Староверы
Тему староверов и влияние их на сознание и самоощущение не только жителей Припечорья, но и Мезени, мы пройти просто не можем. Более того – выделяем отдельной главой.
Они скрывались и от «белых», и от «красных». Прошло вот уже столетие рассматриваемого нами периода (1921-2021 гг), нет уже ни «белых», ни «красных», а староверы есть. И они продолжают влиять на этот мир, отрицая его смыслы и его современные ценности.
Весь довоенный период изменение сознания людей на территории от Нижней Вычегды, то есть фактически от Гама, Яренска, Микуней и до Нижней Печоры (про Верхнюю Печору совсем отдельный разговор) шло в двух руслах: оно наполнялось новым «можно» и ожиданиями строительства железной дороги, появлением техники и радио в отдаленных деревнях на Выми, на Печоре, Ижме, Усе: а второе - оно агрессивно сопротивлялось вторжению непонятного правила – «отдай». Детей в школу отдай, скотину в общий колхозный пай отдай, время свое на отработки в лесу отдай, лесные угодья свои отдай (вообще никто не считался с предыдущими общественными договоренностями и с предыдущими общественными лидерами. И веками нетронутые охотничьи угодья разрушали люди с пилами и топорами - они делали шпалы для Северной железной дороги и заготавливали бревна для строительства новых городов.
В среде староверов потрясения ещё более жесткие. Если где-то в Усть-Сысольске и в артелях Серёгова и Палевиц ведутся в конце двадцатых годов беседы о роли женщины в новом советском обществе, обсуждаются просмотры черно-белого немого кино, то в Бердыше на Верхней Печоре, а также в Якше, в Унье проходят собрания, которые тоже можно отнести к обсуждениям и съездам. Но темы на таких обсуждениях у староверов были совсем другие. Сами посудите — удавалась собрать на обсуждения староверов нескольких разных толков – гавриловцев, изамовцев, скрытников и дырников. В 30-х годах появится некий Еварест ( Е.А. Пинаев – сын бывшего уральского торговца), представитель Истинно Православного Христианского Совета. Несколько позже он станет лидером, но пока – беседы. Формально они собирались для обсуждения уставных нестыковок, недоразумений в понимании старой веры по разным толкованиям разных учителей старообрядчества. Известно, что оно в конечном счете раскололось на два десятка разных направлений – поповцы и беспоповцы, некрасовцы, и вот прочие-прочие. Не вникая в суть их разногласий (что там было из методологии служб, что из обрядовости по-разному, что из суеверий, что из бытовых форм выживания), скажем только, что «беседы» их в конечном счете замыкались на обсуждении правильного отношения к самым простым бытовым вещам. Например, можно ли есть картофель (старообрядцы-скрытники, например, вплоть до 60-х годов картофель не ели), пить чай, можно ли пользоваться мылом, которое привозят им на зимовки (щелоком пользоваться продолжали вплоть до 2000 годов. Даже последние из известных сегодня скрытниц стирали одежду щелоком, т.е. запаренной мыльной белой золой).
Разброс активного старообрядчества по Печоре: от деревни Медвежской на Нижней Печоре (в границах сегодняшней республики) – до Курьи и Патраковки, которых сегодня уже нет – это в самых Верховьях Печоры за порогами и перекатами. А сам перечень пижемских, мезеньских, печорских, усинских сел занял бы всю страницу.
В 1926-30 годах году жители целых сел ещё отказывались отправлять детей в школу. Деревня Пырдинская, Бердыш, Усть-Унья, Подчерье (частично), Покча и ряд других в учебный 1926-27 год не дали вообще ни одного ребёнка в школу. В последующие годы детей отправляли, чтоб только отвязались. Походят две недели в самом начале учебного года и все. И только в 30-х годах начались почему-то «успехи в убеждении». И не только в связи с появлением колхозов. Они-то как раз наоборот толкнули людей в тайгу – в мироотречники стали уходить гораздо активнее, скрытников стало в разы больше. Куда-то исчезли лидеры... И вот тут я не могу не коснуться одной из самых загадочных, а, возможно, и довольно кровавых страниц истории края в ХХ веке.
Эскадрон смерти
После убийства Кирова в 1934 году на всей территории СССР началось что-то типа «борьбы с мягкотелостью среди партийных и руководящих работников». Борьба эта в разных регионах имела разный рисунок. Где-то это была практически борьба против интеллигентов в партии, где-то – против родственных кланов. В Коми крае была тоже своя специфика. Какая? Дело в том, что край был сплошь сельский, родственный, по-детски свойский и живущий по законам совести. А в коллективизации, в партийной дисциплине, в бесконечных разнарядках на работу в лесу и на специфическое «охранное сопровождение» спецпоселений, людей ломали, как говорится, «через колено». Сажай своих... Не обращай внимание на маленьких детей «врагов народа», не помогай слабым. В Усть-Куломе повесился председатель одного из сельсоветов, раскулачивший брата. В Княжпогосте застрелился стрелок охраны спецпереселенцев. В Айкино группа мужиков устроила драку с поножовщиной с конвоем поселенцев. Но и милиция-то тоже ведь своя, с пониманием. Приговоры суды лепят какие-то дурацкие, мягкие – по три-пять лет лагеря и всё. А как же насчет «расстрелять контру»? А как же насчет «всю родню до корня – на Соловки»? И появились в нашем таёжном краю загадочные всадники. Опричники Советской власти – 17 дивизион. (Вы не поверите – о них материалы были засекречены даже в период Горбачева–Ельцина–«Путина раннего». Лишь в 2009-м году появилось тихое исследование одного доцента из СГУ, тиражом 400 экземпляров, а в сентябре 2018-го громыхнёт федеральная газета «Совершенно секретно» статьёй «17 съезд и 17-й дивизион»).
Если на Украине после Майдана в 2014 году движущей силой были нацбаты и «правый сектор», то в 30-х годах в глубине России действовал «левый сектор» – 17 дивизион и интербаты. Только вот про 16-й дивизион и где он действовал, или про 4-й вы не найдете нигде. Во всяком случае «пока не найдете». С 2013 года часть материалов МВД опять стало отправлять в бессрочное хранение.
Так вот – 17 дивизион, этот «эскадрон смерти», похоже существенно прошёлся по Печоре. Не отягощая работу следствия, судов, партийных собраний и прочих «глупостей» правового государства, ликвидировал бандоту и эсэрскую смуту, нэпмановскую болтовню и простых крикунов-болтунов. Куда и как исчезли учителя-наставники старообрядцев?
Якобы случайно расходились слухи, что такой-то подался ещё дальше в леса или уехал на Пермь. А он тихо казнен в лесу и закопан так, что никто и никогда не найдет. Никто и не искал.
В 1939 году, по рассказам старожилов, на реке Унье был обнаружен последний скит скрытниц. Жили там две женщины. На самом деле это был, конечно, далеко не последний скит, но, видимо, так хотелось отчитаться комиссарам о проделанной работе. Так вот – скрытниц арестовали, но до села не довезли – кинулись они из лодки в реку да потонули. Сознательно. Лучше смерть, чем нечисть в кожанках.
А до этого бунтующая деревня Пырдинская, в которой только что поголовно отказывались отпускать детей в школу, вдруг после «бесед» с умными агитаторам разом перековалась. С чего это вдруг? Под пулемётами? Или под переломанными ребрами нескольких отцов семейств?
Люд притих очень быстро. Молчаливые и улыбчивые всадники появлялись и исчезали. С ними исчезали и люди. Искать их в устьсысольской или айкинской тюрьме было бесполезно – их там не было. Их нигде не было... Социальный «инжиниринг» того времени был хирургическим и экспериментальным, гораздо жёстче, чем в «Собачьем сердце» злого гения профессора Преображенского (вот уж не знаю почему из этого литературного героя М. Булгакова критики и социальные сети сделали образец мудрости и нравственности, если весь его эксперимент по превращению собаки в человека и в социальную игру особачивания сродни экспериментам фашистского доктора Менгеле).
И вот на фоне тех, кто уходит в леса, пытаясь сохранить веру, тех, кто гибнет в тюрьмах Яренска и испытывает унижение в монастырях Кылтово (женский монастырь) и Ульяново (мужской), на этом фоне появляются те, кто формирует новые настроения. На север рвутся переустройщики мира, идеологически заряженные и авантюрно настроенные десятки и сотни людей нового типа. Они мыслят классово. Что полезно Человеку для души и тела - это на собраниях староверов обсуждается, и в монастырях да храмах молятся о том,. На большевистских же собраниях обсуждается другое – что полезно Классу. А прежде – что мешает Классу и что должно быть ликвидировано?
Это потом, к концу ХХ века, общество словно проснется и начнется ЗОЖ (что полезно человеку), и скептически отнесется к проектам, в том числе социальным, в том числе и к сетевым, всяким «гуру» в кожанках и без кожанок. Но уроки все ещё предстояло только пройти…
Первые газеты оставили факты
Ещё до появления Коми автономной области, здесь на Печоре в 1920 г. происходит несколько событий, которые взламывают сознание и психологию местного жителя. Во-первых, в марте национализирован флот на Печоре. Корабли и баржи стали народные. Это вызывало особое чувство и меняло самооценку самого заштатного активиста или хозяина избушки на диком берегу. Это теперь «ЕГО ПАРОХОДЫ». Умозрительно? Может быть. Но то, что они уже не какого-то богатого купца, не чьи-то там, а «и я имею на них право», и право на остановку, и право на проезд – всё это было сильным соблазном. Ложный позитив? Да. Но все-таки стимулятор.
В октябре 1920-го вышел первый номер газеты"Красная Печора". В Коми крае это была вторая газета после «Зырянской жизни», начавшей издаваться в Усть-Сысольске в 1918 году. Газета «Красная Печора» в марте 1921 года была послана Владимиру Ильичу Ленину (редактор газеты А. Забоев). Получив тот, первый, номер газеты, Ленин в ответ написал в адрес редакции теплые слова благодарности: «Спасибо, дорогие товарищи, за присланную газетку «Красная Печора». От души желаю Вам успеха в нашей трудной общей борьбе с хозяйственной разрухой, темнотой и невежеством. Пусть эта маленькая газетка послужит светлым началом грядущего расцвета этого далекого и холодного края. Надеюсь, что общими усилиями трудящихся масс мы скоро одолеем и этого внутреннего врага, точно так же, как одолели внешнего». Надо отдать должное этому культурному явлению – а газета «Красная Печора» действительно серьезное культурное явление этого края, переоценить которое невозможно, а недооценить – значит, совсем не понять процессы, которые «родят» потом и Василия Журавлева-Печорского, и интенсивную переписку Пушкинского Дома с краеведами Усть-Цильмы, и первые, чрезвычайно важные публикации находок материалов Андрея Журавского и даже фотолетопись региона, которую обеспечил Виктор Иванович Осташов, оставив нам богатейшее иллюстративной наследие. Но пока это всего лишь «газетка». Тут Ленин прав даже в мелочи...
На страницах «Красной Печоры» мы обнаружим многое, но поскольку нас интересуют ключевые моменты ломки психологии населения, его самооценки, оценки окружающего мира, то внимание обратим на два важных момента, которые происходят в 1920-30 годы. Коллективизация – это само собой ломка уклада. Но гораздо большей ломкой было родовое отчуждение друг от друга, слабела община, которая веками жила и выживала вместе, объединенная верой в Бога и в противостоянии далекой «антихристовой» Москве.
Через какие процессы это происходило?
Первым, который был в перспективе даже покруче коллективизации – это ликвидация безграмотности. Но не как таковой – читать-писать на Печоре умели более-менее и до революции – а новая «грамотность» - читать светскую литературу в массовом порядке. Появление библиотек, обязательное изучение в школе рассказов Толстого и других русских писателей, революционных поэтов. Попытки ставить театрально-агитационные постановки с новыми моральными и идеологическими установками. Да тут ещё и новая мода — на технику и на новинки. Молодежь начинает интересоваться механикой и инженерными решениями. Всё это за короткий промежуток времени привело к трансформации сознания (особенно подрастающего поколения) и уже к середине 30-х годов разница в мироощущении сорокалетних и двадцатилетних была громаднейшая. А дети и подростки к 1941 году подойдут идейно сформированными в однозначной исторической правде и в уверенности победы коммунизма во всем мире.
Вторым процессом нельзя не обозначить высочайший рост бытовой и организационной конфликтности. Такой вот психологический парадокс – к совместному труду и дружбе, к «коллективизму по-новому», но через отрицание предрассудков, а вместе с ними и здравых традиций, уважения к старшим, ценностей предыдущей культуры.
Церковные ценности к концу 30-х годов теперь ничего не стоили. Древнейшие книги переписчиков – мусор. Деревянные ложки с росписью ещё новгородских традиций 11 века – да чушь, только от нехватки ложек металлических. А вот запах бензина и солярки – это почти одеколон! Почти духи! Рёв лодочных моторов и пароходов, строительство (адский и бессмысленный порою труд) громадных бревенчатых причалов, которые уносило потом первыми же ледоходами – всё это ценилось и создавало ощущение преображения.
В 1934 году вышел в прокат фильм «Чапаев». Его безбожный эффект был сродни безбожному эффекту фильма «Бригада» в начале 2000 годов. До «Чапаева» не было тотальной общенациональной и выведенной в официальную высокую культуру привычки гордиться убийствами (речь о Гражданской войне всё-таки), как не было и героизации бандитизма, которую вывел на большой экран фильм «Бригада» в 2003 году. Фронтовики, приходившие с Первой мировой войны не знали, что «убил врага – это круто», а уж тем более убить врага, с которым говоришь на одном языке и с которым у тебя тысяча лет общей истории. А вот после «Чапаева» это стало объяснением, почему некоторых надо убивать. Звучало совсем не жутковато, героически и «по-современному, по-большевистски звучало это. И скоро Коми край увидит, как это будет происходить от Нижней Печоры до Лузы и Верхней Вычегды.
Магистраль освоения. На черепах.
Для чего сюда, на Север, на Печору и в леса Усть-Кулома, на Вымь и на Лузу только за период 1930–36 год будут завезены 300 тысяч человек раскулаченных, переселенцев, заключенных лагерей и трудармейцев? Конечно, за разведанными природными богатствами. Они так и должны были завезены? Имеется в виду – так и предполагалось, что люди приедут в «дикое поле», где ни землянки, ни строений, ни медицинской помощи, ни подвоза продовольствия в сколь-нибудь терпимых объемах? Нет. Совнаркому и самому товарищу Сталину все эти годы бодро докладывают, что все переселенцы размещаются в подготовленных строениях. Кто докладывает? Михаил Давыдович Берман – человек, который отвечает непосредственно за переселенческую политику. Его потом арестуют и расстреляют, потом реабилитируют в 1957 (как ни странно). Но факт – хоть М. Берман и указывал на совершенно недопустимые формы переселения (в частности писал о том, что везут людей страшно – без еды, без воды, больных и часто… не имеющих никакого отношения к раскулаченным и сосланным. Да, вы удивитесь – по оценкам того же периода – уже на месте высадки в лесах до семи процентов из отправленных на Север и в Сибирь «до кучи» обнаруживались и комсомольцы, и хозяйственные работники, которые всего-то были осуждены к штрафным работам на месте, в своем поселке или селе), но этот же Берман уже искренне врал про подготовленные избы, про укомплектованность инструментами, мылом, организованном снабжении. Тут уж он и некий генерал Мороз всё-таки врали. Прекрасно зная безнадежность ситуации, и, скорее всего, задолго до потерь знали о неизбежности этих потерь. В зимы 1930-31 года погибли почти все дети. Ещё раз повторю факт – погибли почти все дети. И старики. Почему? Да потому что местное население было пропагандой настроено так – это «враги народа», кулаки, сиволоны (слово «сиволон» рождено от сокращения СевЛОН – Северный лагерь особого назначения – филиал Соловков в Вологде, откуда шли и рубили просеки первые команды заключенных, через которых и происходило знакомство местных людей с «пришельцами»).
Настроены местные были отнюдь не добродушно. Надо было переселенцам в первую зиму потерять детей и стариков, надо было столкнуться с беглыми, истощенными и замерзшими в том числе насмерть людьми, пока не начался в 1931-32 годах сдвиг в сознании, и не появилось желание помочь чужакам хотя бы по мелочи – инструментом, поделиться уловом, подсказать, где собрать ягоду и как хранить продукты.
А в посёлках переселенцев царили в первый год нравы, которые здравым смыслом не объяснить. Столкнулся я как-то с книжкой одной своей землячки, по которой видно (хотя она сама по одной из своих линий в родословной тоже потомок спецпереселенцев), что она представить себе реальность того времени не может. Например, она описывает, как рубят лес и строят первое жилье переселенцы, но... рубить было нечем! Как? А вот так. Выстругивали ножами, выкорчевывали с корнями. В Мещуре, Усть-Коине, Божью-доре переселенцы рубили лес… ножами. Которые вечером надо было сдать. Найденный нож длиною более 15 сантиметров мог быть причиной наказания. Топор, по воспоминаниям, был один, да и то у охранника для подготовки своего костра, шалаша и что-то там с крепежами для лодок делать.
Описывается в её книжке керосиновая лампа. Но их не было даже у комендантов! Лучина и промасленные тряпки были свечами. Такие слова, как «марля», «йод», «бинт», «аспирин», конечно, вызывали при прочтении её книги только саркастическую улыбку. Лечились кипятком, заваренной ивовой корой, елочными побегами, можжевеловыми припарками (мази тоже из можжевельника отжимали. И, подозреваю, что не в первую все же осень… Не сразу разобрались).
Сами переселенцы к местным тоже относились с опаской. Головы людей были забиты мифами, сказками и прочей дурью. Детей пугали людоедами и бабками-ёжками, взрослые в разговорах ставили знак равенства между злым конвоем и местными людьми. Несколько позже – к середине 30-х годов, к сожалению, вологодский знаменитый конвой (знаменитый слепой беспощадностью «шаг влево, шаг вправо — стреляю!») только укрепит отношение к местным, как к чужой агрессивной среде.
Приходилось немало слышать, что дескать, коми люди быстро разобрались и пришли на помощь сосланным... Нет. Не быстро. Потребовалось несколько лет. А те отдельные случаи, когда и вправду некоторые коми села и жители оказали помощь несчастным – они так и останутся исключением. Увы... Человеческая порода ХХ века была по средневековому жестока в условиях Великих Перемен и великих переселений.
Вера и безверие
...Баржи довозили людей с Котласа до Вогваздино (это село как пересылка несколько раз упоминается в «Архипелаге ГУЛАГ» у А.И. Солженицына). Далее шло разделение – часть людей отправляли по Выми в верховья – на Усть-Коин, Божью-дор, Мещуру, часть ближе – до Кылтово, до Ветью, а другую часть – не менее громадную – вверх по Вычегде – до Локчима, до Подъельска и других будущих лесных посёлков. Но речь в нашей книге не о том, что сказано уже лучше нас в других книгах. Речь о том, что вместе с переселенцами происходит и в коми деревнях мобилизация на работу в лесу в масштабах гораздо больших, чем это было в 20-х годах. Теперь нужны шпалы, теперь лес нужен для строительства самих посёлков, мостов, технических ремонтных объектов. Да и обогреть теперь надо было в три раза больше людей, чем было раньше… Нагрузка на экосистему увеличилась в разы. Опытные охотники, конечно, по-прежнему могли взять довольно легко и рябчика, и куропатку. Но всё-таки птица и зверь стали уходить. Рыбы ещё было навалом. Сетью мало кто промышлял. И нравы, понимание – когда можно, а когда нечестно ловить сетью, были ещё крепки и прозрачны перед сельчанами. Но ломка и обиды уже начались. Как? Что случалось причинами обид и ломки?
Офицеры НКВД ловят на сети в неположенное время, и хоть сами не запрещают ловить и другим, но молодежь вводится в соблазн, только старики ругаются. Пытаются говорить со старшими, но бесполезно. Более того, среди приезжих по отношению к вымским коми часто случалось высокомерие с откровенным хамством. Когда и поили мужиков (да что там – и детей тоже) до потери сознания, а потом глумились. И когда не спрашивая брали, например, сено или инструмент, а потом небрежно расплачивались с фразами: «На дед сапоги – все девки твои...» А дед две войны прошел. У деда дочерей шестеро. Дед видал в жизни такое, что «цивилизованному» из Питера или Воронежа и не снилось. И вся эта враждебная ломка происходила стремительно.
Или заготовлен лес под строительство амбаров, а приехали военные и забрали. Колхозники ни с чем. Ну один-два раза объяснит председатель сложностью времени, а потом начинается бурление: «Нас за людей не считают....Наш труд не ценят!» Промолчим уж про недоразумения, которые неизбежны и про бессчетное количество обманов – вольных или невольных (обещал один, его арестовали, второй не в курсе... труды пропали). Хаос. Движение тысяч людей всегда несет хаос на какой-то период времени.
В Усть-Цильме раскулачивали тоже. И что — куда их отправлять? На Дон что ли? Север ведь и так — дальше-то уже некуда. Но умудрялись отправлять на север и отсюда – в Хабариху, в Крестовку, в Бугаево. В 1989 году, будучи молодыи корреспондентом газеты «Красное знамя» я застал живой бабусю, которую в 1932 году отправили в Бугаево, а двух детей оставили в Усть-Цильме. «Председатель блудник был-да. Хотел, чтоб я спала с ним, вот и выдумал ссылку. Какой там кулаки, если на меня приходилось хлеба в палец толщиной да в две ладошки шириной... Это за трудодень. Кабы не матушка-Печора да не корова – мы бы и в 30-х годах с голоду пухли...» – рассказывала полуслепая старушка. Всё это – обманы, аресты, пренебрежение, обязательная отработка и наказания за каждую ерунду породили страх. Не страх Божий, а страх перед начальством, перед теми, кто под флагами красивые речи говорил, в конечном счете даже перед соседями – а вдруг обидятся на что-нибудь да донесут напраслину? Или позавидуют лишнему куску материи или хлеба...
Но будет совершенно ложной картинка, если мы не скажем и о другом – о вере людей. В том числе и в коммунизм. В том числе и о вере в то, что дети будут жить лучше, и время будет сказочное, что надо потерпеть.
Как сегодня уже забыли БАМ (строительство Байкало-Амурской Магистрали, о которой в середине 70-х годов трубили по ТВ и по радио, романтизировали в произведениях искусства и создавали ореол чего-то порогового в истории), так сегодня забываются и настроения при строительстве Северной железной дороги. Конечно, рассказы об ужасах и смертях заключенных просачивались и в крестьянскую среду. Но вместе с этим захватывало дух от открывающихся перспектив и изменений жизни народа в связи с освоением нефтепромыслов, в связи с тем, что «до Москвы можно будет за день доехать».
Люди пели. Люди пели в разы больше, чем мы даже думаем. Это трудно себе представить, но песня и вправду была везде – на сенокосе и лесоповале, за домашними делами и за баюканьем ребенка. Пели, пели, пели. По-русски, по-коми, по-немецки, по-польски, пели на всех языках, какие только сюда в Коми завезли. Этот песенный феномен не исследован до сих пор, хотя есть труды довольно известных в мире музыковедов. Возможно, потому по-настоящему не исследован, что ответы надо искать где-то в междисциплинарном пространстве – между психологией сознательного и бессознательного (как личного, так и коллективного) и политэкономикой ломки традиционного уклада, между демографией (переселение и стрессы миллионов людей) и социологией новых коммуникаций.
Дороги — это и есть идеология края
Довоенные комиссии на той же Печоре – это в основном комиссии изучающие возможности транспортные. Интересовали пути-дорожки. Как вывозить уголь через Печору и Усу? Как доставлять нефть? Сегодня это трубопроводы. Тогда о насосах нынешней мощности не хватало даже фантазий инженерной мысли.
В 1923 году на Печору прибыла правительственная комиссия. Возглавлял её видный в то время политический деятель ВКП(б) (Всероссийская коммунистическая партия большевиков), сыгравший большую роль в освобождении Севера, Михаил Сергеевич Кедров. По поручению председателя ЧК Ф. Э. Дзержинского комиссия должна была изучить перспективы хозяйственного использования Печорского края. Ее интересовал прежде всего водный транспорт. Были созданы Печорское агентство Северного управления речного транспорта и четвертый Печорский технический участок Севводпути. Надо отдать должное – те решения и сам Михаил Сергеевич Кедров оказал огромную помощь в развитии Печорского края. При его же содействии была оборудована ремонтная мастерская в Щельяюре, которая после национализации флота стала главной ремонтной базой на Печоре. Уже через три года на Волоснице были спущены на воду первые две самостоятельно сделанные баржи. А вообще же, Щельяюр на долгие годы – вплоть до нашего времени , становится важной точкой, ремонтной базой и специфической отраслевой столицей ремонтников флота на Печоре. В сознании тысяч людей, нескольких поколений, матушка Печора незримо делилась на «до Щельяюра» и «после Щельяюра».
А уже в 1927 году для подготовки кадров в затоне Щельяюр была организована школа ФЗО, где готовили мотористов, кочегаров, рулевых, плотников, столяров и рабочих других специальностей для строительства, ремонта и эксплуатации флота. Руководил подготовкой кадров потомственный речник Николай Иванович Федосеев.В 1927 году был восстановлен в устье Печоры сгоревший в годы гражданской войны лесопильный завод. Движение к Нарьян-Мару стало ещё и производственной необходимостью. Ведь возобновилась лесозаготовка на экспорт в бассейне реки Печоры.
Есть интересный случай общественной самоорганизации. В том же году жители деревни Мамыль приняли решение и… вырыли канал. Целых пять километров. Не под штыками, не под литаврами и пламенными речами, а по хозяйственной необходимости. Ещё сильны были общинные отношения (в 30-х их заметно «заорганизуют» коммунистической принудиловкой).
В 1930-х на Север не только везут насильственно. Это время открывшихся возможностей для молодых специалистов, активной молодежи.
С чемоданчиком, как девочка из кино, появится в микуньских хлябях в зиму 1942-43 годов Клавочка Полещикова. Вся станция пока лишь задрипанный вагончик с выбитыми с одной стороны стеклами, и вывеской на другой стороне - «ст.Микунь» сколоченной досками из ящика. По документам именно она будет считаться первой начальницей станции, хотя формально с 1939 года станция Водораздельная (так назывался этот полунаселенный пункт Микунь с тремя бараками и промзоной лагерей) уже существует.
А чуть раньше 12 мая 1937 года на левом берегу реки Вымь, напротив села Княжпогост, на специально построенном береговом двухъярусном пирсе, с баржи, доставленной по высокой воде после ледохода, были разгружены два паровоза серии ОД № 724 и № 2228. С ними ещё и 63 платформы и 5 старых крытых вагонов, привезенных с канала Волга–Москва. На другой день паровоз ОД № 724 был собран и заправлен, и 14 мая 1937 года на Северо-Печорской магистрали началось движение. Во всяком случае – так подают историю. На самом деле это движение было сродни движению паровозика Диснейленда – 2 км в одну сторону, полтора в другую. Но тягловая сила паровоза — это уже кое-что – перевозка грузов оживилась.
А 10 сентября 1937 года уже прошел первый поезд Княжпогост-Ракпас. Это целых 14 километров. Первый перегон по Северной железной дороге. Провел поезд молодой комсомолец-доброволец, приехавший в Коми край по личному желанию, Надыршин. Имя его неизвестно, хотя в газетах того времени мелькнул с инициалами А.Х, и сообщалось так же, что молодому помощнику машиниста... 17 лет!
В течение всего первого года строительства каждое утро в 5 часов из Княжпогоста отправлялся первый паровоз, толкая перед собой платформы, нагруженные шпалами и рельсами. Этот укладочный поезд проходил до конца готового пути. В шесть часов отправлялся второй паровоз с платформами, на которых находились рабочие, и доходил до места укладки полотна. Но мы отметим и ещё один момент, который омрачает эту же дату. Видимо, по окончании работ из Ракпаса снималась большая группа заключенных и переводилась под Ухту и на Кожву. В связи с этим было расстреляно около 200 человек. Так вот – видно, отказники были, штрафники и бузотеры. А разговор лагерного начальства был короткий. Среди расстрелянных был и односельчанин А.Солженицына писатель Штыков.
В июне 1937 года на пустынном правом берегу Печоры высадились первые строители железной дороги и города (в составе строителей были и осужденные, отбывающие срок в Ухтпечлаге НКВД).
12 августа 1937 года Печорский окрисполком выделил территорию в 160 гектаров под «временную базу и причалы для транспортно-складских операций строительства железной дороги и станционные сооружения (вокзал, мастерские, пакгаузы, депо, жилые здания, железнодорожные пути, разъезды) на берегу реки Усы выше авиа- и радиостанции Ухтпечлага». Уже в августе 1937 года Первое отделение Ухтпечлага начало строительство железной дороги Усть-Уса – Воркута, которое впоследствии было остановлено как неперспективное. Но след то решение оставило, как для Печорского речного пароходства, так и для будущего города Усинска. Известно, например, о моряках-подводниках... Да-да, они занимались в 1941-м году дноуглубительными работами на Усе. Труд был адским, а питание шикарным по тем временам (о чем и остались легенды среди стариков Усть-Усы – о шоколаде, сгущённом молоке и мясных паштетах. Всё это жители усинских сел увидят в следующий раз только через 20 лет). А к началу 90-х годов из тридцати моряков живых не было уже никого.
28 октября 1937 года Совнарком СССР принял постановление № 1952-343 о строительстве Северо-Печорской железнодорожной магистрали через населенные пункты Коноша–Вельск–Котлас–Княжпогост–Чибью–Кожва–Воркута, протяженностью 1560 километров с вводом в эксплуатацию в 1945 году.
В сентябре 1937 года был организован специальный железнодорожный участок, штаб которого находился в Княжпогосте, 12 декабря 1937 был отправлен первый пассажирский поезд, который доставил избирателей на участок по выборам в Верховный Совет СССР.
10 мая 1938 года народный комиссар внутренних дел СССР Л.П. Берия издал приказ № 090 «О разделе лагерей Ухтпечтреста». На его основе были организованы Ухтижемлаг, Воркутпечлаг, Устьвымьлаг и Северный железнодорожный лагерь НКВД. Севжелдорлаг НКВД был организован на базе Транспортного отделения Ухтпечлага. Новый лагерь подчинялся Гулжелдору. На каждый новый лагерь в соответствии с отраслевой спецификой возлагалось выполнение плановых заданий, ранее выполнявшихся Ухтпечлагом НКВД.
Лица были точно «с необщим выражением»
На этом остановимся… С точки зрения документального оформления нам мало что интересно – повторяться за десятками уже написанных книг мы не будем. Но вышеуказанные цифры, даты, обстановку был смысл указать уже хотя бы потому, чтобы было понятно какой шок пережили местные коми за кратчайший промежуток времени. По берегу Выми ходят китайцы и казаки с лампасами. Здание управления Печоржелдорлага (строили в 1932-34 году), построено в стиле пагоды с элементами китайского барокко. Отметим – позже стали говорить, что это типичный щусевский конструктивизм, но это неправда. Это пагода, другое дело, что её быстро подогнали под конструктивистскую «правильность».
И эта «правильность» и даже полуанекдотичный деревянный сталинский ампир по хотелкам Печержелдорлаговского и Севжелдорлаговского начальства попрет в строительстве станций и домов культуры – на фотографиях ещё недавние вокзалы Сосногорска и Княжпогоста, старые дома культуры – все это образчики того стиля. Мы ругаем его? Нет. Мы говорим о том, что символами изменений – зримых – случаются именно такие вещи: архитектура, праздники, кино, новые книги (новое чтение), новая песня и музыка – марши звучали и звучал гудок паровоза. Они, эти гудки, уже резали тайгу и Коми край ровно пополам . Через все это происходила психологическая отбивка времени...