Странно мне было: зима крепчала, а сны снились летние, тёплые, сладкие. Мягкая трава, белые облака, розовые цветы, девушка с косами вокруг головы… И легко так было с ней! Бежать, взявшись за руки, смотреть на неё, смеяться с ней. Брать в свои руки её тёплые ладошки, смотреть, как румянятся её щёки. Хотелось быть с ней рядом, подносить ей подарки, сокровища дарить великие – такие, каких нет ни у кого…
А сестра твердила: не спеши, Ясень, рано, ты ещё себя не знаешь. И она себя не знает, Олита твоя. Ни у тебя, ни у неё взор не открыт. Ни у тебя, ни у неё судьба не пройдена, даже не сложена. Не спешите. Наделаете глупостей. Она всё равно будет твоя. Занимайся своим делом. Учись у своего аватара. Учись у Сауле…
…Да, странны были мои сны. Странные имена, странные речи. Только она одна была понятной, девушка с косами. Своя она была, родная. Тепло было её вспоминать, и тепло просыпаться с мыслью о ней.
И каждый раз этот сон словно заново мне снился. Словно что-то сказать хотел. Белые облака, розовые цветы - и мы бежим, держась за руки, перескакивая через волны травы, а она расступается перед нами, подобно морю…
А жизнь прорывалась сквозь мои сны, вторгалась в видения.
Кто-то приходил вытопить огнище, впуская зимнюю прохладу. Кто-то открывал ставень на оконце, а на ночь закрывал. Кто-то, невидимый за пологом, стряпал в очаге, кто-то поил меня, лечил и обихаживал. Жизнь шла вокруг своим чередом, а я висел между нею и своими снами, беззаботными, тёплыми, укромными, словно колыбель…
А потом пришёл день и час – и я вынырнул из видений. И было мне на душе легко и спокойно. Любопытно было оглядеться, и весело смотреть вокруг.
Справное место окружало меня. Хорошая, добрая лачуга, а, может, и гостевая изба. Окошко светлело высоко надо мной. Сам я лежал на деревянной крепкой кровати с цветным пологом.
Укрыт был хорошо, тепло – медвежьей полостью, лисьей шубой. И волчья шкура была растянута на стене у кровати. Рядом, на вешалке из рога, висел мой отчищенный контуш, а в головах стояла моя сабля. Глинобитный пол был чисто прибран, в очаге дотлевали угли.
И я лежал один, радостно вдыхая воздух, пахнущий дымом, домом, сухой травой, мясной едой…
А потом она пришла, ясноглазая панна. Вошла в дверь, чуть наклонившись, потопала заснеженными жёлтыми сапожками и встала рядом. Вслед за ней зашла ещё женщина, по виду сенная девушка, с подносом белого хлеба, но я видел только её - в куньей шапочке поверх пухового платка - белого, словно метель - в беличьей шубке синего бархата.
Мне захотелось улыбнуться ей, и я улыбнулся. И словно сил прибавилось у меня, и захотелось говорить. И захотелось её расцеловать – в розовые щёки и розовые губы…
А она вдруг, не чинясь, присела рядом, вынула свою белую ручку из беличьей муфты и положила мне на грудь.
А на пальце – кольцо. То самое, из-за которого всё… То самое, чернёного серебра. И камень, словно облако грозовое…
* * *
В среду, после обхода, заведующая отделением с большим подозрением пересмотрела мои последние анализы, долго и сомнительно листала мою кардиограмму, но в итоге, тяжело вздохнув, подписала право на свободу.
Я возликовал. Я так надоел за два дня всему персоналу уверениями в отменном самочувствии и необходимости срочно начинать сознательную жизнь на благо отчизне, что меня отпустили на день раньше. Прямо в последний день января.
Правда, пришлось нейтрализовать масштабные планы мамы: она вознамерилась приехать за мной всем семейством.
Но мне удалось и это - путём неустанных напоминаний о моём солидном возрасте и заверений в максимальном благоразумии.
Светлый мужской разум победил тёмные материнские инстинкты.
И назавтра, после тихого часа, моя верная шайка подкатила на синем автомобиле, с гиканьем, дружными пинками запнула меня с сумкой на заднее сиденье и победоносно, под слаженное здоровое гоготанье, провезла по городу до самого подъезда.
Друзья с чувством пожали мне руку и отправились за горячительным для вечера.
Я взлетел по лестнице, чувствуя после больницы непривычную лёгкость, вошёл в квартиру, и - прямо от двери, не разуваясь, не раздеваясь, снял телефонную трубку, набрал ноль семь и заказал межгород.
И только после этого расстегнул куртку, прислонился к двери спиной и обвёл глазами знакомое пространство.
Пуст был мой дом. Пуст и безжизненно чист.
А совсем недавно здесь жило счастье. Здесь хохотали, целовались бегали, спорили. Здесь кидались подушками, обнимались. Сидя на полу, пили вино. Здесь вообще был бардак. Здесь жила любовь....
Я постоял, глядя на знакомые стены прихожей. Совсем недавно она вошла сюда с закрытыми глазами. Стояла в своей белой шапочке, неуверенно улыбаясь, и угадывала запахи моего дома.
А потом побежала к ёлке – так легко, в одних чулочках, словно маленькая девочка…
Совсем недавно. А как будто и не было этого…
Я отлепился от стены, заглянул в кухню. Идеальный порядок. Пепельница сверкает, блестят стол и плита, висят чистые полотенца.
На столе лежала записка: Сыночка, еда в холодильнике, хлеба купила, бельё стирать забрала, чистое тебе постелила. Ёлку не успела – отнеси на мусорку сам. Смотри с балкона не кинь, знаю я тебя. Потом подмети на лестнице иголки, чтобы от соседей не стыдно. Мама.
Всё это я уже слышал от матери вчера и позавчера. Но, по материнскому мнению, дети всё пропускают мимо ушей. И мнение это правильное, между прочим… Я взял записку, пристроил её на видное место - на холодильник. Ничего от этого не изменилось. Пустота и тишина...
И в зале царила чистота и пустота. И безжизненность. И безжизненная, опавшая ёлка оскорбительным монстром топорщилась в углу. Посреди голых ветвей и немногочисленных игрушек на ней пламенел скукоженный мандаринчик – мы без конца оставляли его друг другу, и он так и усох сиротой…
Я подошёл, взялся за голую ветку.
Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зелёных, где-то по лестницам ветер прошёл, там поздравляли влюблённых…
А как счастливо под этой ёлкой сияли её глаза, как весело в них отражались огоньки… Как она радовалась этим мандаринам и конфетам… А как она обрадовалась ракушке – до слёз… И я стоял рядом, и любовался её радостью, и грелся в лучах этой радости, и остро желал, чтобы так было всегда... Ель моя ель, уходящий олень, зря ты, наверно, старалась, женщины той осторожная тень в хвое твоей потерялась…*
Я подтянул к дивану стол, и уселся, положив на него ноги. Ель моя, ель, уходящий олень… Возбуждение моё, связанное с выпиской, улеглось, и реальность, из которой я стремительно выпал после той новогодней ночи по старому стилю, неотвратимо вставала вокруг. И пока я не знал, что с ней делать.
Звонок зазвенел – и я рванулся в прихожую, как сумасшедший.
- Ваш номер не отвечает, будете продлевать заказ?
Я посмотрел на часы. Ребята должны прийти к восьми.
- На девятнадцать отложите, - попросил я.
- Ждите, - злобно бросила телефонистка.
Я скорчил рожу в пустую трубку. Мельком, на ходу, взглянул на себя в зеркало – впервые за много дней. М-да, маму можно понять: бледновато, помято, морда обтянулась, плохо выбрита, глаза тоскливые, свитер висит… И где же ты, парень, таскался всё это время? Где тебя так носило, кретин ты кретинский, что даже не можешь вспомнить… Я взъерошил привычным жестом волосы и постарался принять максимально бравый вид. Ничего, скоро завалят мои верные гардемарины, а с ними, скорее всего, девочки, тяпнем по двадцать капель, всё утрясётся. И на фиг, на фиг, все эти подземелья, каменья, дольменья, к чёрту всю эту мистику и средневековый маразм. Нечего об этом думать. Думать можно только о Ней. Всё! Вуаля!
До семи я прилежно разбирал ёлку и честно думал только о пани. Теоретически надеяться было не на что. День был рабочий, она не должна быть дома, она должна быть в Москве. Но вдруг? Есть же маленькие, прямо-таки микроскопические шансы, которые называют чудом. А если не чудо, то у меня всё-таки будет её московский телефон. А это самое главное.
Меня соединили в девятнадцать ноль три, я даже не поверил.
Ответил уже знакомый мужской голос – очевидно, это папа. Я подосадовал, что не удосужился расспросить, как зовут родителей.
- Веронику? – голос был такой же добродушный, и я приободрился. – Знаете, тут такое дело… её нет. Ведь это вы звонили в воскресенье?
Мне явно сочувствовали.
- Понимаете, - заторопился я, – меня не было дома, а она могла звонить... Мне очень нужен её московский телефон. Очень-очень… Вы не могли бы…
- Московский телефон… - мужчина кашлянул, как мне показалось, неуверенно, но тут что-то запроисходило на том конце, зашуршало, я различил, как произнесли название моего города, потом в трубке коротко трюкнуло, и я услышал ещё один знакомый голос - женский, уверенный и учтивый.
- Молодой человек, здравствуйте, вы - Вячеслав?
Мне сильно не понравился заход, я слегка оторопел.
- Очень приятно, - любезно реагировал голос. - Я мама Вероники. Видите ли, моя дочь просила передать лично вам, чтобы вы сюда не звонили, потому что она здесь больше не живёт. У неё новая работа в другом городе, новое жильё, и пока она будет очень занята. Она просила её извинить.
Я оцепенело молчал, пока не услышал гудки. Медленно повесил трубку. Ощущение было, как от пощёчины. У меня даже лицо загорелось. Это не могло быть правдой. Так не могла сказать моя девушка! Так не могла сказать моя Белка, моя пани!.. Это какая-то ошибка…
Я потёр лицо. Руки были холодные, щёки горячие.
А как это было сказано: «в другом городе»… То есть, я не был удостоен даже точного местонахождения, меня вычеркнули из списков допущенных хотя бы просто к городу...
Что же это такое? Этого не может быть…
Я на автомате вернулся в зал, выдернул пустую ёлку из укрепления, уронив редкий дождик оставшихся иголок, и понёс к двери. Ель моя ель, уходящий олень…
Нет, этого не может быть!..
Я не оделся – просто забыл, и даже на лестнице не спохватился - и когда вышел из подъезда на улицу, порыв чёрного ветра пошатнул меня. Острая ветка царапнула щёку. Ель моя ель… что ж ты так?..
Последний день января – вот такой? И невозможно, невозможно поверить, что всё, что случилось за этот месяц, случилось с тобой.
Мусорка, как всегда, была безобразно забита на метры вокруг, так что я даже подходить не стал, чтобы не увязнуть, сильно размахнулся и метнул ёлку в черноту.
И в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет...
Я вернулся в дом, так и не заметив ни холода, ни ветра.
Вошёл в спальню, остановился в дверях.
Здесь начинались наши утра. Здесь мы просыпались, растопленные друг другом, растворённые друг в друге, и, ещё не открывая глаз, начинали улыбаться…
Ты ещё спишь, ты так хороша…
И, боясь нарушить твой сон прекрасный…
Отсюда безумно не хотелось уходить по утрам – отрываться от тёплого, сонного, нежного тела, от счастливого чувства праздника. Оно окрыляло потом весь день, каждую минуту…
И кругом здесь всё дышало ею: блокнотики, заколочки, расчёсочки… смешные её хорошенькие тапочки на резиночках… перчатки, носочки…
Ну, что мне делать с тобой такой:
На конспектах, серьёзных книжках
Брошен лифчик твой голубой…
А чаще это была одна перчатка или один носочек – и мы ползали по всему дому, по углам, отыскивая пару, хохоча и натыкаясь на стулья, друг на друга, иногда падая от смеха на пол, и там на полу, начинали целоваться, забыв про перчатки, забыв про всё…
Сейчас комната была чиста и пуста. И даже заходить в неё не хотелось.
Что ж такое стряслось-то, Белка ты моя Белка? Словно и не было тебя. Только чистота и пустота…
Единственно, на письменном столе лежал какой-то бесформенный газетный свёрток. Я медленно подошёл, машинально развернул - и скривился, зажмурившись. И крепко взялся ладонью за лоб.
И так стоял, пока не отхлынуло от головы.
Потом бережно взял с газеты крупный перламутрово-жемчужно-розовый осколок раковины. Сел на кровать, не выпуская его из рук и долго сидел, не сводя с него глаз. Мне кажется, я ни о чём не думал. Просто тупо смотрел.
Осколок был неровный, глянцевый с одной стороны и шершавый с другой. И я водил пальцами то по гладкой стороне, то по шершавой…
Не знаю, сколько времени прошло, когда полоснул по моему глухому забвению весёлый жизнерадостный звон.
Я поднял голову. Звонок прозвенел ещё раз, потом ещё. И ещё. И ещё раз. Короткие, весёлые, настырные трели. Так могли звонить только мои охламоны.
До меня донёсся взрыв смеха, потом короткий девчоночий визг. И снова смех.
Это жизнь ломилась в мои двери.
И я встал и пошёл навстречу ей.
*стихи Б.Окуджавы
продолжение - http://www.proza.ru/2019/12/21/1110