсолютно неожиданным, еле уловимым ощущением того, что за бездарным фасадом, беспорядочным навалом спецэффектов, ворохом сумасброднейших отсылок к канону и беззастенчивой эксплуатацией полюбившегося зрителю бренда скрываются не просто позиция режиссёра и видение сценариста – но в буквальном смысле описание той объективной реальности, из глубин которой и сценарист, и режиссёр изо всех сил выбивались вынести его из заэкранья на нашу широкую диагональ. Вспомнилась курсировавшая в интернетах жёлчная шпилька, что, мол, братья Вачовски были не в пример талантливее сестёр и что, дескать, гендер близняшки сменили как раз с целью выйти из Матрицы – и уже тогда Вагнера поразило собственное предположение – а ну как это действительно так? Может быть, слабенький сиквел – это неудачная попытка разрисовать плоский экран n-мерной проекцией того, что киноделы видели – и видят! – вокруг себя?
Так и с Гумилёвым – как под копирку. Не иллюзией был его сюрреалистический иллюзион – но беспристрастной документальной хроникой в одночасье развидневшейся действительности; парень не высасывал сюжета из пальца, не заказывал сценария гост-райтеру и не спешил кадрировать ударившую как снег в голову «эврику» – он всего лишь навсего оттранслировал на плёнку окружающую его явь – и буде оное не более чем художественным вымыслом, дай бог, всё бы и обошлось. Но, видимо, картина Истины вышла настолько правдивой и полной, что истинные властители Истины – те самые Спиритусы – несмотря на свою извечную мудрость таки упустившие её выход на общественные экраны, дальнейшего распространения допустить не могли никак. И к Валентину явился пятилапый трёхглазый пёс.
Детектив набурлил себе третий кофейный порцион, злоупотребил лишнюю ложечку сахару, уложил материалы «прихлопа» в папочку, закрыл и стёр присланное референтом видео, так и не заглянув в заключительные титры. Предстояла задачка посложнее иного расследования – по горячим следам настрочить на свежую «палку-галку» подробную, исчерпывающую все неопределённости «шкурку» («рапорт» на сыскарской фене), выткав из сонма разноцветных нитей-фактов и спутанной пряжи умозаключений такую стройную, лаконичную и убедительную тханку-портянку, чтобы и дух с буквой Немезидовых наказов преступлены не были, и до самомалейших признаков плохого мистического детектива не подкопаться. Отягчённое незримым кураторством Самого, по своей осуществимости задуманное находилось приблизительно на уровне складывания некомплектного паззла и другой раз сулило бы затянуться до морковкина заговенья, но опыт – штука и впрямь в высшей степени незаменимая, и Вагнер, что называется, помолясь, запустил текстовый редактор и бодро застучал по клавишам, отбивая номер дела и текущую дату. На внезапно раздавшийся шорох он поначалу не обратил внимания – и только осознав, что тот исходит со стороны выходящего во двор окна, с удивлённым раздражением оторвался от выделки «шкурки».
Из оклеенной моющимися обоями стены, слепо поводя омерзительным налобным бельмом, на каждый шаг рывком подтягивая торчащую на месте хвоста конечность, мощно выталкивал себя на середину кабинетика огромный широкогрудый кудлатый пёс. Над омертвелым обрубком, беззвучно, но донельзя тошнотворно скребущим по ламинату сросшимся крюком, в воздухе колыхалось располосованное в лоскуты молочно-пепельное сияние, а прямо через свирепо ощеренную морду цербера как-то особенно рельефно проступала идущая к батарее отопления истоптанная пластиковая труба водопровода. Собака неторопливо стряхнула с холки последние сантиметры стены и флегматично растянулась в ногах окоченевшего Вагнера, в голове которого как кошка на раскалённой крыше истошно отплясывал обрывыш чудом задержавшейся там мысли: «Он не отбрасывает тени! Он не отбрасывает тени! Он не отбрасывает тени!»
– Догадался, проклятый! – пёс склонил чемоданообразный череп набок и сокрушённо, совсем по-человечески вздохнул, вместе с тем не сводя с человека бездонного хищного взора и не переставая злобно ухмыляться. Вагнера ударила дрожь. – Всегда был смышлён… жить бы да жить… а всё туда же…
Отрывистые, как будто закатанные в свинцовые оболочки слова грохотали, отскакивая от стен, прямо в голове – на искрящейся морде адской псины, как приклеенный, по-прежнему зиял кровожадный оскал – сфинкс даже не пытался притворяться изображать хоть какую-то артикуляцию, как это делают куклы скверного мультфильма. Могучий зверь был подобен ожившему сгустку кипящих белоснежных протуберанцев, срываемых набирающим силу ураганом с иззубренной вершины айсберга, когда, копируя безголовый силуэт ледяной скалы, усечённой пирамидальной аркой бешено колотятся вырванные с корнем алебастровые языки серебряного пламени – а внутри, в самой сердцевине, как в эпицентре бури – гробовое безветрие. Вгрызая слова приговора в самое Вагнерово нутро, пёс не двигал ни одним горловым мускулом, не перекладывал лап, не возбухал надкрыльями запёкшегося носа – словом, не делал ничего из того, чем так мило суетятся обычные собаки. Единственно, под полусмежённой складкой спазматически дёргался влево-вправо вытекший третий глаз да непрестанно текла, биясь и истаивая на полпути, голодная ртутная слюна.
А потом у детектива Вагнера остановилось сердце. Тривиальный инфаркт – эка невидаль, верно?
---------
[1] здесь – нехоженых земель (лат.).
[2] «МЕНТАЛЬНЫЙ ЭГРЕГОР ТРАНСЦЕДЕНТАЛЬНОГО КОНТИНУУМА» (лат.).
[3] здесь – «ЗДРАВСТВУЙ!» (англ.).
[4] здесь – «ПРОЩАЙ!» (англ.).
=========
В настоящем произведении, где автор ни в коем случае не пропагандирует злоупотребление алкоголем и вообще отстраняется от отстаивания какой бы то ни было позиции по данному вопросу, использован фрагмент романа Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита».