С наступлением холодов к нам на кухню в поисках тепла и пропитания стали наведываться мыши. Им у нас настолько понравилось, что они зачастили, а может и просто обосновались где-то в укромном месте. Мыши грызли всё подряд, бегали по дому, шумели, оставляли следы своей жизнедеятельности. Одним словом, причиняли массу беспокойства. Мышеловки, расставленные в местах наиболее частого появления серых гостей, помогали не особенно хорошо. Не было заметно, что мышей как-то поубавилось. Тогда мы решили, что пора принимать более действенные меры – нужен был кот. На счастье, знакомой моей мамы подбросили котёнка, или она сама его где-то подобрала, и теперь думала, куда бы его пристроить. Долго не размышляя, мы взяли котёнка себе.
Котёнок был чёрный с белым треугольником на груди, белой полосой на животе и белыми кончиками лап. Голова и уши у него казались несоразмерно большими по отношению к остальному телу. При всей внешней неказистости котёнка глаза его глаза отличались несомненной красотой. Они были, как у филина, огромные, круглые, золотисто-бронзового цвета, контрастно и красиво выделявшиеся на чёрной мордочке, очень живые и подвижные. Шерсть у него была недлинная и не шибко густая. В целом внешность его подходила под описание обычного дворового кота.
Поначалу котёнок всего боялся, но быстро освоился в доме, и мы стали выпускать его на улицу. Как и всякий котёнок он был очень подвижный, игривый, любопытный. Часто он залезал на какое-нибудь дерево или деревянное строение, но потом боялся оттуда спуститься и приходилось его доставать. Ему очень нравилось разгоняться и со всего хода запрыгивать на деревянные опоры линии электропередач. Правда, когда опора попадалась бетонной, котёнок с жутким скрежетом и недоумением в глазах соскальзывал вниз, после чего бежал пробовать свои силы на следующем объекте. Постепенно он рос и превращался во всё более добротного и упитанного, прямо-таки солидного кота. Голова его то ли на самом деле стала пропорциональной туловищу, то ли мы уже привыкли к его виду, и нам это только казалось.
Котёнок очень любил детей. Он играл с ними, позволял себя всячески тискать и всё терпел. Дети могли делать с ним что угодно, но он ни разу не поцарапал их и не покусал. Если ему надоедало, он просто старался вырваться, убежать и спрятаться в недоступном для детей месте. Если же сбежать не удавалось, он жалобно мяукал, призывая на помощь взрослых. За такую податливость мы иногда называли его пластилиновым котом.
С самых первых и, вероятно, не самых простых дней жизни у котёнка сохранилась привычка разминать лапами что-нибудь мохнатое и обсасывать ворсинки. Вероятно, ему пришлось рано отлучиться от кошки-матери. Ещё одним следствием тяжёлого кошачьего детства была его манера еды. Он не просто ел, он даже не наедался до отвала, он ел как в последний раз, стараясь проглотить всё без остатка, что было в его миске. После того, как он съедал сколько мог и даже чуть-чуть больше, он отходил от чашки и направлялся к дивану. При этом идти ровно он не мог, его ощутимо утягивало в сторону. Он неспешно и тяжело ступал своими мягкими лапами, медленно облизывался, глаза были лишь полузакрыты и только щурились. Так он подходил к дивану и, как сражённый пулей, падал на покрытый ковром пол. Он не ложился, а именно падал. Все его четыре лапы одновременно расслаблялись, и переполненное едой брюхо в одно мгновение оказывалось на паласе. Вытянувшись на полу во всю длину, он закрывал глаза и начинал тихонько и крайне довольно мурлыкать. Полежав некоторое время, он неохотно поднимался и начинал умываться. Нужно сказать, что кот был абсолютно всеяден. Он ел всё, что ему давали: кашу, картошку, даже огурцы и перец. К зиме он отъелся так, что стал похож на раздувшийся бочонок. Несмотря на хорошую кормёжку, кот имел и дурную привычку проверить, нет ли на столе ещё чего-нибудь съестного, и при случае утаскивал оставленную еду. Но нужно отдать ему должное, никогда не прятался и не сбегал, если попадался.
Ничем не брезговал кот, ни от чего не отказывался. Но была у него особая любовь к особой еде. Однажды утром мы пришли на кухню и увидели на полу перевёрнутую чашку. В ней лежали принесённые женой из церкви просфоры. Но на полу просфор не было, кот съел их все до единой, осталось только немного крошек. Мы удивились, что кот съел такое непримечательное кушанье. Сначала мы подумали, что плохо его покормили, и он от голода схарчил всё, что смог найти. Но в последствии, если кот оставался дома, а просфоры находились в месте его досягаемости, он непременно находил их и съедал все до последней. При этом степень его сытости никак не влияла на желание отведать освящённого хлеба. За это мы, шутя, стали называть его православным котом. Но, как выяснилось, не хлебом единым живилась кошачья душа. Как-то на Пасху мы оставили кота дома и не убрали со стола крашеные пасхальные яйца и кулич. По возвращении домой нас ожидал сюрприз. Кот блаженно растянулся на полу и, распушив усы, мурчал. Кулич был объеден со всех сторон. Видимо кот съел, сколько смог, и умять больше уже был не в состоянии. Яйца, вернее то, что от них осталось, были разбросаны на полу. Кот, чтобы добраться до содержимого яиц, сбросил их со стола, скорлупа треснула, и он ухитрился выесть съедобную часть. Так кот отметил Пасхальное воскресение.
Просфоры, куличи, пасхальные яйца…. Тут уже развеялись все сомнения. Кот и вправду как будто был ревнителем православной веры и выражал свою приверженность доступным ему способом. Свою любовь к религиозной пище кот сохранил на всю жизнь. А мыши, кстати, с появлением кота в доме пропали. Мышей он ловил везде, где они попадались – и дома, и на улице.