Санкт-Петербург. Зал приличного ресторана c незапоминающимся названием, но с запоминающимся стилем - барокко. Лепнина высоких потолков прячется в причудливых тенях, создаваемых громадными люстрами, которых едва не касаешься головой. Стены украшены массивными бра. Прямоугольные колонны со всех сторон - идентичными. Все они вместе взятые словно не излучают приглушённый свет, а держат его при себе. На столе пятирожковый мельхиоровый канделябр с барельефами. Официант, влитый в белый жилет и увенчаный бабочкой, с достоинством Прометея водружает пять тоненьких свечей в него и зажигает длинной зажигалкой. Пламя каждой свечи, захлёбываясь парафином, стреляет во все стороны звёздочками и, заострившись стрелками, покачивается из стороны в сторону,отбрасывая на близстоящую колонну едва заметные трепещущие, наслаивающиеся друг на друга пятикратные тени.
Не многолюдно, но и не пусто. Мы сидим с тобой напротив друг друга за квадратным столиком в уютном уголке зала. Интерьер словно подогнан под тебя. Ты выглядишь настолько восхитительно, что захватывает дух. Ты так многолика, что достаточно пары штрихов, и получается новый образ. Ты необыкновенно красива и совсем без макияжа, но иногда, поддавшись настроению ты злоупотребляешь им, накладывая густо и повсеместно, подчёркивая образ непонятной одеждой и немыслимыми украшениями. Образ, за которым на край света может пойти художник ранга Пикассо и, найдя, сломать на нём зубы.
Сегодня ты очевидна и сложна, загадочна и величественна, женственна и грациозна, неприступная и родная, излучающая красоту и поглощающая всякую мысль (кроме одной). Женщина, достойная кисти Рафаэля. Аристократка во всём: в манерах, движениях, разговоре, подборе бижутерии. Изящная тоненькая серебрянная цепочка, маленькое колечко на указательном пальце и ещё одно на безымянном другой руки. Что-то вроде мелкого жемчуга в трёх дырочках одного уха и в одной — другого. На тебе вечернее чёрное платье с глубоким вырезом на спине (по пути к столику я всё норовил отстать, чтобы полюбоваться великолепными линиями). В твоих глазах отражается мерцание свечей, а из них излучается некое благородное бесстыдство.
В зале зависли звуки приглушённой неторопливой музыки, диалога скрипки и саксофона. Старательной из кожи вон скрипки и флегматичного саксофона. Флажолеты первой, поглощались пофигизмом другого. Минуты, похищенные из рая ведут свой отсчёт. О них каждые четверть часа тихим и ненавязчивым боем напоминают массивные напольные часы с болтающимся, сверкающим золотом, маятником.
Мы мало разговариваем, лишь перебрасываемся общими словами. К чему слова, когда мы во власти чувств, к чему звуки, когда нас одолевает страсть. Ты прикасаешься под столом, покрытым скатертью, касающейся бахромой пола, к моим ногам своей ножкой, освобождённой от туфельки-шпильки, валяющейся между столиками. Нагутолиненный, гладко прилизанный официант, с усиками "а ля Пуаро" грациозно проплывая мимо с подносом в руке, то и дело спотыкается об неё, однако убрать не сообразит, или не решается. Ты пробираешься выше и выше. Ты прикасаешься под столом, покрытым свисающей до пола тяжёлой скатертью с бахромой, к моим ногам босой ножкой. Пробираешься выше и выше. Ты опускаешься в кресле настолько низко, насколько не позволяют рамки простого приличия, не говоря уже об аристократических манерах. Я придвигаюсь ближе к столу, чтобы облегчить твою задачу. Ты добираешься носком до истоков ног, при этом игриво облизываешь верхнюю губку кончиком языка, вперив в меня бесстыжие глаза. Я чувствую жар твоей ноги и горю сам. В твоей руке бокал бордового вина, заигрывающего со свечами. Ты прикладываешься к нему поминутно, не отрывая от меня вожделенных и вожделеющих глаз.
Нам приносят заказанные блюда, одно за другим, но они долго остаются без внимания. Напольные часы в очередной раз напоминают о минутах, похищенных из рая мелодичным боем. «Ещё пятнадцать минут счастья,» - бубню я себе под нос. Ты слышишь и соглашаешься кивком головы. Негромкий диалог пронзительной скрипки и осипшего саксофона после короткой паузы снова разносится по залу с замечательной акустикой. Ты отставила бокал, опустилась в кресло ещё ниже, и тебя больше не видно. Становится мало воздуха. Или трудно дышать. Я слышу звук расстёгиваемой молнии, ощущаю твои требовательные и нежные пальцы, чувствую шершавость языка, и самые нежные губы на свете...
Утолив жажду, мы остро почувствовали голод. Едим всё холодным, что нисколько не портит обаяния вечера.
Жизнь остаётся прекрасной и за чашечкой утреннего кофе, который я приготовил к твоему пробуждению и подал в постель. Ты только проснулась, а уже необыкновенно красива.