Смена поколений и смена героев.
Есть ещё одно событие 1996-го года, которое нельзя пропустить, потому что оно не только характеризует тот год, но и характеризует начало процесса, который, как мне кажется, тоже начался где-то там – в 1995-96 годах.
После второго тура Президентских выборов, когда то ли победил Ельцин, то ли его искусственно легитимизировали (публиковались и не один раз расследования, по которым понятно, что победил скорее всего Зюганов от КПРФ), а генерал Лебедь был уже в силе, в фаворе, но не имел ещё полномочий, тогда в Чечне и в Грозном в начале августа 1996 года происходили отчасти загадочные, отчасти нелепые, но в сути своей трагические события. Грозный, который был в руках наших войск, исподволь за двое суток наводнили боевики, численностью всего-то до 700 человек, и создали хаос, организовав направленные и массированные удары по опорным точкам дислокации штабов и основных группировок наших подразделений. Громадное преимущество федеральных войск в технике, связи, вооружении оказалось бессмысленным в условиях городского боя, в условиях, когда наступающая сторона знала подземные коммуникации и мастерски использовала темное время суток для радикальных перегруппировок.
В это время там, в Грозном совершит свой подвиг подполковник ФСБ Александр Иванович Алексеев. Он станет первым Героем России (и первым из Коми, кто получит Звезду Героя со времен Великой Отечественной войны).
Но мы не о Звезде. Мы о герое, о подвиге которого на самом деле мало знают даже многие из его коллег. В том смысле, что не знают контекста событий и нескольких загадочных (почти мистических) деталей.
Тут стоит упомянуть ещё одного человека, учёного из Коми филиала Уральского отделения АН Российской Федерации, сделавшего потрясающее открытие (без преувеличения – гениальное), но опоздавшего перед «цунами компьютеризации».
Впрочем, я думаю так – тут есть смысл опубликовать два моих рассказа, написанных почти на документальной основе («почти» – это некоторые вольности с художественными деталями – не более того).
Эпизод пророческой считалки. рассказ
«Жаль… И не жаль», – Владимир Ильич Каликов, ученый и технический лаборант Коми филиала Уральского отделения Академии Наук России бросил блокнот на тумбочку и прикрыл глаза.«Вопросы алгоритма и соотношения пропорций взаимосвязанных объектов», – написал он на тоненьком блокноте в палате кардиологии областной больницы. Он уже знал, что июль 1996 года не переживет. Что сегодня третье июля, а впереди у него в лучшем случае три недели, в худшем – он умрет сегодня вечером.
Владимир Ильич порылся в кармане, нащупал расческу и медленно, будто причесывая не волосы, а мысли, елозил рукой по седым с чернью волосам и по пергаментного цвета залысинам на высоком лбу.
Сосед по палате, инженер по технике безопасности одной из колоний Управления федеральной службы исполнения наказаний, моложавый крымчак со строптивой фамилией Ропот с суеверным уважением смотрел на медленные движения Каликова, а сам в это время прихлебывал кефир прямо из целлофановой упаковки, поставленной в пузатый графинчик. Владимир Ильич сразил его в первый же день своими знаниями и своим статусом. Ропот и сам-то мужичок спесивый, с профессиональным гонором, но рядом с таким соседом притих – с ним в палате лежал и вправду человек с «потусторонним масштабом мышления».
Владимир Ильич любил математику страшной любовью. Он сходил с ума, он не мог без неё жить, он видел её везде и слышал тоже – в шелесте листьев и в синусоидах этого шелеста от потока встречного воздуха, в плотности алгоритмов скрипа двери и нагрузках сопротивления кресла медсестры на втором посту, с вечно горящей лампой над столиками. И днем, и ночью. Горела лампа, и горел мозг Каликова. Горел и не сгорал. Леонид Ропот сам любил поиграть в математические игры, но Каликов предлагал всегда такие игры, что вся «акробатика» инженера казалась просто «детско утренней гимнастикой». Особенно Ропота потрясало умение Владимира Ильича видеть пропорциональное давление объекта в единицу времени и влияние волн такого давления на судьбу объекта. Тут можно было играть бесконечно – от расчета судьбы их здания кардиологического отделения больницы в Сыктывкаре до расчетов вибрационного воздействия «лошадиных сил» метро и машин на формирование дисперсных и линзовых коррозий в грунтах Москвы. И считать, когда она, матушка-столица, провалиться – причем, где проваливаться будет малыми очагами, а где большими. Леонид Ропот стал думать о своей судьбе и факторах давления больших и постоянных величин на формирование своей судьбы, её вектор и… «Это же математическое ясновидение!» – воскликнул однажды он, в вечерней беседе. Он был прав, но Леонид Ропот не знал, насколько он прав…
Ещё до распада СССР Управлением республиканского КГБ были переданы на оформление патента в "пятый" институт две синхроннизированные установки моделирования критического износа объектов Владимира Ильича Каликова. «Пятачок» – учреждение специфическое и закрытое, родившееся от «дедушки» – пятого управления ОГПУ Глеба Бокия, а потом от пятого спецуправления « по работе с тарелочками и прочими феноменами». Два этих невзрачных на вид ящичка, которые можно было просто поставить под обычный письменный стол, могли перевернуть масштабы стратегического планирования. Впрочем, возможно, это только казалось региональным специалистам, а в самом пятом институте подобное моделирование было в ходу уже с 1958, но построено оно было на обработке данных, правильно построенных согласований счетных отделов… Просто ящики были способны дать результат за одну минуту, а отделы за шесть часов.
Шел уже 1996 год. Уже компьютеры загружались параметрами и алгоритмами возможных конфигураций развития событий. «Открытие» какого-то там ученого из Сыктывкара становилось «вчерашним днем». «Эх, если бы это в 1948-м, например, – сочувственно брякнул в приватной беседе страшный рябой профессор из патентного отдела «Пятухи» с бельмом и грибковой язвой на щеке, – Именно – ах, если бы в 1948-м… В 49-м все это уже выстроили, правда только наполовину из счетных машин, а вторая была в находке формулы Свода данных».
…Леонид Ропот со своей болезнью и страшным диагнозо не успел ввалиться в депрессивную фазу. После обнаружения злокачественных изменений в его сердце и в крови, он, конечно, мотал себе нервы то вспышками надежды, то подсчетами вариантов – то ли два года удастся вымолить у судьбы, то ли четыре месяца, то ли… А тут вдруг эта «Система Каликова». Простая, сухая и беспощадная, как вертушка на зоновской проходной. Леонид, обнаружив, что Каликов может посчитать его жизнь, ровно сутки думал – просить или не просить у Каликова о подсчетах его оставшихся лет? За сутки он додумался до другого вопроса – какие объекты надо убрать из области давления на него, Леонида Ропота, чтоб дать шанс организму выздороветь? И вот он решился.
Ещё моложавый пенсионер-крымчак со строптивой фамилией Ропот с суеверным уважением смотрел на медленные движения Каликова, расчесывающего свои пергаментные залысины, и спросил:
– Владимир Ильич, я не с праздным любопытством… Давайте посчитаем, что мне… что нам можно отодвинуть в нашей жизни, чтоб исправить судьбу? Чтоб успеть. Если это, конечно. ещё возможно.
– Я уже опоздал… Жаль… И не жаль. Это я о себе, – Каликов устало закинул ногу на кровать, оставаясь сидеть на прикроватном стуле.
В распахнутое окно летел тополиный пух. По радио где-то далеко в коридоре говорили о явке на проходящем в этот день втором туре Президентских выборов, о спецоперации под Толстой-Юртом, о столкновениях ингушей и осетин в пригороде Владикавказа. Уже второй день страна отдыхала от заклинаний «Голосуй или проиграешь!».
Где-то в городе жена хлопочет – сын приехал на каникулы из Питерского университета. Сегодня не успеют приехать, наверное, завтра с утра… Владимир Ильич даже знал, что принесут ему шанежки – жена наготовит сыну, а он поделится, конечно, с отцом. И рыбник, и морс принесут.
– Но тебе посчитать можем… Можем. Вдруг и вправду включишь характер и сдвинешь величины…
Каликов мог посчитать много, но он не догадывался даже, что ему придется считать сегодня ещё одному человеку. Причем считать даже с более печальными выводами, чем выводы, которые ждали Леонида Ропота через полтора часа.
Вечера перед белыми ночами бывают золотыми. Это когда солнце, будто подвисает над горизонтом и, кажется, что закат застрял где-то между домами. В этом золоте света и выслушал Ропот приговор математика Каликова после полуторачасового сбора фактуры: от даты рождения до питания, нагрузок высоких ритмов ипериодов сна, его форм и графиков пробуждений, уровней контактов и их продолжительности, даже просто частоты встреч с соседями и неприятными коллегами…
– Зэками что ли? – уточнял тогда Ропот.
– Выходит по трем графикам из пяти, что ритмы и питание – вот две вещи, которые ты можешь радикально исправить, чтобы изменить реакцию организма и свою перспективу после сентября… Но даже в августе из этих трех графиков служить тебе сможет только один… там шанс уменьшится… Выводы в цифрах видишь?
Леонид не совсем все понимал, но логику чувствовал. Получалось, что ему нужно пять недель на сложнейшее переключение суточного графика и невероятно другого питания… Легче сказать – голода вообще… Иначе график его жизни к ноябрю 1997 года уходил в ноль. Ещё требовались комментарии и комментарии к графикам и расчетам, которые начертил и посчитал математик. Леонид волновался, рой вопросов крутился в его голове, но в дверь палаты постучали. Каликов встрепенулся – неужели прямо с дороги сын все же пришел в этот печальный кардиологический корпус? Но все ж это был не сын.
На пороге стоял ученик Каликова – Сибирцев, теперь довольно большой чин в местном ФСБ, и с ним незнакомый смущенный человек со скрытым напряжением и любопытством в лице.
Каликов широко улыбнулся. Он был уверен, что пришел тот, кто (может быть, единственный) является проводником его идей и открытий в этом мире, грозящем для Владимира Ильича захлопнуться вот-вот остановкой сердца. Они обнялись. В спину Каликову за объятиями стукнул пакет с ещё почти горячими пирожками и шанежками.
– Я так и знал, что шанежки сегодня будут… – хохотнул Владимир Ильич.
Потом, конечно, были расспросы об анализах, о настроении, о «дурацком тополином пухе», который утомил уже всех, и горят вот из-за него дачи. Сибирцев ещё не представил своего товарища – тот так и топтался смущенно, слушая обмен свежими эмоциями старых друзей и одновременно – учителя и ученика.
Полковник ФСБ Сибирцев был не в военной форме. Его портрет скорее соответствовал бы портрету какого-нибудь директора дорожной или строительной фирмы, но Леонид Ропот, проработавший в системе исполнения наказаний двадцать лет, всеми фибрами души, какой-то «девятой чуйкой» всегда слышал и узнавал «Людей Системы». Поэтому, когда Сибирцев попросил его вежливо и, вроде как даже с интонациями извиняющимися, дать им поговорить об «очень своём», Ропот ответил «конечно-конечно» и вышел. На самом деле он немного досадовал, что они с Каликовым чуток не договорили о том, что же делать теперь ему – Леониду Ропоту, чтоб сломать ритмы и формулы внутреннего давления малых величин…
«Надо же, как можно назвать вопросы питания, – хмыкнул он про себя, – "формула внутреннего давления малых величин" …ну да… конечно…»
Он оставил гостей в палате, прикрыл за собой дверь и внутренне потрясенный возможностью что-то изменить реально в своей жизни – просто продлить жизнь, слепо пошел по коридору на выход. Пока просто прогуляться.
…В палате двое мужчин присели у кровати Каликова, а сам Каликов сидел у стола. Им надо было снова считать. Сибирцев познакомил, наконец, Владимира Ильича со своим товарищем:
– Подполковник Алексеев Александр Иванович… Это мой старый товарищ, уезжает в Чечню, в Грозный. У дочери свадьба через месяц, а он вот… – Сибирцев как-то печально усмехнулся, – А он вот что-то сам себе такую разнарядочку выбрал. Он сам скажет…
Алексеев несколько натужно, будто пытаясь показать, что посмеивается сам над собой, сначала сказал, что «как никогда не ощущает желания что либо планировать даже на месяц». И это странное состояние ему кажется нехорошим.
– Я не суеверен, но когда задаю себе вопрос – а может, мне отпроситься и остаться? Обнаруживаю, что «туман» не развеивается, а висит в сознании, как прилипший… Вот Евгений Николаевич, – кивнул он на Сибирцева, – посоветовал к вам обратиться, как к человеку умеющему просчитать скрытые пружины…
Каликов слушал, как врач. В самом деле – ведь к нему пришли за диагностикой. Только не за диагностикой болезни, а за диагнозом неизвестного напряжения.
Если вы себя плохо чувствуете, мы можем прийти в другое время… – оценив слабое состояние своего учителя, вдруг обеспокоился Сибирцев, – Конечно, желательно до двенадцатого июля. Дело в том, что Александр Иванович уезжает именно двенадцатого.
– Да уж давайте сегодня, – улыбнулся «пророк», – Только позвольте я уж шанежки, пока они теплые, с кефиром попробую.
…А дальше был длинный, такой же, как с Ропотом, полуторачасовой разговор-тестирование. За это время Леонид Ропот, извиняясь, дважды заходил в палату и оба раза за блокнотом, а потом за какими-то бумагами ещё. Он теперь сам считал что-то в коридоре и под пальмой в курилке. Был возбужден от какого-то внутреннего открытия, и просил медсестру разменять ему деньги на двухрублевки, чтоб звонить с шершавого металлического аппарата у регистратуры по междугородней линии.
Полуторачасовое тестирование закончилось. Александр Алексеев ждал подсказок, ждал, что сейчас ему откроют дверь… Ну, пусть не дверь, пусть маленькое окошечко в его будущее, и он поймет, что… ЧТО надо делать и, возможно, КАК это делать… Можно представить себе состояние человека, который уезжает на войну в нелучшем состоянии духа и в казусе семейной ситуации – дочь выходит замуж, а ему надо поддержать своих – ухтинцев, других офицеров, которые в эти дни выехать не могли, а по разнарядке УФСБ Коми республики должно было прислать в Грозный кадровика. Алексеев был ответственным за кадровый подбор. «Возможно, – думал он – Какие-то кадровые решения давят на подсознание, потому что в них кроется ошибка?» Но сознание не цепляло ничего конкретного. Проверка психолог так же ничего не обнаружила.
Владимир Ильич Каликов в результате беседы и на основе набросанных цифр нарисовал несколько графиков. Они подчинялись цифрам не совсем понятных формул – резонанса ритмов человека, длинных антиотвлечений, сопротивлений и инерций. Что-то там было ещё с отвесами от графиков – это было понятно только ему. Такой вот термин давал сам Каликов, предполагая под «антиотвлечениями», как он сам сказал – «резинку от трусов».
«Вот бежит спортсмен и зацепился трусами за сучок деревца в парке… Но бежит, остановиться не может – ритмы заданы. Есть масса тела, есть предел растяжки резинки и предел гибкости сучка дерева… Или резинка с сучка сорвется и по ж… щелкнет, или трусы порвутся, и резинка обратно улетит, или же сучок сломается и в спину прилетит уже кусок дерева… Это и есть антиотвлечения и их пределы, которые могут догнать. Иногда даже резко остановиться уже поздно – внутренняя кинетика инерционно состоялась…».
Каликов взглянул на Сибирцева. И Сибирцев, словно услышал боль в глубине зрачков учителя. Это была не физическая боль. Какую-то долю секунды Каликов, наверное, боролся сам с собой, но все-таки решился…
– Александр, три графика из четырех примерно к восьмому августа у вас уходят за границу жизни… Четвертый приходит к нулю.
Офицеры ошарашено молчали. Пауза была наполнена особым для кардиологического отделения состоянием встречи – прошлого, будущего и настоящего – безвременья то есть. Или наоборот – Вечности…
– Я кое-что тут попытался посчитать в противовес… можно ли что-то? Не можно… Судьба за вас уже все решила. Вам остается только решить для себя вопрос, как вы встретите её… Резинка порвана, сучок уже летит, и траектория его – одна из самых плохих по проценту встречаемой боли…
----------------------- ---------------------------
Александр Алексеев погиб в бою 8 августа 1996 года в городе Грозный, выводя из окружения группы разрозненных подразделений ФСБ и МВД. Ему присвоено звание Героя России.
Владимир Каликов умер через девять дней после своего пророчества… Тополиный пух падал всё так же густо.
Леонид Ропот удрал из больницы на следующий день после своих расчетов и прихода к гениальному соседу гостей «в штатском». Он восемнадцать дней жил в деревне неподалеку от Сыктывкара, питаясь только козьим молоком. Ещё три месяца – только медом, луковым салатом и печеной рыбой… Правда, однажды не выдержал и сожрал яичницу из четырех яиц с гренками. Взял за правило каждое утро и каждый вечер ходить босиком по земле – даже в стужу. Приседания каждый день делал до усталости в поясе. В 2014 году, когда Крым присоединялся к России, программа «Вести» показала репортаж из Ялты, где дворник-сторож, симпатичный дед-крымчак рассказывал об аллее розовых кустарников и разбитом пирсе лодочной станции. Леониду Ропоту было к тому моменту уже 74 года…
Сибирцев Евгений Николаевич, уже находясь на пенсии, передал расчеты и некоторые принципы расчетов своего учителя Каликова, знакомым физикам из института Бонч-Бруевича. А в 2002-м году на памятнике Герою России Александру Алексееву у здания ФСБ в Сыктывкаре прямо по декабрьскому инею на постаменте кто-то нарисовал систему координат. Где три линии уходили за нижнюю границу координаты Игрек, а четвертая упиралась в ноль того же Игрека… Никто, кроме Сибирцева такую «молитву» написать не мог. Или это была просто случайная игра линий…
Алексеев
Казалось, что заканчивается Чеченская война. Летом 1996 года Грозный, Гудермес, Самашки, Бамут и остальные города Чечни были под контролем федеральных войск. Дело было за налаживанием мирной жизни.
Но вот в начале августа 1996-го из телевизионных репортажей мы вдруг стали узнавать, что чеченские боевики просочились во все города, и в Грозный тоже. Что разом начались бои во всех районах города. По тревожным интонациям телеведущих было понятно, что федеральные силы рассеяны и не могут навести порядок.
Среди офицеров, командированных для выполнения специальных задач из Коми в Чеченскую республику, был начальник кадрового подразделения УФСБ РФ по Республике Коми подполковник Александр Алексеев.
С 6 по 8 августа он вместе с другими офицерами ФСБ оказался окружен и заблокирован в общежитии, где они до этого и жили – в пятистах метрах от комплекса правительственных зданий в центре Грозного.
Алексеев в Чечню был командирован как кадровик, чтобы укомплектовать Управление местными кадрами. И хоть был офицером, тактику боя и уж тем более такого специфического боя, как городской, знал только теоретически. Впрочем и остальным офицерам – оперативным работникам вряд ли приходилось раньше сталкиваться с реальным огневым контактом, рекогносцировкой, развертыванием связи, механизмами контратаки и прорыва.
В общежитии при всей готовности драться был момент растерянности: как правильно драться?!
Каждая война, как, впрочем, и любая экстремальная ситуация, рождает в толпе человека, который чувствует, видит, слышит больше других. У кого максимально мобилизована воля. Происходит это потому (и, на мой взгляд, только потому), что в человеке ждал этого «часа ИКС» весь его жизненный опыт: рассказы отца и деда, прочитанные книги, игры с друзьями, мечты и надежды в обычной жизни.
В «час ИКС» для 88-ти офицеров, заблокированных в общежитии, судьба выбрала человека, которому подчинились все. Это был Алексеев.
Если б можно было спросить у живых и мертвых, как же так получилось, что все стали подчиняться человеку, равному и даже ниже по званию, человеку, который еще неделю назад в коридорах был такой, как все. И за письменным столом был как все. И в офицерской столовой лямзил горчицу с соседского стола точь-в-точь как все. Почему? Никто ничего внятно ответить бы не смог. Алексеев потому, что… Алексеев. Потому что в его сердце и на его характере пересеклись какие-то силовые линии сопротивления. По статусу, формально, ему и так, как заместителю начальника УФСБ по Чеченской республике подчинились бы все. Но когда «с неба падает земля», когда счет идет на горящие этажи, на убитых товарищей и на оставшиеся патроны, тогда подчиняются не статусу – подчиняются характеру и воле.
К общежитию подходили для переговоров чеченские боевики. Их командир Серебряный Лис предлагал сдаваться. Всем гарантировал жизнь. Рядом с ним ходила женщина с видеокамерой и снимала. Позже эта пленка была найдена среди вещей уничтоженных боевиков. Она сейчас храниться в отделе по связям с общественностью УФСБ по Республике Коми, мне давали посмотреть пленку.
…На несколько секунд в оконном проеме появится Александр Алексеев…
…Сдаваться никто не собирался. Боевики артиллерийским и минометным огнем снесли 5-й и 4-й этажи общежития. Среди наших уже были убитые, много раненых. Снайперской пулей и сам Алексеев был ранен в ногу.
7 августа немного отвлекли силы боевиков наши танк и два БМП, попытавшиеся прорваться к окруженным. Боевики подожгли одну из машин, но на некоторое время и их огневые точки были погашены. В сумерках танк и другая боевая машина пехоты вынуждены были отступить.
Рано утром следующего дня бой начался снова и продолжался весь день. Передвигаться по зданию стало почти невозможно. Выбиты окна и двери, сожжены перегородки, укрыться можно лишь за несущими стенами и завалами. Здание простреливалось насквозь. Боевики запустили на общежитие таран-бензовоз. Но спалить офицеров им не удалось. Часть горючего растеклась в стороне от здания, а горящие стены погасил хлынувший дождь. К вечеру было принято решение пробиваться к Управлению, оставаться – значило погибнуть всем.
Разбившись на группы по 12 человек, взяв раненых, ночью стали прорываться. Спокойно смогли пройти только несколько первых групп, потом их заметили, и снова завязался бой.
Люди уходили, а он оставался. Почувствовав закон этой конкретной боевой ситуации, он, конечно, понимал: чем больше удастся прорваться другим, тем меньше шансов живым остаться ему самому. И он играл в эту страшную сказку «шагреневой кожи» своей собственной жизни, которая сжималась с выходом каждой группы его ребят.
Оставшиеся в живых рассказывали, что только один раз видели слезы на глазах Алексеева – когда он был ранен во второй раз, и в это же время на его руках умер от ран его боевой товарищ Иван Кокорин.
В полпятого утра 8 августа Алексеев с маленькой оставшейся с ним группой сделал попытку прорыва. Подполковник Александр Алексеев погиб.
Уже в сентябре того же 1996 г. Александр Алексеев был награжден Звездой Героя России посмертно. Герой России? Это, по-моему, бесспорно. Не только потому, что Чеченская война – это война за целостность России, но еще и потому, что люди, которым Алексеев ценой своей жизни обеспечивал прорыв к своим – они со всей России. От Петербурга до Иркутска. Они живы. Они помнят глаза провожавшего их офицера. Глаза, в которых была печаль, завет и понимание всего – «положившего душу за други своя». Офицер делал это сознательно, стойко и просто.
В Сыктывкаре, у здания ФСБ, стоит памятник-бюст А. Алексееву. В первые годы к памятнику цветы возлагали лишь немногие знающие Алексеева коллеги, но молва сделала свое дело (именно – не газетные публикации, а молва). Город узнал о человеке, который в роковой для страны час встал на своем рубеже, как камень, исполнив свой долг мужественно и просто. И превратился в камень. А как же иначе? Когда полстраны было похоже на пластилин, который ломали и крошили сепаратисты и аферисты всех политических мастей, тогда порою поштучно вставали в стране люди-камни. Так было всегда. И потому Россия жива.
Мне кажется, что памятник Александру Алексееву один из немногих памятников в Сыктывкаре, где уместно было бы зажигать свечи, а, например, отслужившим солдатам класть у подножия солдатские медальоны. Как символ того, что равняемся и признаем мужскую и офицерскую доблесть. Христианскую тоже.