Наступила новая весна, но положение дел Худобашева не сказать, чтобы сильно улучшилось. Он уже заложил новый дом, взял под него внушительную ссуду и заново отстроил лавку на Ильинской (пусть не в пример скромнее прежней), а сам при этом яростно схватился за работу, почти забыв про отдых. С утра до полудня Иван трудился в мастерских вместе с артельщиками, а после обеда до позднего вечера улаживал торговые дела. Торговля теперь шла неважно - немало состоятельных заказчиков уже переметнулись к конкурентам, что бойко торговали на соседних улицах. И потому по воскресеньям Иван, заменяя уставших мастеров, стоял за ювелирным верстаком дни напролёт, упрямо надеясь собственным искусством подивить покупателей.
Он давно повинился перед женой за грубые слова и недоверие, за всю беду, что приключилась после их размолвки, в тот злополучный день. И только о самых постыдных и горьких для него моментах, Иван почёл за благо умолчать. Жена, без упрёков и лишних расспросов, простила его за всё разом.
- Ты верь мне, Пашенька, просто поверь, как раньше. Ведь я люблю тебя всем сердцем и не хочу, чтобы ты была несчастлива.
Паша внимала словам мужа и рассеянно кивала, да молча гладила его по голове…
После всего, что пришлось пережить за недавнее время, она пыталась как-то разобраться и свыкнуться с малоприятной и неожиданно открывшейся действительностью. С тем, что супруг её – недавнишний герой-спаситель, вдруг оказался и слаб, и неправ. Что тот, кому она спокойно и смиренно доверила свою судьбу, нанёс ей обиду без всякой причины, а потом и подвёл их обоих.
… Теперь они проводили наедине друг с другом совсем немного времени: хозяин заходил домой к обеду (да и то не всегда), а после возвращался ближе к ночи. Усталый и немногословный, он быстро ужинал и отправлялся спать - зачастую один, на постели, которую ему стелили в кабинете. Так продолжалось до тех пор, пока однажды, среди дня, Иван Захарович вдруг заявился домой не один, а в сопровождении мастера Мосолова. Да и не то, чтоб заявился, - сказать точнее, Кузьма Иванович сам и привёз его. Худобашев был сильно бледен и едва держался на ногах. Со слов встревоженного мастера, с хозяином случился обморок – за верстаком в мастерской, на глазах у работников. Не слушая возражений, жена уложила Худобашева в постель и немедля отправила Марфу за доктором.
- Что же ты не бережёшь его, - пенял Кузьма Иванович перед уходом Паше, - али не видишь, как он жилы рвёт себе. Поди, как не железный…
Скоро вернулась Марфуша с доктором и тот, прилежно осмотрев больного, пообещал прислать «укрепляющей силы» микстуры собственного изготовления, а помимо того предписал лишь одно - продолжительный отдых.
Долго, до глубокого вечера, сидела Прасковья у изголовья заснувшего мужа в незатихающей тревоге. Просить совета или тем более надеяться на помощь ей было не от кого. Искать поддержки в доме госпожи Миркович Паша не отважилась, осознав-таки, что Ивану отчего-то неприятно участие родственницы. И будучи наедине с невесёлыми своими мыслями, Паша с тоской вспоминала покойную матушку, в любви и мудрости которой сейчас отчаянно нуждалась. Ведь всё, что осталось при ней после любящей матери - воспоминания о тихом голосе и ласковых словах, да материнские напутствия перед порогом смерти.
Прасковья осторожно поднялась, стараясь не побеспокоить спящего, и бесшумно ступая, вышла из спальни, а затем - не зажигая ни свечи, ни фонаря, направилась в свою горницу, где в заветном скромном сундуке хранились дорогие её сердцу вещи. Там, едва уняв внезапное волнение, она подняла крышку короба, да и засунула руку на самое дно. Неприметный замшевый мешочек проявил себя сразу же – струящимся мягким теплом, подобно тлеющему угольку из печки. Подрагивающими пальцами девушка распустила шнурок чехла и извлекла наружу едва пульсирующее, пробуждающееся на её ладони изваяние, а затем поднесла фигурку Плясуньи к губам и поцеловала каменное личико. Потом, без раздумий, опустила Плясунью обратно в чехол, решительно надела тот на шею и, стараясь чутко прислушиваться к каждому толчку внутри мешочка, неверными шагами вышла из дома.
Она ступала по вязкой, набухшей весенними талыми водами земле ещё обнажённого после прошедшей зимы, немого сада, - шла до тех пор, пока не оказалась под ветвями старой сливы, почти у самой изгороди, за чередой густого, колючего кустарника. Здесь девушка перевела дыхание, а затем, осмотревшись вкруг себя и не увидев ни одной живой души поблизости, направилась к сараю, где их хозяйственный садовник хранил рабочий скарб. Там, среди расставленного вдоль стены разнообразного инвентаря, Паша не без труда облюбовала подходящую лопату – не шибко тяжёлую и с заострённым концом… Собравшись с силами, да размахнувшись, она всадила полотно лопаты в землю - на сколько только было мочи. При первой попытке земля поддалась без труда, будто мягкое масло, и Паша, вычерпнув землицы, попыталась подкопать поглубже. Но после третьего усилия полотно лопаты отскочило, уткнувшись в препятствие, - с глухим и неприятным бряцаньем…
Вернувшись в дом, Прасковья разбудила мужа, - без слов, но ласково, и вместе с тем настойчиво потревожив спящего за плечи. Потом, подняв с постели, поманила его за собой. Худобашев покорно шёл следом, не вдаваясь в расспросы… Остановившись возле неглубокой ямы у старого дерева, она лишь указала мужу на лопату. Он, молча взявшись, сноровисто и скоро выкопал едва видневшуюся из земли находку. То был небольшой, но вместительный, ощутимо тяжёлый ларец, со всех сторон оббитый толстыми листами жести. Иван Захарович с усилием поднял его…
Не без труда Иван отнёс находку в дом, прямо в их спальню, где за закрытыми дверями, сбив парой ударов навесной замок, в волнении откинул крышку... Супруга, запалив свечу, тихо присела на пол рядом с мужем. Первые несколько секунд Худобашев молчал, пытаясь справиться с прерывистым шумным дыханием.
- Вот оно добро от прежнего хозяина, - проговорил он наконец, - кабы не ты, так и век бы в земле пролежало…
Ларец был набит до отказа – золотыми монетами, да украшениями, смешанных с россыпью поблёскивающих при скудном свете драгоценных камней. Худобашев, с трудом отведя глаза от сокровищей ростовщика, ошеломлённо смотрел на супругу, осознавая в полной мере то, о чём смутно, усмиряя в себе беспокойные мысли, и раньше догадывался: что владеет подлинным сокровищем, - вовсе не тем, что скрывалось в земле его сада, или в пещере посреди таёжной кущи – а тем, что живёт рядом с ним, и принадлежит ему чистой душой и любящим сердцем. Он так же решил для себя, что не позволит ни одной живой душе покуситься на его когда-то столь неожиданным образом обретённое счастье.
Уже на следующий день, с предельной трезвостью обдумав всё случившееся с ним за последнее время, Худобашев принял трудное решение. И не закончив толком обустраивать дела, Иван Захарович составил обстоятельное письмо и отправил оное в столицу, на имя купца первой гильдии Алексея Сапожникова…
http://proza.ru/2020/07/27/1613