(сказошная быль)
“… и ещё, остерегайтесь добрых волшебников! Эти сомнительные личности так и манят к себе неприятности. А после только и остаётся, что верить в чудо…”
***
Внуки мои золотые частенько спрашивают, что же в этой истории произошло на самом деле, а что является лишь моими седыми фантазиями. Чего таить, от правды я уже подустал. Потому, приходится отвечать им по совести, ибо так оно всем лучше. Что было, то было, да прошло. Гляди и меня уж скоро не станет, поведать будет некому. Да и голова уже того, тю-тю. Вот решил её записать. Так и мне полегчает, да и другим наука. Только тайна эта не моя, она - чужая, и беречь её мне следует особо. Таков был уговор. Посему, что-то будет сказано, а о чём-то и умолчать придётся, уж не обессудьте. Не к добру иное бередить, усопшие тени тревожить. Сказано ведь, уж коли неведома сила дремлет, должны вокруг быть любовь да покой. Вот пущай и будут.
А раз мы так с вами условились, да-к и начнём, пожалуй. Не далеко это было. Не давно. Не это. Да и было ли...
***
Шапошное знакомство.
Помнится, могло случиться оно шестого дня... Ну да, кажись так и есть, с рассветом шестого дня, при дюжем морозце, что ударил аккурат в ночь на полную луну. Дворцовая площадь нашего северного города тем ясным утром была ровно припорошена пушистым снежком, который похрустывал под валенками и веничком легко смахивался, ать-ать. Туда я ещё не добрался и покамест спокойно себе мёл мостовую неподалёку, краем глаза оглядывая непочатый фронт работы. Тут, словно из ниоткуда, на пустынной заснеженной площади явился мальчуган, с виду лет двенадцати. Ей-ей как с Луны свалился! Весьма было это необычно, ибо все наши городские детки ещё спят в такую рань. А ему видать не спалось. Встал как барчонок к центру, руки в боки, и начал озираться по сторонам сквозь светло-гуляфные стекляшки очков.
Солнце только поднималось, освещая первыми лучами литеры сонных окрестных домов. Обросли они в этом году сосулями чуть не до самой земли, а где и до неё аж, пустив свои ледяные корни. Прикрыв один глаз, тот малец стал ловить другим первых солнечных зайчиков, что уже побежали по исполинским сосулям от золочёного шпиля нашего адмиралтейства. Какое-то время он загадочно качал головой из стороны в сторону, словно маятником, влево-вправо, туды-сюды. Так продолжалось пару минут, пожалуй. Точнее не скажу, не упомнишь ужо. А я всё мёл да и мёл. Махну с пяток раз - посмотрю на него, махну ещё - снова смотрю, любопытствую.
А этот хлопец с истой дотошностью всё таращился на шпиль, словно пытаясь повнимательнее рассмотреть нечто очень занятное на высоченной крыше-иголке. Чего он там высматривал было непонятно. Мне вообче со стороны причудилось, будто мальчик ненадолго застыл и превратился в маленький, улыбающийся во весь рот, ледяной статуй.
Глядь, словно увидав наверху старого знакомого, мальчуган радостно воскликнул и стал прыгать, широко размахивая над головой руками. Дюже он сильно скакал, помнится, что даже очки слетели. Пошукав их рыхлом снегу, малой поднял стекляшки и стал протирать кончиком одежды. Только тут я подметил, что одет он был, ребятки, в белую пижаму...
Ой-ты-ой, впору было содрогнуться. Мороз стоял хоть и не трескучший, но крепкий, аж щёки краснели. А он в пижаме! Был канун праздника Рождения Господне. После ночного снегу дел на дворцовой площади у меня было более чем достаточно. Я спешил успеть мал-мало основные подходы почистить до открытия ярмарки и последних еловых базаров. В обчем, отвлекаться мне было некогда, мало ли кому там не спалось.
Однако же душа моя взаправду была не на месте. Ребятёнок на морозе, не дай бог соплей настудит. Ему же домой надо, под одеяло греться да спать, а не на крыши тут золочёные глазеть. Потому я стал махать метлой ещё быстрее, прибавил ходу в направлении мальчугана и окликнул его.
- Эй, мальчик! Мальчик! Где твои родители?! А ну беги скорее домой, замёрзнешь же!
Увидав меня сей пострел спокойно надел очки и озорно улыбнулся во весь рот. Отступив на пару шагов до колонны он приветственно помахал мне рукой и стал паясничать, передразнивая как я машу веником, ать-ать. Затем, припав на одно колено, хитрец зачерпнул пригоршню снега, распрямился и подбросил ледяной пух перед собой. Невесомые искристые снежинки легко взмыли высоко вверх, и, кружась, стали медленно опускаться, полностью скрыв непроглядной пеленой из вида силуэт этого шалунишки.
А когда же снег рассеялся... Вот когда он совсем осел, никого на месте уже не было. Белый мальчик ну просто исчез! Истинно так. А порыв ветру сдул с брусчатки и все его легкие следы. Хотите - верьте, хотите - нет, однако дело то было на полной январской луне, сиречь шестого дня. Так мы стало быть и познакомились.
Площадь одного дома.
Дивны дела божии, а уж людские проделки чудны и того хлеще. Площадей я подмёл на своём веку не мало. Но такую площадь как наша Флюгерная мету всегда с пристрастием и чище всего. Спросите, почему? Да-к просто потому, что там и прибирать-то особо нечего, ибо совсем уж она невеликая у людей получилася. Умудрились же такую кроху выдумать! Несколько шагов голубиных поперёк, да и только.
Городские легенды про неё разные ходили. Слыхал и такую, что, мол, заложили эту площадь аж при Высоком Владыке для поселения то ли придворного шута-лилипута, то ли для любимого царского домовёнка, дескать дюже он любил на бубнах по утрам музицировать. Ага-ага, сочиняют про неё небылицы кто во что горазд. Как бы то ни было, а место таковое в городе у нас имеется. И примечательно, что дом на том месте стоит испокон веку только один. Так на нём и значится «Площадь Флюгерная. Один дом». Дом, в обчем-то, как вы поняли, единственный. Площадь - Флюгерная. Да вот только флюгера тут, по правде, ни одного. Видать давеча был, но ноне именно так.
Пожалуй, ежели постараться, то и поменьше площадей можно где сыскать, Мир-то большой. Однако в нашем стольном городе мне таковые не знакомы. Здесь всё норовят громадины отгрохать, чтоб масштаб да простор, чтоб душа сперва развернулась да неделю потом обратно заворачивалась. А ента - карликовая, иного дворика зазаборного меньше. Что говорить, небось и знают-то о ней единицы, настолько она тихая и неприметная в большом шумном мегаполисе. Редкий, поди, прохожий ответит ежели спросить, как тут найти площадь одного дома.
А вот мне она приглянулась чем-то. Какой-то здесь уклад совсем другой, загадошный. И ведь, как любая старинная площадь, наша Флюгерная тоже поди таит в себе немало тайн. Маленькая шкатулочка с секретами, ну никак не иначе. Во всяком случае, вопросов у меня про неё в голове всегда водилась тьмущая тьма. А уж о странных жителях этого одного единственного дома и того пуще.
Шутка, только, считай, я тоже здесь вроде как житель стал. Даве, как кладовочку мне выделили тут, в подклете, маленькое новоселие случилось. Места, правда, совсем чуть оказалось. Пара лопат, метла да тачка-тележка скрипучая, вот весь мой арсенал, всё что поместилось. Да только я не жаловался. Мне уютно, куда мне много. Город очень большой вырос, гостей любит, умаешься, пока в нём приберешься. А теперь стало где дух к полудню перевести, чайку хлебнуть да обо всём вокруг полюбопытствовать.
Спросите, что же тут достойным внимания оказалось? Откуда возникло столько моего интересу и вопросов? Ну, да-к, посудите сами. Смех-смехом, а флюгера таки нет. Как-никак был же! А куды делся, кто скажет? Ведь чем-то он был примечательный, раз целую площадь его именем назвали. Потом, дом тут стоит единственный. Квартир в нем дюжина, по четыре на кажный этаж. Жильцы из себя все разные, один чуднее другого. Да только все они... я вам этого не говорил... все они одинаковые тем, что не семейные. Стало быть дом одинокий, и жильцов он пускает таких же. Просто совпадение или тут так заведено?
Снова вопросы - куда раньше вёл ход из моей подвальной каморки, почему его замуровали и чьи голоса оттуда иногда доносятся? Не знаете? В обчем, перечислять можно долго. Но самое главное, и белый мальчик мне это однажды показал, все разломы и линии сходятся вроде как сюда. Понимаю, что не к добру это. Уж дюже быстро они ползут...
Но лучше обо всём по порядку, иначе и сам заплутаю, и вас попутаю. Шут с ним, с флюгером. То, что когда-либо было или будет рождено, явится в своё время и торопить нельзя. Никак нельзя. Эх, кому сказать - не поверят. Неосторожное слово! Ищешь недозволенного - сыщешь нежелательное. Ох ты, господи, как же вам объяснить-то? В детство придётся вернуться. В детство. В детство...
Потерна государева бастиона.
Прислушался - было тихо, лишь журчала вода, стекавшая ручейками по стенам, и с опаски чуть отстукивали зубы. Впрочем и зябковато было, а на мне шорты, рубашка с коротким рукавом, красный галстук да портфель с дневником, тетрадями и учебниками за пятый класс. Сандали в руках, в подвал постоянно поступала вода. Тогда она уже по щиколотку текла, так как на ближней дамбе по весне включили помпы, разрушенные прошедшей войной. Тусклое освещение шло лишь через пространство у сдвинутой крышке люка над головой. Ориентировался я в полумраке, оттого пугался каждого постороннего звука. Пока глаза привыкали, пытался понять, что сильнее, дикий страх или жуткое любопытство.
Не так давно в школе рассказали о существовании древней летописи. В ней история великой государевой крепости, от которой и пошёл потом расти весь его стольный град, да крепчать держава. О существовании подземных ходов, расходившихся по легенде от крепостных стен во все стороны, не слышал в нашем классе разве что глухой. Только глухие у нас не числились, потому знали все. Знал и я. Но долгое время не решался отправиться на поиски загадочной потерны государева бастиона.
Потерна, или подземный коридор, служила в древности для незаметных переходов из крепости к её бастионам и сторожевым редутам, потому располагали такие подземные галереи в очень скрытых местах. По таким подземным ходам отправляли гонцов с важными донесениями. Во время осады по этим потайным галереям заходили в тыл врага отряды защитников крепости. Там же устраивали склады с оружием, провизией, прятали драгоценности и даже содержали опасных узников. Сейчас место это представлялось малоприятным во всех отношениях.
От блокадных бомбёжек вся местность вокруг крепостного острова была буквально изрыта воронками вдоль и поперёк. А после Великой Победы сюда пришла тяжёлая строительная техника и закипела восстановительная работа. Поэтому надежды на то, что древние подземные тоннели могли после всего этого уцелеть, были нулевыми.
Однако же, мальчишки шептались и о существовании некой особой потерны, ведущей от одного из бастионов крепости и выходящей наружу чуть не через несколько километров! Чтобы преодолеть такое расстояние, этот потайной ход неминуемо должен был пройти аж под несколькими руслами городских рек. То есть, заложен он мог быть очень и очень глубоко, там, где его не могли повредить ни авиабомбы, ни масштабные восстановительные стройки. Следовательно, если и существовал такой старинный подкоп, то он был бы не только подземным, но и подводным.
На месте крепости в древности были глухие болота. Да и при мне весенним паводком город подтапливало не раз, доставляя немало неприятностей и без того зыбкому северному грунту. Мог ли вообще существовать такой подземный проход в наших местах, было весьма сомнительно. Да и если всё-таки мог, то в каком же он мог быть сейчас состоянии? Я крутил эти вопросы у себя в голове много-много раз, приходя к выводу, что либо никакой самой главной потерны нет вообще, либо она давно затоплена и обрушилась, навсегда похоронив в себе все государевы секреты и тайники с боярскими сокровищами.
С другой стороны, из головы так же никак не хотела исчезать одна крамольная мысля. Ведь если грунт под нами настолько зыбкий и размываемый, то как же тогда могли веками простоять толстые крепостные стены на столь массивном фундаменте? Такую тяжесть непременно должно было засосать в трясину по первой же весне. А она стоит себе всё это время, пережила не одно половодье и не одну осаду. Как это объяснить? На что же она там опирается? Уж явно не на болото. А камни, из которых были сложены исполинские крепостные стены? Откуда их столько взяли? Где-то была неувязочка, значит было бы не лишним поискать под зыбким мхом твердь со следами заброшенных гигантских каменоломен. Подозрения вели аж до заповедного скалистого острова, где хотелось, при случае, поглубже копнуть лопатой.
Однако, сперва я начал изучать не то, что под землёй, а то, что над ней. Мне было важно понять, какие ещё постройки вокруг крепости стояли на таких же древних фундаментах, как и она сама. И, надо сказать, таких зданий в округе набралось не мало. Плюс, я лично видел, как велось строительство новых домов на фундаментах старых разрушенных зданий. Да и все каменные бастионы крепости были на месте. То есть, теоретически, от самой главной государевой потерны мог сохраниться до наших дней не только вход в одном из бастионов, но и выход! Только где?!
Ох, сколько бессонных ночей я провёл, перебирая в сознании все имеющиеся у меня варианты окрестных дворцов, храмов, усадеб, флигелей, казарм, башен, конюшен и прочих древних сооружений, куда мог бы приходить древний потайной проход. А каждый ржавый замковый ключ, найденный на месте строительных раскопок, мы с мальчишками встречали воплями восторга, представляя, что рано или поздно сможем отпереть им старинную дверь в какой-нибудь потайной княжеской кладовой. Осталось лишь найти это манящее неизвестностью и давно утерянное секретное подземелье.
Если с уцелевшими до наших времён старинными зданиями было всё более-менее понятно, то вот по надстроенным на старом фундаменте новостройкам вопрос стоял открытым. Было ясно, что таких домов в округе может быть уйма. В древности, нижние этажи городских домов делали каменными, а верхние - деревянными. Жилыми были верхние деревянные этажи, так как считалось, что в каменных помещениях жить вредно. Выход из потерны мог запросто располагаться не только где-то в дворцовом корпусе, но и в совершенно неприметном здании, на каменном фундаменте которого сейчас мог красоваться любой городской новодел.
А ведь эта особая государева потерна запросто могла представлять из себя не один единственный тоннель, а подлинный лабиринт из подземных галерей, коридоров, ходов, тайников, склепов, усыпальниц, да чего угодно. Если подумать, то это вполне мог быть целый подземный город-лабиринт! И, скорее всего, такой вариант для безопасности великого самодержца был бы куда более логичным и предпочтительным.
Все эти вопросы, версии и догадки кружили мне голову и я окончательно потерял покой. Да и не я один. Нам всем тогда казалось, что мы стоим на пороге открытия величайшего секрета нашего города, стоит лишь немного постараться и до неё дотянуться. Нам всем хотелось поскорее открыть миру эту тайну. Но только мне одному неосмотрительно пришло в голову поспорить, что именно я первым найду затерянный вход, типун мне на мой язык-без-костей.
Вступив в тот спор, я напрочь отрезал себе пути к отступлению. Чтобы его выиграть, пришлось оставить себе только два пути: либо в строящиеся тоннели метро, либо в паутину водоотводных коллекторов.
Лезть в метро было слишком опасно. К тому же я догадывался, что заработавшая недавно городская помпа должна была значительно снизить уровень воды в упрятанных под землю руслах небольших рек и ручьёв. Поэтому я настраивал себя не бояться, спускаясь в тот злополучный коллектор под северной папертью одного из отобранных мною к осмотру в первую очередь древних храмов.
Как я и предполагал, подземная часть его каменного фундамента служила в этом месте правой стеной высокого водоотводного тоннеля. Мои расчёты оправдались. Массивные каменные блоки фундамента храма были отполированы вековыми струями воды до блеска и выглядели несокрушимыми, невзирая на свой возраст. Противоположная же стена была кирпичной и местами обвалилась, создавая искусственные пороги по всему просматриваемому течению подземного ручья.
Шлепая босиком по бетонному подземному руслу, я прощупывал каждый камень в кладке церковного основания, так как разглядеть что-то в такой темноте мне никак не удавалось. Несколько раз я поскальзывался на заиленном дне отводного тоннеля, потому был мокрый уже с ног до головы. Не оставляя попыток увидеть хоть что-нибудь, похожее на потайную дверь, я остановился, присмотрелся и прислушался.
Сердце колотилось уже где-то под горлом. Чтобы как-то унять волнение я глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Потом ещё раз глубоко вдохнул и снова медленно выдохнул. Успел ли вдохнуть в третий раз, я уже не помню. Как не помню, что надышавшись подземными испарениями, упал и потерял сознание. Не помню и как меня доставал оттуда случайно проходивший мимо открытого колодца молодой, но уже седой фронтовик. Не помню ничего. Знаю только, что спасло меня тогда только чудо.
Надо ли говорить, что в тот день я раз и навсегда закрыл для себя тему поисков таинственной потерны. Отныне и всю прожитую жизнь я не только ни разу больше не спускался в незнакомые подземелья, но даже ни разу не ступил ногой на крышку закрытого люка. Сам не ступал, детей своих не пущал и внуков теперь остерегаю. А уж ежели и существовала разгадка тайны потерны государева бастиона, то для моих любопытных зубов та тихая сапа оказалась слишком крепким орешком.
Уже много позже, почитай уже при втором президенте, городские газеты писали об обнаружении какого-то секретного тоннеля в стене нашей крепости. Заботливые иностранцы его очистили, подремонтировали и теперь он открыт для посещения как музейный объект. Потерна Государева Бастиона - так и стали отныне величать этот проход, не взирая на то, что он и под землю даже не спускается, не то, что под воду. Так-то вот.
Верил ли я, что этот небольшой надземный коридор и есть та самая таинственная городская потерна, поиски которой чуть было не стоили мне жизни? Конечно же верил, ребята. Верил очень и очень сильно. А когда, много лет спустя, в моём подклете дома на Флюгерной, построенном на фундаменте старинных белокаменных палат, я обнаружил замурованный проход, приходилось верить пуще прежнего. Господи спаси и сохрани, как же я силился в это верить, даже невзирая на странные голоса...
Лунатик.
- Вот заливает, ха-ха-ха! - Борис Квят-Хватов, здоровенный рыжий начальник окружных блюстителей правопорядка расхохотался предо мной мягким раскатистым басом. - В пижаме да на сочельник, умора! Дядя Еремей, молю, пощади, рассмешил аж до икоты. Брешешь же!
- Когда я тебя дурил-то, Боря? Я ж тебя вот с таких лет помню. - и я показал ладонью от горшка два вершка с полтиною. – Ну, сам посуди, зачем мне тебе врать? Истинно говорю, сам его видел. Вот как тебя сейчас!
- Часом не причудилось ли тебе?! - хлебнув горячего чайку гоготнул Борис, расплываясь в снисходительной улыбке. - В твои лета всякое в голову прийти может. Давление скакануло, вот и померещилось!
- Значит, думаешь, бзик сбрендил у старика?! - хитро улыбнувшись отхлебнул и я, откусив трохи от твёрдого куска сахару.
- Ой, кто б знал, как я вас старичков люблю и обожаю! Вы ж такие сказочники, что подчас деление на десять не спасает. - находясь в наилучшем расположении своего богатырского духа полицейский поправил щегольские усы с густой рыжей бородой и полез в ворох бумаг, в беспорядке лежащих на краю стола. - Вот смотри. Пишет мне, считай твой ровесник, преподобный Амфибрахий, из верхнего монастыря. Докладывает, значит, дословно, что на Ильин день с колмогор к ним вънезапу подул седой ветер. Стало быть, студить им начало от самого Архангела, ей-ей не вру! С того архимандрит хандрит и лютует, требуя от братии всех тамошних отступников немедля отлучить. Смекаешь?! Дескать эти диаволы устоявшиеся каноны чтут инако, плодя новые старые веры, и ветер студёный тому свидетельство. Вот и просит преподобный оказать содействие для установления порядка во спасение заблудших и замёрзших душ. И как мне понимать такой рапо;рт, а? Как думаешь, кого мне там из них спасать надо?! А тут ты ещё, дядь Еремей, со своим лунатиком!
- Вей, говоришь, седой подул? Свят-ты-свят. - тревожно встрепенулся я, поёжился и перекрестился. - Ох, не к добру это, Боренька. Не к добру...
- Ха, ясно дело - не к добру! – усмехнувшись в свои усищи, чутка; пожурил меня Борис и задорно подмигнул. - Вам же любой сквозняк - враг, хоть форточку не открывай да не дыши в вашу сторону. Так? Так-а-а-а-апчхи! Вот, видишь, правду говорю.
- Погодь! - ахнул я подскочив, аж чуть со стула не выпал от неожиданного прозрения. - Так ведь и он мне на Илью за ветер казал, и стёкла дребезжали!
- Кто - он? - в недоумении переспросил меня Борис, насупив густые медные брови.
- Мальчик! - выпалил я и тут же осел в задумчивости. - Мой белый мальчик...
Соседского Бореньку Квят-Хватова я знавал, когда тот ещё под стол пешком ходил и сушки к чаю у меня клянчил. Добрый мальчишка рос, с моими пострелятами дружбу водил, я все их синяки и разбитые коленки повидал. Рыжий, веснушчатый, что тот огонёк! Заводной неугомонный бесёнок, беспорядку с него было мама дорогая. Бывало даже крапивой его стегал, чтоб хоть как-то постудить. Не сильно, а так, чутка, для острастки. Потому, помнит его непоседливый зад мою ладошку, не забывает. В обчем, старые мы с ним знакомые.
Какая муха нашего горе-Борю укусила, никто толком не ведает. Однако ежели прежде все окрестные хозяйки с его проказ имели надбровные мигрени, то ноне, уже бабульками, молятся на него, как на икону святого Георгия. До того наш Боря с возрастом преобразился, что из дворового бесшабашного босошлёпа превратился в доблестного блюстителя строгого общественного порядку, на красивом форменном кителе, при фуражке с кокардою, орденах да звёздных погонах.
Ростом он вымахал исполинским, а в плечах раздался так, что в косяках стал застревать, до того плечистый. Только алый румянец на щеках ещё какое-то время выдавал в нём того озорного былого мальчишку. А уж когда он бриться перестал да бороду окладистую отпустил, совсем его стало не узнать. Был горе-Боря, а стал Борь-гора! Жаль только отец не застал.
Жуликов переловил не сосчитать, всех в округе перевёл, считай до единого. На особом почёте при самом губернаторе состоял, потому достатком разжился, раздобрел и пузико отпустил для мягкости, жене и детям на радость. Широкой души человек стал, любо-дорого поглядеть. Радушный, гостеприимный, теперича я у него сушки клянчу да чайком его командирским лакомлюсь, на сахаре. Так оно всё на свои места и встало.
- Слушай, дядь Еремей, давай без твоих шуток-прибауток, запутал совсем. - посерьёзнел рыжий богатырь, увидав что и мой настрой сменился на встревоженный. - Ты чего ко мне пришёл? Ведь не лясы точить заскочил, ты же человека просишь сыскать, тем более ребёнка. Потому давай начистоту выкладывай всё, что знаешь. Где познакомились? Как звать? Особые приметы? И самое главное, зачем тебе вообще этот розыск-то?
- Вот что ты за человек такой?! Говорю ж тебе, пропал он куда-то. Как раз где-то на Илью я его в последний раз и видел. - ответил я из глубокого раздумья, пытаясь подобрать нужные слова. - А вот уже Фома прошёл, да-к его всё нету и нету. Сердце болит, как бы беда какая не приключилась.
- Ох, горе мне с вами, сердечниками, горе! - допив чай шваркнул чашкой по столу мой собеседник, строго на меня уставился, и, пододвинув к себе лист бумаги, забубнил. - Вы думаете, что раз жуликов на районе нет, так и заняться мне нечем, так? За привидениями предлагаете бегать. Вставай, Боря, движуху начинай, скачи духов ловить... Давай с самого начала, дядь Еремей. Вот как всё было, так и докладывай. Где вы познакомились?
- Повторяю, в сечень, на полную луну, шестого дня. - твёрдо отрапортовал я. - Я Дворцовую мёл, а он мне от колонны рожицы в пижаме корчил, дразнился и языки показывал.
- Ясно. Значит шестого января ты увидел мальчика в первый раз на Дворцовой площади. Так и запишем. - и Борис стал царапать что-то неразборчивое на бумаге, пытаясь не выпустить из рук маленький остаток простого карандаша. - Как он выглядел, описать можешь? Приметы особые были, кроме пижамы?
- Да особо так и не вспомню. - насупился я, пытаясь напрячь всю старческую память. - Лет двенадцати мальчонка, ушастенький такой, курносый, светлокурый. Очки на нем были толстые и гуляфного оттенка, он без них почти ничего не видел. Ну и пижама белая.
- Не густо, дядь Еремей, ты навспоминал. - повёл бровью Борис и ещё больше укоротил точилкой свой карандаш, оставив запись про розовые очки. - Ну, давай дальше. Где и когда вы ещё встречались, припомнишь?
- Так тут и вспоминать нечего. - ободрился я легкому вопросу. - Вот дальше каждый месяц, на полную луну, я и стал его в городе примечать. Ходит повсюду на рассвете, улыбается, в окнах высматривает чего-то да воду трогает.
- Ха, я тебе и говорю, никак лунатик он? - перебил меня бас из-под рыжих усов. - Может не в себе ребёнок, ходит-бродит, но спит.
- Никак нет, товарищ большой-пребольшой начальник, в полном сознании он был кажный раз. - уверенно и по уставу парировал я. - Подойдёт к дому, встанет и долго в окна зыркает. А если увидит разбитое, так тут же занервничает, забеспокоится и непременно воду бежит трогать, лёд там или лужу. К воде прикоснётся, очки снимет, посмотрит туда и по сторонам, предмет какой-нибудь, камень или палку, переложит с места на место и дальше топает. А как меня заприметит, ручкой помашет, рожицу состроит, язык высунет и исчезает не бог весть куда до следующей луны.
- Ё-моё, какую палку, какой камень?! - не выдержав странного рассказа прыснул в негодовании Борис, перестав записывать. - Дядя Еремей, ты сейчас серьёзно или прикалываешься надо мной?!
- Не рычи на меня, правду тебе говорю. - с неприкрытой обидой вспылил и я. - Увидит где разбитое окно - его аж трясёт. Тут же воду тронет и осмотрится вокруг, словно ищет, что не на своём месте лежит. Если камень ему не понравится, то камень переложит. Если палка, то палку, или ещё чего. В лютень морозом светофор у Крейсера раскололо, трещинами пошёл, в канун Сретения. Мальчик это увидел, подошёл, лёд на тротуаре потрогал и варежку потерянную с дороги поднял да на столб повесил. А на Иверскую светофор тот починили! Чудеса, так ведь?!
- Волшебный он, что ли? - с плохо скрываемым недоверием спросил Борис. - И ты в это веришь, дядя Еремей?
- Сдаётся мне, он только учится. Никак хочет взять часть ноши людей и нести. - потеплев в голосе задумчиво ответил я. - Верю ли? А как в такие чудеса не верить, Боря, ежели стёкла колотые, где он воду тронул, вскорости меняют?
- Так уж и меняют? - усомнился он.
- За все не скажу, но там, где я видел, поменяли. - рассеял я его недоверие. - А на Илью, считай - серпень, уже его самого словно подменили...
- Это как это? - насупился бородатый великан.
- Лысый он был, понимаешь? Бледный какой-то, тревожный и лысый. - я встал и подошёл к окну, вглядываясь в бредущих мимо прохожих. - Пойми, стекла тогда тряслись и дребезжали. Он мне на ветер показал и поёжился, будто как подмёрз. Это он-то, который босиком в мороз шастал! - вспомнил я и вздрогнул, перейдя на шёпот. - Белый мальчик в то утро шибко спешил. Словно гнал его кто-то. Будто он чувствовал, что неведомая холодная сила наступает, времени осталось мало. И стёклышко у него правое в очках трещиной пошло. Говоришь, монахи в своих чертогах седого вея почувствовали? Свят-ты-свят. Кромешная буде студёная мгла. Грядут ледяные торосы...
- Так, всё, дядя Еремей, с меня хватит! - вскипел Борис и встал из-за стола. - Не верю ни единому твоему слову, от слова «совсем». Студёная мгла, ледяные торосы, лысые лунатики, шляющиеся по городу в пижамах на босу ногу для ремонта светофоров, бред. Ну, бред же! Ты сам, похоже, лунатишь, и сны мне свои пересказываешь.
- Тю, тогда думай что хочешь, Фома ты неверующий. - буркнул я и с чувством собственного достоинства повёл бровью, продолжая смотреть в окно. – Значит, мне добавить нечего. Видимо, зря я приходил…
- О, боже, дай мне девясил! Давай так с тобой поступим, родной мой. - рыкнул и перейдя на канцелярский тон стал сворачивать чаепитие Борис. - Ты мне эти свои сновидения не рассказывал, а я за тобой этого не записывал. Потому, как это полная чушь. Но! В качестве исключения, только из-за огромного к тебе уважения, попрошу всех участковых подмечать бродящих без дела лысых мальчиков в белых пижамах и розовых очках. Если я что-либо узнаю, сразу тебе нашепчу. Чтоб тя не разбудить, хи-хи-хе. А сейчас извини, засиделись мы с тобой, мне в управу ехать пора. Тебя подбросить?
- И на том спасибо, Борис. - понимающе протянул я, отдавая себе отчёт, что большего я, пожалуй, и не мог ожидать. - Да нет, доберусь сам. Мне до Флюгерной два квартала всего-то, дотопаю. Ходить полезно. За чай от души благодарю, крепче чаю не пробовал. Дай обниму тебя, да побежим по своим делам...
На том мы тогда и рассталися. Как сейчас помню, сказал он мне, что надобно телевизор перед сном смотреть меньше, а гулять больше. А я ему про тревогу мою, и про белого мальчика, и про стекла разбитые, что чинились по его воле.
Да только не поведал я, что мальчик мне жизнь спас. И про линии-трещины, что ползли через весь город. И про голоса. В обчем-то много про что я тогда не договорил. Да и он не дослушал. Ясно дело, мало ли что старому чудаку присниться может. Совсем он меня тогда пристыдил, скажу я вам. До сих пор не понимаю, где теперь сон, а где явь. Живу и не понимаю, сплю или нет. Всё в голове перемешалося. И никто уж меня разбудить не в состоянии.
Впрочем, а что если он прав и всё это были лишь мои сны?
Тёмный сон и халдей без пачпорта.
Под старым каменным мостом, соединившим своим горбом берега фонтанной речки, по припорошённой снегом ледяной корке, прошмыгнула крыса и направилась прямиком в сторону трубы, откуда до льда свисала небольшая мутная сосулька. Семеня короткими лапками, она волочила за хвост другую крысу, которая с ветерком скользила на спине по насту, крепко прижимая к брюху увесистое куриное яйцо. Судя по наезженной узкой колее, такое воровство сего дня для них случалось уже не в первой. Добравшись до трубы, крысы отложили яйцо на снег и стали тонко пищать. На этот писк из трубы показалась ещё одна крысиная морда. За ней ещё одна, потом ещё, и ещё, итого без малого два десятка. Повставав друг на друга в несколько рядов, грызуны соорудили подобие своего крысиного моста от поверхности льда до края трубы. Затем самая пушистая из крыс снова схватила яйцо, перевернулась на спину и прижала добычу к брюху. Самая же крупная схватила пастью хвост самой пушистой и в два-три прыжка заволокла и её, и ценный груз, в трубу по спинам сородичей. А уже через мгновение на льду под трубой всей этой серой братии и след простыл.
Отдавая должное находчивости и слаженной командной работе городских грызунов, крон-халдей Сегир в почтении приподнял над головой широкополую остроконечную шляпу, выторгованную у старьёвщика вместе с таким же списанным театральным дырявым плащом буквально пару минут назад. Не снимая перчаток, он небрежно сбросил с моста на лёд небольшой холщовый свёрток, перетянутый кожаной веревкой. Услышав откуда-то тонкое скуление, маг взял трость и со всего размаху шлёпнул ею по клетке, стоявшей подле ног, прошипев при этом что-то устрашающее. Сидевший в клетке чёрный песец, судя по всему, сам рассчитывал на содержимое упавшего свёртка, оттого сопровождал его полёт жалобным подвыванием и беготнёй по кругу. Сочный шмяк тростью и угроза хозяина возымели на зверька моментальное успокаивающее действие, и он покорно забился в угол.
- Бравю! – произнёс Сегир на заморский манер, поднимая с мостовой клетку с усмирённым песцом. – Какой хитрый план. То, что бьётся, то на мягком крадётся. Очередной русский смекалка. – и, поднеся клетку со зверьком на уровень глаз, добавил в зловещем прищуре. – Ну что ж, а ведь так мы и поступать, пожалуй. Так мы с тобой и поступать! К Его возвращению все осколки должен быть моя рука. Надо спешить. Мы слишком долго ждать этот момент. Ну что, Дарко, хочешь, чтобы я отпустить тебя побегать?
Услышав обращение к себе, да ещё и с весьма подкупающим предложением, затаившийся в углу клетки чёрный зверёк моментально вскочил и снова стал суетно наворачивать круги вдоль решетки, жалобно скуля. На десятом обороте терпение Сегира всё же лопнуло, и он нервно потряс клеткой в воздухе. Песец остановился, замолчал, смирно осел на задние лапы и уставился на хозяина. Халдей уже готов был продолжить, как вдруг из-за его спины раздался чей-то незнакомый грозный бас.
- Слыш, шкет, ты почто зверушку мучаешь? – обернувшись, он увидел приближающуюся со стороны торговых рядов фигуру грузного бородача.
- Это моя песца. Что я хотеть, то с ней и делать. – буркнул в ответ Сегир, которому на вид действительно можно было дать не более чёртовой дюжины лет. - Я его не мучать, а учить. Чего надо?! – и, невзирая на свой весьма юный облик, он вонзил в собеседника такой прямой и грозный взгляд, от которого за версту веяло лютым многовековым холодом.
- А я говорю, что ты над ним издеваешься. – подойдя вплотную к магу пробухлела борода. – Если тебе его не жалко, если тебе он не нужен, то продай его мне.
- Вы хотеть у меня его купить? – удивлённо переспросил незнакомца Сегир, и в уголках его глаз мелькнули коварные блики.
- Малец, это же блошиный рынок. Здесь все чего-то продают и кого-то покупают. – оглядев расположившуюся вдоль набережной «блошинку», произнёс незнакомец и его рука отправилась за пазуху к кошельку. – Сколько ты за него просишь, шляпа?
- О, как интересно! Дарко, ты это слышать? На ловца и зверь, здесь так говориться. А сколько же вы хотеть мне предложить за этот ценный мех, мисье борода? – ещё больше оживился халдей со знанием дела, поправив съехавший на лоб головной убор, и бросил из-под него взгляд на весьма пухлый кошелёк покупателя.
- Беру за тысячу, хотя он и не стоит этих денег. – явно слукавил ребёнку незнакомец. – Просто терпеть не могу, когда над зверушками издеваются.
- А я не могу терпеть, когда детей обманывать. – ловко парировал тот. – Две тысячи.
- А ты не ошалел, пацан, такие цены заявлять? – встрепенулся бородач, явно восприняв такой оборот событий как неожиданный наглёж. – Дам тысячу пятьсот и шуруй отсюда!
- Дядя, вам надо слушать меня внимательно. Две. И точка. – твёрдо стоял на своём Сегир, ещё раз встряхнув клетку для нагнетания коммерческого ажиотажу.
- А-а-а, ладно, шут с тобою. – с нескрываемым раздражением сдался сердобольный покупатель, пытаясь перекричать скулящего на весь мост песца. – Забирай свои деньги, давай мне сюда клетку и чтоб духу твоего здесь больше не было.
- Ну уж нет. – хитро; протянул крон-халдей, убирая деньги поглубже в карман. – Песца можете забирать, она теперь ваша. А вот на клетка мы не договариваться, она мой. Если хотеть её купить, то прошу отсчитать мне ещё две тысячи. – он открыл клетку, и достав оттуда пушистый чёрный комочек, протянул его с улыбкой клиенту.
- Грабёж! – завопил скупой бородач, хватая песца и пихая его за пазуху. – Такой маленький, а какой наглец! В какой, интересно, школе учат сейчас такому плутовству? А ну кыш отсюда, чтоб глаза мои больше тебя здесь не видели!
- В школа жизни, мисье, это есть самый полезный школа. – уже безо всякого интереса и как-то по-старчески глухо прозвучало из-под шляпы. - Нет, так нет, торг - дело добровольный. Оревуар…
Получив чего хотел, Сегир не стал более тратить своё драгоценное время, и, смерив напоследок торговца колким взглядом, быстро удалился, растворившись в толчее городской барахолки. Ровняться бородами со всякими-якими для главного звездочёта королевского двора самого Валтазара было не к лицу, не по статусу, да и не по возрасту. Вот уж точно никаких сомнений и быть не могло, чья же именно борода в этом городе была по-настоящему длинна.
Пройдя вдоль набережной пару кварталов, крон-халдей остановился и опустил клетку на паребрик. Достав из кармана штанов довольно необычный глиняный то ли свисток, то ли гудок, он дунул в него что было духу. Раздался еле слышный протяжный гулкий звук, похожий разве что на голодный вой шакала, принесённый издалека ночным пустынным ветром. Погудев для пущего смыслу пару раз, он убрал свисток обратно и обернулся в том направлении, откуда пришёл. Через несколько секунд, вдалеке, на изрядно заснеженной мостовой показалась маленькая скачущая чёрная блоха. Она быстро приближалась, прыгая и виляя по протоптанной в глубоком снегу тропинке на тротуаре. А ещё через мгновение в открытую дверцу клетки влетел довольный бодрой пробежкой песец, державший в зубах кошелёк скупого торгаша.
- Ну что, Дарко, вспомнить молодость?! – с улыбкой принял песца обратно в клетку халдей, быстро пересчитывая добычу. – Не густо. Могло быть и больше. Эх, надо было, наверное, тебя в котея превратить. Котята всем подряд нравятся, если они плакать - за них больше давать.
Песцу же, по-видимому, такое предложение пришлось не по нраву, он встал на задние лапки и нервно зарычал.
- Коршуном ты уже здесь быть в прошлый раз, забыть что-ли? – безошибочно определил суть песцового ворчания хозяин.
Зверёк заворчал и стал яростно грызть прут на дверце клетки, звонко клацая острыми, как бритва, зубками.
- Ха! Иш, чего захотеть. Чёрный гиена в этом городе привлечь слишком много вниманий. – тон халдея стал лукаво-обиженным. – А что тебе не нравиться-то, я не понимать? Зима. Холодрыг. Любой бы рад оказаться тут в песцовой шкура. Но, если тебе так не нравится, могу превратить тебя в кого-нибудь другой. Например, в вонючий пиявка. Хочешь?!
Услышав такое предложение, зверёк жалобно заскулил и лёг на брюхо, сделав огромные испуганные глаза. Они, смотрящие на хозяина снизу вверх, становились с каждым мгновением всё шире и шире, а цепкие коготки впивались в деревянное дно клетки всё глубже и глубже. Всем своим видом пушистик демонстрировал, что именно песцом ему вдруг стало житься просто идеально, и на радикальные перемены статуса-кво он более не настаивает. Широко улыбнувшись, крон-халдей поднёс к лицу клетку и дунул зверьку против шерсти. Сорвавшееся с его губ ледяное дыхание мгновенно посеребрило чёрную шёрстку, оставив на шерстинках искристый ледяной иней. Песец съёжился и обвил хвост вокруг тела.
- Вот то-то же. И не гневи меня больше. Уверяю тебя, мон ами, твой кислый морда мне гораздо приятнее видеть на песца, чем на человек. Плюс, здесь мне есть нужен именно маленький, мягкий и очень юркий помощник. Вернёмся домой, верну тебе иметь обратно твой привычный вид. А пока ты моя песца. Дакор?
Поняв, что опасность миновала, песец сел на задние лапы, открыл пасть и высунул язык, состроив такую счастливую моську, словно ему чешут брюхо аж в четыре руки. Завиляв пушистым хвостом, зверёк радостно залаял.
- Ну всё, всё, баста. – оборвал льстивые восхваления в свой адрес Сегир. – Что-то ты через-чур разговорчивый. Натворил чего-то, что ли? Ну-ка смотреть на меня? Ты ничего не хотеть мне сказать?
Поняв, что проницательный хозяин его раскусил, песец закрыл пасть, снова поджал хвост и громко засопел.
- Ага. Так и есть! – воскликнул халдей. – Итак, что ты успеть учудить, мой пушистый друг?
Зверь состроил самую серьёзную гримасу из всех, пришедших ему в тот момент в голову и тявкнул пару раз.
- Кого-кого ты видеть?! – с нескрываемым удивлением настороженно переспросил маг.
Пушистые усики на хитрой морде качнулись и зверёк громко гавкнул.
- Это не корошо. Это скверно как не корошо. А чего же ты до сих пор молчать, кретин?! – было заметно, что случайная встреча зверька с кем-то неизвестным вызвала сильное беспокойство и раздражение королевского мага. – А он тебя видеть?
Зверёк снова лёг на брюхо и закрыл нос обеими лапами. В этот момент в его взгляде читалось искреннее чувство вины и, при этом, глубочайшее же раскаяние.
- Чёрт тебя подерить, Дарко, как же ты это допустить?! – с досадой выпалил не по-детски грозным басом Сегир. – А он тебя узнать?
Лапки зверька закрыли всю морду, с глазами.
- Катастроф! – завопил халдей. – Это совсем не есть корошо. Ты же помнить, что происходить в прошлый раз?! Теперь они знать, что мы есть в городе. Ты хоть понимать, как нам теперь это осложнить наш план?! Что? Что ты сказать?
Из-под трясущихся от страха лапок раздалось прерывное скуление.
- Да кем ты себя возомнить?! И что с того, что меня он не видеть? Ты – моя! Был моя, есть моя и будешь моя. Раз он тебя видеть и узнать, то первый, что может прийти в его голова – это что я где-то рядом, тупица! – его рассерженный тон не предвещал ничего хорошего для укрывшегося под лапками питомца.
Из-под крепко сомкнутых над песцовой мордой лапок слышался тонкий постукивающий звук. Маленькие зубки прерывисто клацали со страху, предвосхищая, каким наказанием теперь может обернуться для пушистого меха эта непредвиденная роковая встреча. Зверь очень хорошо помнил, как крепко ему досталось от хозяина в прошлый раз. При одной только мысли, что он снова может попасть ему под горячую, а вернее – обжигающе холодную, руку, снова начинал непроизвольно дёргаться левый глаз и дрожать колени. Сердце в тельце зачарованного зверька в тот момент так бешено колотилось, что даже могло бы посоревноваться в скорости с дробью очень увлёкшегося работой дятла. Пожалуй, что эхо сердцебиения было слышно не менее отчётливо. Надежда уже практически покинула пределы укрытой лапами головы, как вдруг нутро под вставшей дыбом шерстью почувствовало внезапное облегчение. Сыплющий всё это время проклятиями Сегир, вдруг замолчал. А через секунду-другую раздался его сдержанный довольный смешок.
- Хм, пардон, мон ами... А ведь это может быть совсем не так уж и плохо. Пусть наш прибытий в этот город перестать инкогнито, зато, если о нём узнать наши враги, значит... – размышлял вслух крон-халдей, пытаясь навскидку взвесить все возможные плюсы от сложившей ситуации. – Значит, очень скоро этот информаций добраться и до наши друзья. До наши с тобою друзья…
Он понимал, что такое предположение было весьма похоже на правду, ведь умение хранить в тайне важные новости никогда не являлось сильной стороной его местных оппонентов. Посему, слух о том, что Сегир де Салазар, придворный звездочёт Великого Валтазара, снова появился в городе, может гораздо быстрее попасть в нужные уши от болтливых недругов. А это удобнее, чем искать здесь эти самые нужные уши самому. И уж если на то пошло, разоблачение тоже являлось частью плана. Только оно должно было произойти немного позже, но само по себе так же входило в стратегию. Воздев руки к небу, маг произнёс короткую молитву на каком-то древне-восточном утраченном диалекте, и, проведя руками по юному лицу, словно по длинной бороде, обратился к песцу после небольшой паузы.
- Всё равно, ты совершить ошибка. И я тебя наказать. Но, я готов тебя простить, если ты исправлять своя ошибка. Дакор? – зверёк открыл глаза и пополз на брюхе в сторону Сегира, внимая указаниям великого магистра и повинуясь. – А раз ты согласен, тогда вот как мы поступить. Пока новость о наш прибытий идёт к друзья, у нас есть время всё подготовить. Первое, хоть я и выглядеть подросток, но мне нужен пачпорт. В этой дикой, ужасный, страна без бумажка я, как они в прошлый раз сказать, букашка. Подумать только, они выгнать меня из страна, как безпачпортный клошар! Сейчас же пойдёшь, и достанешь мне такой документ. А потом, мне надо в мою кладовую. Помнишь, подземелье на острове, под дворцовый пристань? Надо найти его. Туда вёл подземный галерей, откуда-то из центр города. Я чувствую, что вход где-то рядом. Но они тут всё переломать и перестроить. Ищи двор сонных теней, маленький площадь с единственный дом. Иди по линиям трещин. Мёртвый холод там, ты его почуять. Не ошибись, а то накажу. А теперь бежать. Бежать!
Крон-халдей открыл дверцу клетки и так стегнул перчаткой под зад высунувшему морду песцу, что тот кубарем полетел в сугроб, и, скуля на всю улицу, помчался прочь. Довольный собой, маг надел перчатку на до странного морщинистую руку, и, подняв клетку, хотел было уже идти, как вдруг, он чуть не подскочил от неожиданного оклика.
- Эй, озорник, что же ты зверушку-то мучаешь? – Сегир резко обернулся и увидел пред собой возмущённого седовласого дворника, чья работа по расчистке снега остановилась подле ног халдея. – А если я тебя метлой огрею, понравится тебе?
- Дьявол! Как же вы мне все надоели! – свирепым рыком вырвалось из уст мага так громко, что от крика даже лопнул соседний светофор, задребезжали окна окрестных домов, а металлический остов древнего крейсера, причалившего к ближней набережной на вечную стоянку, зафонил гулом недовольной стали.
Морозный румянец на совсем ещё юном лице колдуна вдруг стал исчезать, уступая место серому, холодному, безжизненному оттенку. Кожа его стала каменеть, глазницы застыли, брови покрылись снежным пеплом. Леденящий порыв вьюги сорвал его широкополую шляпу, обнажив седую, как горная вершина, копну ломких спутанных волос. Через мгновение, на дворника смотрел уже не подросток.
Выстуженное столетиями и покрытое глубокими шрамами-трещинами мраморное лицо, старое как само время, проступило сквозь юный облик, и зловещий взгляд уставился на дворника. Старик отпрянул. От увиденного его зрачки расширились и нервно забегали. Он, было, хотел ринуться прочь, но тут мраморные шрамы приблизились вплотную, а испускающая лютую стужу рука схватила старика за тулуп и легла под самое сердце. В груди дворника остро кольнуло. Он охнул, лопата выскользнула из его рук и воткнулась в снег. Трясущиеся колени хотели было подкоситься, однако забирающая жизненные силы рука крепко держала тело, не давая упасть. Источая леденящее кровь дыхание, маг прижался щекой к уху старика и глухо зашептал.
- Ты оказаться не в то время, и не в том месте, мисье. Ты мне помешать. А я это не любить. И я остановить твой сердце. Ты чувствовать? – сквозь шум перекатывающихся валунов расслышал каменный вопрос старик, пытаясь хватать губами воздух в борьбе со слабостью и головокружением. – Твой кровь стынет. И скоро станет холодно. Времени у тебя мало. Если ты что-то хотеть пожелать – торопись. Пардон, мисье, и адьё!
Рука халдея отпрянула от сердца старика, тот обмяк и осел в сугроб, сползая спиной по опоре светофора. Глядя на мраморное лицо трясущимися влажными глазами, дворник из последних сил схватился за древко торчащей из снега лопаты в попытке не упасть. Подняв со снега сорванную ветром шляпу, Сегир отряхнул её об колено и с силой махнул на цепляющегося за жизнь старика. Рука соскользнула с древка и он завалился на снег. Крон-халдей усмехнулся.
- Всё верно. – загадочно произнёс он, подняв клетку и надев шляпу, потихоньку принимая прежний молодой облик. – Поколение поздней жатвы. Что ещё их может держать и прижимать к планета, как не притяжение. Только оно способно превратить живой человек в твёрдый камень. – добавил он и, как ни в чём ни бывало, довольно удалился в направлении стеклянной слободы.
Последнее, что я помню, это холод и боль в груди, словно сердце моё обледенело, перемёрзло и трещинами пошло. Силы покинули меня в момент, в ушах зашумело, по щекам покатились слёзы, голова пошла кругом и я стал терять сознание.
И вот я будто вижу себя со стороны. Словно я лежу на снегу и гляжу на свои же страдания. У людей канун праздника Сретения, а я Богу душу отдаю, с родными прощаюсь поимённо. И любовь во мне такая внутри бесконечная, а сердце не бьётся…
Вдруг, в арке дома напротив, появляется невысокая фигура. Она плавно движется по снегу в мою сторону, как плывёт по воздуху. Её практически не видно из-за бодрых порывов пурги. Силуэт приближается и останавливается у моего тела. Я присматриваюсь и понимаю, что знаю, кто это.
А это же он, белый мальчик! Оказывается, всё на его глазах происходило, вот ведь какая штука. Видать, не по нраву ему увиденное пришлось, он совсем не так хотел. Тут же лопатку мою со снега поднял, да подле меня воткнул. И варежку, слетевшую с моей ладони, отряхнул да на столб рядом со мною подвесил. Помню, как он стал слёзы мне пальчиком трогать, словно вытирая.
А как слёзы утёр, ладошку мне на грудь положил, где сердце. И тут, ей-ей не вру, теплее стало. Сердце снова забилось, заколотилось, да как ударит в голову! Больше ничего не помню. Всё в бреду.
Доктор потом наказал сердце беречь и отдыхать больше. Жить буду, но рубец глубокий. И сказал, чтобы я глупости не сочинял, ведь мраморных людей не бывает. А видения различные как раз бывают. Всё это от сердечной недостаточности. Вот оно как.
Причудится же такое…
Волшебный сброд острова Василис.
Крепко зажав влажными от волнения пальчиками городскую новостную газету, Ульяна в очередной раз перечитывала ту самую передовицу в разделе о культурных событиях, и не сдерживала слёз от переливающегося через край девичьего счастья. Словно ещё вчера она ходила по городу серой, никому не известной тенью, безымянной студенткой хореографической школы, подающей надежды, но какой-то нераскрывшейся. За долгие годы учёбы она успела основательно привыкнуть к безликим балетным будням, бесконечным репетициям, пестующим академическую технику, которую полагалось ежедневно, а лучше ещё и еженощно оттачивать до идеального блеска.
Стоя долгими часами у станка перед зеркалом, она пристально отслеживала каждое «пор де бра» и «па» у себя и своих трудолюбивых сокурсниц, в надежде увидеть хотя бы слабые признаки того самого заветного сияния. Но как она ни старалась, попытки разглядеть что-либо по-настоящему яркое за привычными, приевшимися, и до тошноты правильными движениями длинной шеи, воспитанных пальчиков, кистей, ног, стоп, все они были тщетными. Всё по классической базе, всё по учебнику, всё заслуживало похвалы такого же порядком надоевшего педагога, в весьма опостылевшем за время учебной меланхолии классе. Всё было ровно, плавно катившись до отчётного спектакля и выпуска. Надо ли говорить, что даже вручения диплома почётного цвета оказалось не достаточно, чтобы разогнать туман обыденности, мешавший самокритичной девушке увидеть за собой свет.
Правда, если отбросить природное женское лукавство, то повод для определённого оптимизма у барышни всё-таки был, и, наверное, не малый. Ведь приглашение войти в состав труппы одного из старейших городских балетных театров, да ещё и на роль солистки, смело можно было отнести в самый что ни на есть актив юной танцовщицы. Во всяком случае, было бы опрометчивым не подозревать у неё определённый талант. Ну, или хотя бы его неплохие задатки.
Усердию подающей надежды молодой выпускнице надо было отдать должное. Вот уж чему-чему и можно было научиться, если так можно выразиться, за партой, так это навыку внимать наставлениям балетмейстера, да тщательной их проработке. Потому, за подготовку своей дебютной партии в новогоднем каскаде спектаклей про зачарованного деревянного принца, который был расписан буквально на каждый день грядущих каникул, девушка взялась с должным пиететом и рвением, душой радея за каждую деталь классического танца. Нюансу участия всего лишь в дублирующем составе, как это и полагается в русском балете, большого значения не придавалось, ведь на каждом представлении ожидался неизменный аншлаг.
Что произошло в тот знаменательный вечер, сама она помнила с большим-большим трудом, настолько была погружена во внутренние волнения и практически не замечала происходящее вокруг. Глубоко переживая за своё первое выступление, она так сильно старалась сдерживаться и не терять концентрацию, что к своему выходу настолько переборщила в сосредоточении, что перегорела. Мать вышла, и как говориться, дала жару.
Эмоции вскипели в сердце молодой танцовщицы и вырвались наружу искрящимся фонтаном, ослабив академические скрепы, что, однако, лишь добавило полноты и убедительности хореографии. В тот момент она просто сияла! Она лучилась, плыла и порхала, едва касаясь сцены кончиками белизны балетных пуантов. Даже привередливые театральные старожилы благоговейно внимали рисунку танца, полному жизни и бьющему ключом молодости, в исполнении никому не известной молодой балерины. Изумлению искушённой столичной публики просто не было предела. После её финального выступления, овация не стихала ещё четверть часа, призывая солистку и её партнёров неоднократно возвращаться на «браво-бис».
«Открытие года…», «зажглась сверхновая звезда..», «воплощение легенды русского балета…», эти и другие высокопарные, но вполне заслуженные эпитеты, не выходя за пределы одной газетной статьи, красовались на главном развороте. Именно её и держала в руках Ульяна, раз-за-разом мысленно возвращаясь в тот вечер, когда её имя прогремело на весь город, а может быть даже на всю страну, явив миру томившуюся в глубинах души яркую индивидуальность. И это вызывало чувство неподдельной гордости за собственное достижение, ощущение общественного признания, взлёта карьеры, снова и снова пробивая впечатлительное юное создание на счастливую слёзку. А сердечко отплясывало весёлую кадриль.
(Продолжение следует...)