В магическом кругу фонарном ч. I гл. 1

 
   
Всем не прощённым, но принявшим покаяние через страдания и смерть.

Vor der Kaserne
Vor dem grosen Tor
Stand eine Laterne
Und steht sie noch davor.*
 (Старая солдатская песенка)



Простерто тело, дух бежать готов;
Я покажу кровавую расписку...
Но много средств есть ныне и ходов,
У черта душу чтоб отнять без риску!
    Иоган Вольфганг фон  Гёте, "Фауст" , "Положение во гроб".


ЧАСТЬ  I  ЧАСЫ НА БАШНЕ


Глава I. Возле казармы

Сегодня, после нашего вчерашнего  разговора  по скайпу, произошло нечто совершенно необъяснимое. Мы говорили  о Вайсштадте, Зеебурге, Кулунде. О горгульях на фасаде готических соборов и часах на магистратуре в Зеебурге , тех самых, из боковой ниши в циферблате которых каждые полчаса выходят Рыцарь, Монах, Шут, Лютнист и Смерть с Косою. Мы обсуждали сюжет песни поэта Первой мировой войны Ганса Ляйпа  «Лили Марлен», про фонарь, часового и солдатика, который ходил на свидания  сразу с двумя девушками. А ещё про то, что во время моей службы в ГСВГ в Зеебурге под окнами нашей казармы тоже стоял фонарь, и когда мне приходилось бывать в карауле, светящийся конус этого фонаря, создавал магический круг, стоя в пределах которого, можно было быть уверенным-это дежурство пройдёт без ЧП. Все химеры минувших войн оставались по ту сторону светового круга. А по эту - моими неизменными Ангелицами Хранительницами были- лишь отпечатавшимися на сетчатке глаз- образы  с двух  фоток из присланных мне конвертов. Я их, говоря старомодным русским языком, созерцал «внутренним взором». И хотя устав караульной службы запрещал стоящему на посту петь, читать и строго настрого наказывал часовому -не делать ничего, связанного с естественными надобностями, моей самой естественной из тех надобностей была неодолимая потребность сочинять письма для моих девушек -одноклассниц.  Блондинки. И брюнетки. Одна-веселая певунья, которой я начал любоваться с 7-го класса. Она была как бы клоном своей мамы - улыбчиво голубоглазой медицинской сестры нашей микрорайонной поликлиники.  Другая, жгучеглазая «Гюльчитай»- «новенькая» из профессорской семьи аграрных учёных, приехавших в Новоздесенск из Казахстана  доосваивать  кулундинскую  целину и адаптировать к сибирским условиям  фруктовые и ягодные культуры. Стоя на посту, я то и дело бубнил себе под нос :« Милая Лиля, в увольнении я побывал в  военном музее - и видел там настоящие рыцарские доспехи...», или «Дорогая моя Маша, вчера мы помогали немецким дорожным рабочим укладывать  брусчатку на мосту через овраг, а потом зашли в кирху - и я увидел заправдашного молящегося монаха...» 

Иными словами, я «крутил любовь» сразу с двумя зазнобами. И это была не такая уж заочная любовь. Потому что  посещающие меня фотографические фантомы были практически реальны. Не беда, что их оригиналы находились за тысячи километров от меня, и чтобы заявиться к ним  на побывку, нужно было дослужится хотя бы до младшего сержанта, быстрее всех  бегать, больше всех подтягиваться и уметь безошибочно отличать в мелодии морзянки «я не горбату» -цифру 3 , от «я на горку шла» -2, а сигнал SOS - от ЩСА? Наш батальон связи был прикомандирован к штабу танковой армии, танки  которой я видел только на полигонах во время учений и то издалека. В остальном - служба во многом напоминала что-то среднее между курортом и пионерским лагерем строгого режима.
  
Лечебные грязи Шварцензее, в водах которого отражался всеми своими островерхими шпилями и каштанами на набережных Зеебург , привлекали сюда большой поток отдыхающих. Туристов, как мёдом манила башня со знаменитыми часами. Как завороженные, давно не знающие никаких войн современные номады,  могли подолгу следить  за появлением из отворяющейся ниши на циферблате -Латника на Коне, истово молящегося Монаха, кривляющегося Шута в раздвоенном колпаке, Лютниста в рейтузах с гульфиком, с лютней на шнурке,в берете с пером и  Костлявой с Косой. Шумными пестрыми  группками - раскованные  американцы, тощие швейцарцы и шумные  поляки штурмовали ступени, ведущие к старинному замку на горе. Они атаковали похожий на затейливый, раззолоченный сервиз, дворец курфюрста, бродили среди «Тигров» и «Пантер» в военном музее, глазели на оскаленных пучеглазых горгулий на фасаде собора, а те в свою очередь-на них. Заборы нашей части были каким -то инородным телом , осколком снаряда давно отгрохотавшей войны, вросшим в каменную плоть  этого  даже не города - музея архитектуры раннего средневековья, эпохи барокко и ампира под открытым небом, а сказки, грёзы, орнаментованной картинками из книжек Гофмана и Братьев Гримм детских сновидений  .
 
 Впрочем, нас выводили в увольнения за пределы нашей резервации крайне редко - и весь этот ярмарочно-курортный балаган  мы ухватывали лишь краем глаза, но не могли не заметить ещё одной достопримечательности Зеебурга- памятника Фонарю и ждущей своего солдата Девушки возле него. У бронзовой скульптуры постоянно фотографировались. То дембель приобнимал металлическую фроляйн за талию. То улыбчивый турист-японец, позируя, клал ей руку на плечо, и от усердного смайла его глаза - щелочки превращались в недоступные для обстрела фроляйнами смотровые щели. От прикосновений туристов к  голым бронзовым  коленям Девушки - они излучали блеск надраенной пастой гои солдатской пряжки. А туристы всё притекали и притекали.
 
 Возле этого памятника любви и познакомились мы с тобой, когда я ,седовласый уже мужчина , заявился в город армейской юности туристом. Пятнадцать лет уж как пала Берлинская стена, от казарм нашего батальона не осталось и следа. Если, конечно, не считать корпусов старинных зданий, которые были когда -то приспособлены под милитаристские нужды, а теперь обрели первозданный облик -и муниципалы быстро распродали всю эту брошенную советскими войсками недвижимость под кафешки и частные магазинчики. Небольшой, допущенной скульптором и муниципалитетом вольностью, был перенос скульптурного «двойника»  моего  фонаря на набережную. Правда, тот  фонарь, в световом магическом круге которого отстаивал я  свой караул, был суррогатной заменой, сделанной первым поколением обустраивавших казарму советских солдат. Наскоро воткнутое отстрелявшее своё танковое дуло с приваренной к нему загогулиной вполне могло служить ещё  одним музейным экспонатом  и простояло до тех пор, пока  муниципалитет не нашёл средства для обустройства города единообразными неоновыми фонарями.  А тот- "исторический" фонарь, что стоял как раз напротив здания казармы, служившего ещё кайзеровским войскам,  потом вермахту, а позже и войскам ГСВГ, давным давно существовал лишь как легенда. Тот столб во время штурма Зеебуга сшибла ворвавшаяся в ожесточённо сопротивлявшийся городишко «тридцатьчетвёрка». И пока на его место не вкопалии дуло колиба 88 миллиметров, на том месте оставался лишь пустой круг в брусчатке с литым из бронзы узорчатым "жабо". И где он теперь, тот фонарь, один из тех, несомненно, что послужил прототипом песенному образу?-никто не знал.

 А познакомились мы с тобой каким -то совсем мистическим и даже роковым способом. Я ухватил в эту поездку свою гитару- и намеревался заснять уже продуманный сюжет, чтобы потом сделать из него видеоклип. В окончательную «нарезку» я планировал включить  эпизод со скульптурной Девушкой, ждущей своего солдатика у фонаря, кадры военной кинохроники лирического характера- прощания и встречи на перронах солдат всех участвовавших в последней бойне армий, - подложкой должна была звучать песенка «Лили Марлен». Тогда  я как раз работал на Новоздесенском телевидении - и собирался окончательно завершить этот сюжет к Дню Победы. Вот тебя -то я и попросил отснять «коронный номер» задуманного документально-фэнтезийного фильма. Совершенно случайно. Просто я увидел тебя в толпе туристов и отдыхающих. И, как говорят, что-то ёкнуло, когда  я взглянул на тебя. Ты тут же согласилась побыть моим оператором.

Пока мы обсуждали нехитрый сценарий планируемого эпизода, брюнетистая, напомнившая мне Машу -«Гюльчитай» экскурсоводша продолжала молотить про простого немецкого солдата, поэта из Гамбурга, сына портового докера, который вот здесь, в этих казармах, где теперь сплошь кафе да магазины для шоппинга, да лавки с сувенирами,- служил и творил. Экскурсионный рой двинулся к следующей достопримечательности, я повесил на шею гитару и, спев песенку того самого солдата под нехитрые аккорды вполне себе ничего и без дублей, хотел тебя поблагодарить -и раскланяться. Но гладя на меня голубущими мамино-медсёстринскими глазищами семиклассницы из моей школьной юности, ты предложила:
- А может посидим в кафе? А потом здесь на набережной много скамеек-я бы хотела послушать вашу гитару. И вы неплохо поёте. Перевод -то песни ваш?
-Да, мой, хотя существует совершенно шедевральный вариант Иосифа Бродского...
-Не прибедняйтесь -ваш вариант тоже совсем неплох.

***

-Нет-не Ганс Ляйп-поэт и художник из немецких солдат. А всего лишь - навсего Григорий Ляпунов из срочников ГСВГ- телерепортёр и сочинитель песенок.
- Лиля!- усмехнулась ты, как бы впрягаясь в игру никами-псевдонимами «из под таинственной холодной полумаски» знакомства с пылу- с жару.- Но можете звать меня Лили...Лили Голденхаар...
-Тогда мне придётся включить вас в сюжет. Это интересный сценарный ход- перевоплощение героини песни в живую девушку. Значит-Лили -дочь бакалейщика?
-Как хотите. Можно и так подурачится! Только не бакалейщика, а бакалаврщика. Мой отец - школьный физик и математики немного чудит, увлекаясь мистикой. Всякой там телепатией и медиумизмом. Так что тоже "теле"...А мама преподавала в той же сельской школе немецкий язык. Они из сосланных в Карабалыкский район  поволжских немцев. Это немного севернее Северного Казахстана…В Новоздесенской области.

Съев по мороженому, пирожному и запив  всё это горячим кофе, я узнал ещё и о том, что ваш колхоз имени Карла Либкнехта находился на берегу озера Карабалык среди пашен, лугов и "пролесков", куда вы с мамой наведывались- по грибы и ягоды. В итоге мы решили не ходить ни на какую набережную, тем паче что с озера потянуло холодком. В ходе слизывания, поедания и выпивания кафешных вкусностей выяснилось: ты из числа «поздних переселенок» на "Историческую Родину" казахстанско- западносибирских немцев, когда -то затурканных в кулундинскую Тмутаракань Сталиным, теперь работаешь редактором на Вайсштадском телевидение и тоже намереваешься снять аналогичный моему замыслу сюжет.
- Вот так совпадение!
- Сюжеты витают в воздухе!
-Так, может, объединить усилия?
-Это вряд ли. Но хочу предложить вам сюрприз. Правда, для этого нам придётся подняться в номер!-лукаво и многообещающе улыбнулась ты.
 Мы стояли у дверей гостиницы , в которой ты остановилась. Что -то по мотивам сказок братьев Гримм . Кажется, «Рапунцель». По крайней мере что-то готическое с башенками, стрельчатыми оконцами и длинноволосой девушкой по причёске которой на высоту башни взбирался ловкий лютнист в рейтузах. Неужели так вот по -курортному банально? Трах бах-и -в дамках?
- Вот вам мой сюрприз!- протянула ты мне книжечку с парочкой в кругу фонаря- солдат и девушка в легком ситцевом платьице в туфлях на каблуках и характерной причёской времён Первой мировой. Всё это было на обложке. ЛИЛИЯ МАРЛЕНОВА -прочёл я чуть выше голов целующихся влюбленных фамилию автора и заголовок косыми буквами Я ЖДУ ТЕБЯ У ФОНАРЯ. Стихотворения.
- Это обалденный перформанс!- пролистнул я титульную страницу и обнаружил под ней загадочно улыбающуюся Мерлин Дитрих, под неё была намакияжена поэтесса. И это была-ты!
- Подождите, подпишу! - изобразила ты каракули автографа поверх своего лица.
Я стоял, опешив.
- Ну кофе мы уже попили,- сдвигала ты занавес штор поверх декорации-озеро, горы, замок на вершине.- Продолжения не будет. Я смертельно устала. Завтра сумасшедший день. Мой оператор Курт уже , поди , дрыхнет в соседнем номере. Ауф видерзеен, коллега!
 Ты дурашливо помахала мне ручкой, но показалось -ты манишь. Я что называется -запал на тебя с ходу-с лёту.
 Уже сделав первые шаги по тротуару мимо по-призрачному светившего неонового фонаря, я поднял голову- ты стояла в окне, - тёмный силуэт теневого театра.

***

Потом были -  маята с многочасовыми перелетами, аэропорты, выползающие по багажной ленте -сумка на колёсиках и кофр с гитарой внутри , запеленатой в скотч мумией, разговоры по скайпу, мессенджеру, обмены фэйсбучными признаниями в любви в «личке». Обычная сетевая рутина замужней женщины и женатого мужика вместо записи в «кратких данных» «женат», «замужем», «без пары» или «в отношениях» оставляющих неопределённый пробел.
 
 Наверное, мы уже давно были в каких-то «отношениях». И вот вчера, после разговора на вполне профессиональные темы о возможном финансировании фильма о военнопленных немцах в Новоздесенске, я взял свои «шведские палки»-и отправился по своему обычному пешему маршруту в «Бугры». Уже выпал снег, подмораживало  -и воображение услужливо поставляло ассоциативный ряд на тему –«фрицы окочуриваются под Сталинградом», победного шествия Генерала Мороза, повальных «хэндэхохов» сдающейся армии и Паулюса с соплёй-сосулькой под носом. Я вымерял своими «шведскими палками» территорию одного из филиалов  бывшего лагеря для военнопленных № 199, где и по сей день неприкосновенно располагались отстроенные немцами и подвергшиеся серии капремонтов, благополучно приватизированные дома из шлакоблоков, бывший лазарет, где долгие годы базировалась микрорайонная поликлиника, трамвайная линия, проходная и заводоуправление Оловокомбината. Все это, теперь переформатированное из нужд «оборонки» в рыночно-арендный муравейник, - окружало меня музейными раритетами скопища экзотических подробностей, деталей, мелочей. Хотя, на эти "музейные экспонаты"- кандидаты на снос стремительно заполняемого "кристаллами" небоскрёбной стати многоэтажек новейших застроек мало кто обращал внимания, для меня они внезапно стали чем -то вроде поднявшейся с океанического  дна Атлантиды. Для городских властей  они давным давно  были мучительной головной болью, потому что, одряхлев, буквально рассыпались и их ремонт пожирал несметное количество бюджетных средств.
 
Уже припорошило снегом участок дороги, ведущей  к «лазарету», где однажды я обнаружил знакомую мне по службе в ГСВГ брусчатку, которую позже зачем-то закатали асфальтом. Коробчонки коттеджей оловозаводского начальства, в одном из которых было дело располагалась музыкальная школа, куда я водил, кажется совсем недавно, за руку дочь, таская в другой руке футляр со скрипкой. В другом, словно перенесенном торнадо вагончике Элли  в нашу Страну Оз, правда не из Арканзаса, а со склона горы над Шварцензее, таком же, жилище "живунов" - светила допоздна окнами  мастерская художника малевавшего пейзажики в духе а ля  Ван Гог.
  После просмотра обнаружившихся в фильмотеке телевидения кинохроник военных лет и разговора с тобой, я пребывал в некоем трансе. Передо мной проплывали серые призраки  сдавшихся в плен, всё что осталось  от победоносных , бравых солдат вермахта после того, как они намёрзлись и наголодались в Сталинградском котле в бесконечном ожиданием эвакуации самолетами, дирижаблями или даже летающими тарелками. Всё же в галлюцинациях предсмертной агонии, надо полагать, чаще всего за ними являлись  Валькирии на резвых белоснежных конях-и утаскивали их в мало желанную Вальхаллу.

 В реальности же они оставались вмерзшими в щели окопов, их даже уже не трогали объевшиеся человечины волки. И до весны, пока, оставшееся от них не доклевывали вороны и не запахивали бульдозерными ковшами и плугами возвращающиеся к разоренным очагам крестьяне - они представляли собой ужасающе сюрреалистичную фреску  в стилистике Макса Эрнста*  или Иеронимуса Босха*.

Пройдя мимо превратившейся в полуруину «музыкалки», я остановился возле полуразрушенной стены из шлакоблоков. Часть их уже растащили жители окрестных домов "частного сектора", часть-серыми кубами  лежала у меня под ногами.  И эти  экспонаты для несуществующего музея военнопленных - игральными костями брошенные здесь чьей-то невидимой рукой, разрушались под воздействием экстремальной сибирской погоды. Но какие то всё ещё громоздились не рухнувшей стеной, так же как в 1944, 45, 46, 47, 48 годах-до тех самых пор, пока эшелонами военнопленных не вернули в их Фатерлянд. В проёмах торчали обломанные края балок перекрытия , на которых держался потолок. Подстреленной лошадью "задрали копыта" завалившиеся набок нары.
 В щели между двумя шлакоблоками я увидел тетрадь в клеенчатой обложке и открыв ее, стал читать. В ушах зазвучал голос с акцентом:

Мы клали брусчатку в Бугринке,
мы резали пилами бут,
какие там, братец, -ботинки?-
я был и раздет и разут.

Одна  сердобольная баба
в конец уболтавши конвой,
забыв мировые масштабы,
качала седой головой.

- Возьми эту пару ботинок,
носил до войны муженёк,
но после тех двух похоронок-
кому их носить-то, сынок!?

И эта сыновья рубаха-
для свадьбы её берегла,
но пал он в сраженье, рубака,
а как ведь невеста ждала!

И там, возле берега низкого
врубались мы в вечный гранит,
один к одному -обелисками
брусчатку железом граня.

И словно в могилу , украдкою
сложив очень плотно бруски,
дорогу сибирскую, трактовую
мы длили, как русич и скиф.

И бабы из улиц овражных
забыв , что враги мы уже.
Несли нам одёжку отглаженную
с войны не пришедших мужей.

Меня словно бы молнией поразило. Я начал набирать твой телефонный номер в Вайсштадте, чтобы связаться с тобой по вацапу. Так цапнуло за сердце это стихотворение, что просто мама не горюй! Твой голос прозвучал мелодией песенки Лили Мерлен. Кто-то играл на губной гармошке. Это был сидящий на нарах, блаженно закрывший глаза, свесивший вниз босые ноги в кальсонах со свесившимися вниз завязками солдатик. Он прижимал к губам холодные соты металлического улья звуков- и печально-бравурные ноты , жужжа, вырывались наружу.

Стоя в кругу света под столбом  ты снова пришла ко мне на свидание. Нарушая устав караульной службы рискуя попасть на гауптвахту  в замке на горе, называемую Телмановкой, я раскрыл подаренную мне книжку .

Лагерь №199,-
кто я и где я?
Промёрзшие стены. Барак.
Кричит проверяющий:"Брак!"
Нет, это не мы сочетаемся браком
в кирхе у алтаря, это меня придавило траком танка. Сырая земля. Это землянка, печурка из бочки бензиновой, выгоревшей пустой, это запах горелой резины, крик часового: "Стой!"
 
Дальше текст вполне по-модернистски располагался не напоминающими торчащие посреди руин погорельщины кому-то угрожающие персты печных труб. Нет. Под жалобно-жалящую мелодию губной гармошки строки растекались по страницам книжки. Она превращалась в тетрадь окопных записей. И в ней , как видно из экономии, страницы были исписаны сплошняком. Мелкий каллиграфический почерк представлял собою непонятную на первый взгляд руническую вязь, но, оживая, руны звучали в ушах напевным, медлительным голосом шансоньетки. Бренчало фортепиано. Подыгрывала скрипка. Певичка стояла в кругу света в сверкающем плотно обтягивающем её фигуру декольтированном платье, и, целуя микрофон, недоскинувшей кожу великолепной змеёй обвивалась шнуром вокруг микрофонной стойки. Яд её голоса вливался в вены уколом эвтаназии:
  - Слушай, моя мэдхен,
   ихь либен дихь,
   как сирени ветка,
   этот нежный стих.
   Приходи под вечер
   под фонарный столб,
   если делать нечего,
   целоваться чтоб.

На сцене кабаре, кобурой "Вальтера" прилепившегося к склону горы над озером Шварцензее, произошла смена декораций. Вместо столба у казармы, целующейся парочки - уткнувший хобот в землю  «Фердинанд»  с нарисованным на броне слонёнком, мёртвый пехотинец, упавший поверх обгорелого танкиста. В кругу света появляется жёванный пережёванный, как недоварившиеся мясные жилы на краю тарелки, военнопленный без эмблем на разляпистой пилотке, в петлицах и знаков различия на погонах. Вдалеке виден силуэт кирхи. Негромко рокочет орган. Его звуки складываются в слова: "Комбинат 179-тый, вата снега под ногами строя, я не прячу взгляд свой виноватый, из себя не корчу я героя. Хоронил друзей под Сталинградом, ложкой выскребая котелок, знаю -будешь несказанно рада, если стрельнет пробка в потолок. А не пушка. На опушке леса, где мы валим древние стволы, Ангелы поют из поднебесья , накрывают яствами столы. Это наша тайная вечеря-кус черняги, сахар, кипяток, наконец -то понял вот теперь я - для чего нас гнали на Восток. Только ждет в санях весёлый Санта, как в сенях барака -верный друг, только засвистят по снегу санки ,озарится светом всё вокруг. И рванут два Северных Оленя-и тюлени следом протрубят, и махнет рукой скульптурный Ленин: "Ну их! Не вернуть теперь назад!"

 
Буквы, разбегались со страниц, перетекая на доски поверженных нар, разбегаясь по снегу строчками следов синичьих и воробьиных лапок, вливаясь в углубления собачьих следов. У моих ног крутился мой давно ушедший на тот свет вслед за катафалком искрометного Моцарта спаниэль  Портос. Как же ликовал он, стеля по ветру мушкетёрский плащ своих отвислых ушей, когда кидался в бой на вечно недовольного его появлением здесь чёрного бульдога, которого я прозвал Борманом.

Отводя дочь в музыкалку, я брал с собой и Портоса и, засекая время урока, спускал собаку с поводка. По настроению нередко вооружался  и фотоаппаратом. И в кадр попадали -то желтым живым лимоном долбящая пшено в кормушке синица, то стайка сибирских "попугайчиков", хохлатых свиристелей, облепивших усыпанную бурыми гроздьями ягод рябину. То кокетливо раскрашенные дрозды. А уж от "мессерами" налетающих стаями воробьёв или бомбовозно-тяжёлых голубей-вообще отбою не было. Их не пугал даже сытый, ленивый , дымчато- полосатый кот, приходивший сюда, кажется, не для того, чтобы полакомится пойманной птахой, а поразвлечься птичьим шоу и пока дочь старательно пиликала на скрипке про "белых медведей на велосипеде" мы с котом и спаниэлем созерцали  весело гомонящий птичий спектакль.

- Вот подкармливаю птах божиих! - раздался голос старушки -вековушки, только что подсыпавшей в кормушку семечек. Теперь она крошила слетающимся голубям и воробьям булку хлеба. - Вот -всё развалилося, а когда-то это был барак военнопленных. И насмтрелася я тутока на них. Молода была. Муж-то с фронту не вернулси. Так сперва я готовА была обернуться кошкой и все глаза этим пленным повыцарапать, превратиться в ворону, штоб выклевать им их буркалы. А потом, када одного за одним стали их складировать в ямки на бугре, за  теми сараями, где теперь погреба понарыты- отлегло. А их всё ташшыли из лазарета и закапывали. А даве вот теплотрассу чинили- капнули , а там опять гробы, черепа-уж старого ли бугринского кладбища остатки, али опять военнопленных яма? Кто ево знат! Кто рыл погреба так чертыхался- то череп человеческий вывалится, то скукоженный ботинок...Много они нашей кровушки пролили. Но и сами непокаянными в нашу землю легли. Вон как снегири то пламенеют да и рябины с калинами вёснами цветут буйно на таком удобрении. А к осени - сплошные капли крови. Никто не сажал. Сами выросли. Тутока в одном из построенных имя для Оловокомбината домов приход сделали...Хожу , ставлю свечки за упокой. Пишу записочки за Ганса, Йогана, Курта-сыновья куртка, Вольфганга из Ровенбрюка- мужнины брюки, ОттО -и то братово пальто. Мы тут им всеми Буграми одежонку таскали. Перезнакомились. Приоделись они. Стали веселей месить шлак, лить кирпичики  да таскать каменны столбики для брусчатки оттуда, где по-над Обью скала выходит. А теперича вот стала я звать снегирей и свиристелок  именами тех военнопленных. И хотя батюшка-настоятель говорит, што души не переселяются в птиц и растения, мне кажется их неприкаянным душам и деваться -то некуда, кроме как в эти калину, рябину да свиристелок и снегирей переселиться. Вон как кровища -то на пузиках проступат...
 
Притихший пёс следил за птицами , положив голову на лапы. Кот - сонным конвоиром смотрел лагерный концерт самодеятельности пернатых. Перетекая в морщинистую кору гремящего на ветру сухими пропеллерами семян клёна, перекрестясь, старуха вошла в ствол дерева - и края дряблой коры сомкнулись на её заношенной плюшевой жакетке. И только угол дымчатой шали торчал хвостом прибывшей на пиршество проворной белки. Цепко двигаясь по ветвям, она мигом оказалась в кормушке и начала выбирать кедровые орешки. С красными, как снегири , щеками доча  появилась на крылечке музыкалки. Щубка не застёгнута, завязки на шапке-вразлёт. Портос кидался к ней, но, увы, при всех своих рыцарских манерах, мог помочь своей даме сердца лишь тем, что хватал за ручку футляр водружённой на край сугроба скрипки...

Придя домой( а мы с женой, дочерью и собакой жили тогда, да и сейчас живём в несколько измёненном составе в десятиэтажке под склоном Бугринского холма), я уселся за рабочий стол, чтобы разобраться в   записях тетради и наконец связаться с тобой по скайпу. Вайфай барахлил. На экране появлялись оконца сообщающие о том, что нет подключения к Интернету. И вдруг на дисплее высветилось изображение внутренности лагерного барака, словно его фиксировала установленная под потолком видеокамера. Очередной розыгрыш? Ведь видекамер во время и сразу после Отечественной войны ещё не было даже в секретных оккультных разработках Третьего Рейха! Или, может, это приколы продвинутого в сетевых технологиях Вайсштадского телевидения,  на сайт которого я заходил теперь практически каждый день. В тускло освещенной единственной лампочкой помещении я увидел греющихся у изготовленной из ржавой металлической бочки, лежащих и сидящих на двухэтажных нарах военнопленных. И среди них - себя, склонившимся над найденной в развалинах тетрадью. Камера выхватила крупным планом моё лицо-это точно был я!- затем переместилась на руку с зажатым в пальцах карандашом. Из- под него выползали строчки: "Ты помнишь , брат, Йоган, поля Сталинграда, как мёрзли в окопах и весточек ждали? Как были пимы нам дороже награды как, в тесной землянке к печурке мы жались? По чурке - на брата оно маловато и мы отправлялись, чтоб вырыть дрова, от самых окопов и до медсанбата под снайперов пули. Живём однова! Удачею редкой - нога табуретки,
обломок забора, ошмёток  плетня, вот так же, поди, первобытные предки огонь добывали средь белого дня!  Когда выходили на свет из пещеры - и щерился хищно почуявший лев, что мы тараканами лезем из щели, совсем уже вроде бы как обнаглев.
И рык пулемёта, и когти обстрела, и залпов "Катюши" сплошные клыки, напрасно мы тратили хлипкие стрелы, чтоб мамонтом рухнули большевики. Поддевши на бивни хлестали нас хоботом, топтали нас тумбами ног волосатых - и своды пещеры наполнились хохотом, и подняли в бой нас  опять голоса те. И ринулись мы, и взмахнули дубинами, и самки нам скалились вслед, громко охая, вот так и остались мы меж исполинами на стенах пещер размалёванных охрою. Один с головою рогатой, оленьею, другой же с рогами, как пики,- быка. Такими грядущие нас поколения увидят , запомнив, на все, на века."
 
 Мигнуло. И на экране появилась -ты , моя Рапунцель, и по спущенным из окна твоим волосам я готов уже был карабкаться в твоё стрельчатое окно.
- У вас на телевидении хорошо освоена компьютерная мультипликация. Из отосланных мной видео и фоток вы смонтировали прикольный сюжет, сделав меня военнопленным немцем!- постарался отшутиться я так, чтобы сказанное мною не выглядело претензией оскорблённого.

-Нет! Мы ничего не монтировали! - смотрела ты на меня глазами одноклассницы из 7"б". Это совсем другое. Папа говорит , что нам нужна эзотерическая защита. Мы вступили в инфернальный контакт с оккультными силами...