Том проснулся испуганным и разбитым, чувствуя на коже едкую слизь, которую, вопя и чертыхаясь, пытался оттереть во сне о кальсоны, – Боб, помимо фантастических для червя размеров, ума и десятка глумливых глазок, оказался оснащен длинным шершавым языком, которым выхватил словно щупальцем горшок из рук импровизированного официанта. После этого сосуд просуществовал лишь долю секунды, хрустнув как яичная скорлупа в раскрывшейся пасти монстра. Проглотив его, червь довольно крякнул и втянулся в стену с неприятным звуком трущихся друг о друга корок.
В комнате было ужасно холодно. Касавшиеся пола ступни онемели, словно он полночи ходил по снегу. Том спрятал их под край одеяла и скукожился, обхватив ладонями плечи.
Судя по жидкому, сочащемуся снаружи свету, настало раннее утро. В очаге дымилась прогоревшая головешка, над которой на сквозняке играли крупицы пепла.
Том закрыл глаза и постарался поспать еще, думая о приятном. Этот сон с червем совершенно измотал его – и, что отвратительно, ни в какую не шел из головы прочь, коверкая все то лучшее, что дарило страдальцу воображение. Стоило подумать о какой-нибудь знакомой красотке, как по ее лицу пробегала рябь, превращая его в отвратительную гримасу. Пейзажи скручивались до нор, а россыпи золотых монет превращались в желтую гремучую слизь.
Промаявшись еще с полчаса, Том встал с затекшей больной спиной, мутью в голове и таким продрогшим, что готов был поджечь на себе одежду. На кровати под ворохом тряпья лежал Ланс. Если бы не отвратительная двусмысленность, Том бы зарылся рядом.
На всякий случай осмотрев стену за кроватью, бывшую обычной заплесневелой стеной с деревянной дверцей, ведущей, очевидно, в чулан, он свернул одеяло свиным рулетом, обулся и тихо вышел.
Снаружи было заметно теплее, чем в доме бедняги Ланса, которому за грехи отцов выпало жить в этой сырой пещере.
Росита-Эскадра приветствовала хозяина хриплым ржанием. Несмотря на почтенный возраст, кобыла отличалась волчьим аппетитом и крысиной неразборчивостью в еде. Насколько позволяли поводья, она изгрызла куст белладонны, кору тиса и заросли дурмана под ним. Нормальную лошадь все это прикончило бы на месте.
Том подтянул подпругу, отдав должное концерту в животе лошади, отвязал ее и забрался в седло, надеясь вскоре обнаружить какой-нибудь ручей или реку, чтобы умыться.
Череп баронета перекатился на дне мешка, недовольно клацнув зубами. Боб – это самодовольное ничтожество длиной с поезд – ему категорически не понравился.
Далее http://www.proza.ru/2020/03/30/611