Иван Степаныч, прораб «Ростовтрубопроводстроя». Главной заслугой перед этой конторой была та, что он честно, очевидно ударным трудом заработал прозвище Стаканыч. Плюгавенький мужичонка, словно не со своими, а с приделанными животом и щеками, однако с персональной лужённой глоткой, которой гордился. При её помощи он мастерски управлял подопечными нерадивыми работниками. С его обаянием и напором они конкурировали слабо и, когда с боем, а чаще без - сдавали позиции. С другими ему работать не приходилось. Если и появлялись «радивые», то в течении первой недели становились как все и пропадали в общей массе.
Руководство не решалось доверить ему отдельный объект, и держало на подхвате. Кликуха шла впереди его, и когда ему предстояло появиться на очередном объекте все с удовольствием сообщали друг другу новость, что приедет Стаканыч. Удовольствие получали не от персоны, а от произношения прозвища. Многие подопечные и не ведали, что он Степаныч.
Очередной объект находился в Гурьевской области, и городок стоял близ села Макат. В июле в Казахстане жара нестерпимая. Городок из металлических вагончиков, благо с кондиционерами, потому как без них никак. Трава вся давно выгорела и верблюды, слоняющиеся по помойкам окружающим городок (результат беспримерной работы строителей), рассматривали как съедобное бумагу, картон, а когда съели этот эрзатц верблюжьих колючек, стали лениво пожевывать и полиэтиленовую плёнку.
Рабочий день задолго до сумерек закончился, все разбрелись под свои кондиционеры, а Стаканычу достался неисправный. Дуть-то он дул, да вот охлаждать, не охлаждал. Стаканыча такая малость нисколько не расстроила, за годы мотания по трассам подобные лишения стали для него и не таковыми вовсе. Лишением могло стать отсутствие магазина в близлежащем селе, а в нём огненной воды, но тут был полный порядок.
Устроившись под своим вентилятором, открыв настежь всё, что открывалось, он пренебрёг тостами и прочей помпезностью и благополучно эволюционировал в своё им самим уважаемое привычное состояние. Лёгкие сумерки за это время эволюционировали в тяжёлые.
Утром, когда обе эволюции произвели обратный ход, пришлось продолжить жизнь с того места, на котором остановился накануне. Он сам удивился своей сноровке, с которой смог одеться, когда жизнь снова наладилась после опохмела, так как до этого момента, само понятие сноровка принадлежало к числу чуждых. Он пошёл дальше и решил позавтракать гречневой кашей, которую выгрузил вчера из банки для подогрева в кастрюлю, да как-то нерадиво отнёсся. Кашей уже закусывали мухи с тех пор, как реэволюция обозначила видимые границы кастрюли. Она пришлась по вкусу всем мухам, находящимся в вагончике, но не всем хватило места в кастрюле и многие кружили вокруг да около, ожидая, что кто-нибудь из сородичей либо насытится, либо зазевается. Стаканыч, кроме того, что имел лужёную глотку, был ещё и бойцом (иначе и лужение ни к чему). Он не собирался сдавать позиции без боя и подсел к общему столу с деликатесом, который мухи ошибочно считали своим. Им вообще чуждо само понятие собственности. Они, уступая его напору, дружно взлетели, но тут же снова вернулись на место и продолжили жужжать в посудине, которая металлическими стенками усиливала звук. На ложке, бывшей в контакте с кашей накануне, осталось чем поживиться, поэтому мухи отдавали её Стаканычу неохотно. Преодолев сопротивление, он запустил её в гречку. Шустрые насекомые проворно и почтительно расступились, тесня друг друга, но как только ложка отоварилась кашей, тут же каждая из них вернулась к своей крупинке. Те, чья личная порция попала в ложку, без боя не сдавались и провожали её в последний путь, стремясь побольше откусить напоследок. Кроме того, конкуренция не дремала и, понимая это, неразумные мухи, со второго-третьего захода ложки в кастрюлю, взлетать перестали. Так или иначе каждая отдельная гречинка имела свою личную муху, а на некоторые крайние приходилось даже по две. Путь ложки ко рту долог и тернист (по мухиным масштабам), но и в этот срок отдельные особо жадные твари порой не укладывались и пропадали в недрах Стаканыча. Но таких было не много. Во всяком случае, когда закончилась трапеза, мух в вагончике не стало заметно меньше.
Стаканыч отличался любовью к животным и к несмышлённым мухам питал, очевидно, нежные чувства, хотя и произносил периодически самый унизительный мат для тех, кто любит мам, адресуя надоедливым насекомым. Он подносил ложку ко рту, и делал едва заметную паузу, из чувства гуманности, чтобы неразумные мухи успели сообразить и убраться восвояси, однако в такой толчее не всем удавался побег. Пока ложка находилась во рту, мухи далеко не отлетали и вертолётами роились около, при появлении её быстро располагались в ней, кто успевал. Кто нет — сопровождал ложку к кастрюле эскортом. Так они роем и летали от кастрюли ко рту и обратно, при этом их ряды редели несущественно. Лишившиеся видов на завтрак, облепляли глаза, лысину и особенно губы, недоумевая как такая огромная куча еды исчезала за один раз и пытались вернуть утраченное, объеденяясь группами по нескольку особей, пытаясь лапками разодрать потрескавшиеся губы Стаканыча. Однако гуманность Стаканыча имела свои пределы и их потуги его мало заботили. Каша целенаправленно и сосредоточенно пропадала за потрескавшимися губами вперемежку с зазевавшимися мухами, словно это была булка с изюмом.
Заставшая его за этим занятием, застывшая на пороге посыльная от шефа - молоденькая девочка-практикантка Зина, - выпучила свои очаровательные глазки и с её губ, впервые в её жизни, слетело такое словосочетание:
Ой, бля-а...
Она произнесла это выразительно, словно лозунг, вместивший в себя: восторг (со знаком минус), отвращение (со знаком плюс), умиление (тоже с минусом), удивление, смущение, стыдливость, возмущение, раздражение, гадливость...
Лужённая глотка и воинствующий характер Стаканыча не мешали ему оставаться воспитанным и вежливым (до известных пределов). Он предложил практикантке, забывшей цель визита отзавтракать с ним.
Хочешь? - просто сказал он, указывая на мухин деликатес.
Что-ооо... - протяжно выдохнула она вопросительное слово, без намёка на вопрос, даже на риторический.
Первое слово от девочки было привычно для его ушей, и на произношение он не обратил особого внимания, но вторая интонация Стаканычу сильно не понравилась и он отреагировал незамедлительно. Вперил в практикантку Зину красные навыкате глаза, влагой из уголков которых в это время запивали гречку сытые мухи. Уже одним этим он непременно обратил бы бедняжку в бегство, даже если бы следом не сказал ей всё, что было у него на душе. Это его сильно облегчило, и поскольку на душе его всегда была преимущественно, а в это утро исключительно, грязь, одновременно её этим испачкало и придавило. Практикантка Зина имела богатое воображение. Представить себя за столом Стаканыча ей не составило труда и она физически ощутила лапки и крылышки мух стенками горла. Она всё-таки нашла в себе силы удалиться, по пути безуспешно сдерживая потуги чашки чая и булочки с бабушкиным вареньем, прихваченным с собой из дома, устремиться назад, Поручение шефа осталось невыполненным.