Глава третья
Фёдор медленно катился по центральной набережной. Размышлял о новой знакомой, об удивительном совпадении имён и не единожды они совпадали. Так же как и женщины посетовал на запылённость в городе в связи со строительством олимпийских объектов. Понаблюдал за гастарбайтерами в море. Заходили в воду в одежде. Снимали бейсболки - стирали в море. Снимали футболки - стирали в море. Снимали шорты или штаны с трусами и стирали в море. Стираное клали себе на плечи. Выходили голыми на мокрую и уже холодную гальку, отжимали вещи, одевались и брели в мокрой одежде по местам ночёвки. Фёдор остался у моря в конце набережной один. К нему подошла поджарая собака, и смело положила голову на плотную ткань сиденья.
— Покататься хочешь. —
На что собака вспрыгнула на пустую подножку. Человек и животное ехали и объяснялись в любви друг другу.
— Есть хочешь. А как же. Я припас. Сейчас остановимся и я достану. —
Коляска остановлена и закреплена. Инвалид кормит пса небольшими кусочками. И только потом отдаёт крупный кусок, заранее зная, что собака сытая и последнюю порцию понесёт в зубах щенкам.
— Пока. —
Скажет ей в след.
Убегающая собака помашет в ответ хвостом. Всё, как всегда. Всё, как обычно. Можно сетовать на эту обычность, обзывать её серой повседневностью, или серыми буднями, а попробуй их отнять, сопротивляться станешь, что есть сил. Выходит обыденность и есть наша жизнь, а кто с ней хочет расставаться? Фёдор оглядывается. Никого. Надо брать в руки краски и закрашивать серый цвет.
Ухмыльнулся. Обозвал себя философом и стал считать повторяющиеся имена. Люся повар, Люся дочка, Люся кошка. Фёдор я, Фёдор неизвестный парень в Волгограде и Фёдор мой отец. Три Люси, три Фёдора. Третий Фёдор узнает об этом чуть позже, когда за инвалидной коляской закроются ворота церкви и выключатся надворные фонари.
— Да, интересные совпадения. Что-то да значат…. Только, поди, разберись…. —
— Мать твоя мечтала о девочке и Люсей хотела назвать или Лизой, не помню уже. —
— Жизнь она расскажет. Уже начала рассказывать. Свела всех вас вместе. —
Изрёк батюшка Фёдор, отец Инвалида Фёдора и снял рубаху, и сел на кровать.
Сын Фёдор лежит напротив в своей кровати. Половина торса мужского прикрыта простынею, и если не приглядываться, в кровати находится крепкий молодой мужчина, приятной наружности с запрокинутыми за голову сильными, если не мощными руками.
— Бог один знает наперёд. —
Отец отвернулся лицом к стене и затих. Прошла минута.
— Я в детстве видел фильм документальный «Воспоминания о будущем». —
— Как это можно вспомнить будущее, если до него не дошёл ещё? —
Отозвался отец Фёдор.
— Там одни голые факты, снимки рисунков наскальных, с надгробных камней и усыпальниц людей древних. Всё говорит о том, что живые существа с других планет посещали нашу землю. Земляне назвали их Богом. —
— И у тебя вопрос? —
— Да. —
— Вот тебе ответ. Пришельцев космических тоже кто-то должен был создать. —
— И вселенную, из которой пришельцы вынырнули. И планету, с которой взлетели и землю, на которую приземлялись тоже, кто-то должен был создать. —
— Даже если и был некий гигантский взрыв до всего этого, то взорвалось тоже кем-то созданное. —
— Точка отправления Бог, точка остановки тоже он. Человек уходит к создателю. —
— В противном случае жизнь вечный страх перед смертью. —
— Умирать всё равно страшно. —
Возразил сын отцу.
— Так и не умирай. Ступай к Богу. —
И спохватился отец:
— Ты о смерти разговоры то прекращай. Умирал уже…. —
— Никогда не спрашивал, сейчас спрошу. Что видел то, когда сердце остановилось? —
— Бежал за трамваем, а трамвай заезжал в туннель расплавленного солнца и сам весь светился изнутри. Бежал легко без устали, а ног уже не было, а я ими бежал. —
— Догнал? —
— Догнал. Женщина мне руки подала и затащила в вагон. —
— А себя на операционном столе, как все рассказывают, видел с потолка? —
— Нет. В трамвае я сидел рядом с женщинами. Увидел, что ног у меня нет, и описался от ужаса. —
— Стыдно! А они не видят. Счастливые такие. —
— Это правда, сынок. Врач рассказывала об этом. И не один раз описался. В наркозе ты был, а мочевой работал у тебя. —
Отец смотрит на сына. Сын смотрит перед собой остановившимся взглядом.
— Сватают тебя мои прихожанки за сироту местную с квартирой, город выделил как сироте. —
— Все уши прожужжали. Ты ей нравишься. Знаешь, о ком говорю? —
— Знаю. Я от неё уже прячусь. —
— А зачем? Вдвоём жизнь совсем другая. Хорошая жизнь вдвоём. —
— У неё чёрные точки на носу. В носу волосы. —
В комнате повисло мужское злое молчание. Летит подушка, брошенная отцом в голову сына, и попадает в цель. Сын даже не убрал подушку с лица. Сквозь неё стал смеяться истерическим смехом. Натурально и искренне. Перестал, через какое-то время.
— Сестра она мне по Богу. —
— Как спать с сестрой? И ты с ними не спал. Может, и я обойдусь. —
— Оно, конечно, многое можно отбросить в сторону за ненадобностью. Дети нужны всем. Внучку нянчить хочу. —
— Что бы ты с ней делал? —
— Радость бы твоей матери привёз великую в её лице. Помирились бы мы. —
— Помереть хочу возле твоей матери, пусть даже борода у неё вырастит. —
Бесцеремонно прошлись мурашки по половинке мужского тела. От сказанных отцом слов глаза у сына наполнились влагой. Тёплой влагой, точно такой же, что у батюшки Фёдора на соседней кровати.
— Чего молчишь сын? —
— Я не только ног лишился, я вас всего лишил. —
— Что-то можно немного поправить. Главное не ленится душой, и не плакать над собой. —
— Ты, в твоём положении хорошо зарабатываешь. Семью можешь завести и содержать. —
— Жить где? —
— Жизнь подскажет. Ты, главное, иди в неё, в жизнь иди. —
— Чего сам не идешь? —
— Грехи замаливаю, свои, матери твоей. —
— Всю жизнь? —
— А ты думал, придешь в церковь с перепугу, зажжёшь тоненькую свечечку, пошамкаешь трясущимися губами перед первой, попавшейся на глаза иконой, и грех твой испарится. —
— Не думаю я так. —
— Я вообще, обо всех сказал. —
Вздохнул отец Фёдор
— Не верится мне отец, что ты до конца уверовался в своей вере. —
— Удивил! И мне не верится. Запах ладана до сих пор не переношу, еле терплю, соплями исхожу весь. Дед твой, отец мой Севастополь держал, тоже соплями обливался, потом и кровью. Ссал под себя, потому как времени на это порой у него не было. Чего смотришь? Сам рассказывал он мне. Зассатым и засыпал в затишье. Жену свою и детей по памяти любил так, что весь приклад, кружку, ложку, фляжку, именами их забил и целовал каждую надпись после боя и Бога благодарил, что тот дал ему такую возможность. Сказал мне отец – Бог есть. Так оно и будет. Сказал мой отец – не отдам Севастополь иродам коричневым, так и сделал. —
И зашёлся взрослый человек мужскими слезами на одинокой подушке, в темноте своего прозрения.
— Уверовался, не уверовался, а ты иди к Богу всю жизнь, и умирать будет не страшно. —
— Я услышал тебя отец. Будут и у меня имена, той кружки достойные. —
— Да…. Никогда мы с тобой так не разговаривали. —
Крепко сомкнулись влажные мужские глаза, поверившие в предстоящее счастье. Замерцали слова молитвы в сознанье мужском и усыпили разгорячённые беседой мужские головы.
Две поварихи укладывались спать и смеялись без всякого повода. Посмотрят друг на друга и смеются. Им уже и в стену соседки стучали, не помогло. И ведь бывает такие ситуации. Остановится невозможно, до тех пор, пока не заболит в груди и в горле, тогда только перейдёшь на хлюпающий шёпот, восстановишь дыхание и перестаёшь ржать.
— Ух…. Отпустило. —
С синюшним лицом от напряжения при смехе мама Люси откинулась на подушку и прикрыла ноги тонким одеялом.
— Как я испугалась за Люсю…. —
И покачала головой в темноте.
— Понимаю. —
— Что с Фёдором делали? —
— А что с ним можно делать? —
И снова безудержный смех, как в девичестве.
— Красивый мужчина. В нём столько силы чувствуется. —
— Женщины у него водятся? —
— Безусловно. —
— Откуда такая уверенность? —
— Ты сама почувствовала его мужскую силу. —
— А ты? —
— Я его испугалась. Честно. Сидел на лавочке, и я присела. Недостатка его не увидела. Он спрыгнул на песок, как мешок с картошкой к ногам упал. Думала в обморок упаду. —
— И что? —
— Жалеть меня стал. —
— Это как, за что? —
— За то, что испугал меня. —
— Как с таким можно в физический контакт входить? —
— Только сидя, наверное. —
— Мне так нравится. —
Обрадовано удивилась Люба.
— Вот и попробуй с ним. —
— Жуть забирает от такой мысли. —
— Значит, выброси её из головы. —
— А через жуть? —
— Тебе решать. —
В голосе Люси появилась строгость.
— Ну и решу. Чего это ты озлилась? —
— Спать осталось совсем ничего! —
— Прости. Спокойной ночи. —
Спокойной ночи и городу Сочи. Устал он за время строительства олимпийских объектов. Устали от пыли и грохота жители. Спокойной ночи и вам люди. Одно море равнодушно к событиям и изменениям города. Оно само по себе шумит, оно заполнено собственным шумом и не слышит ничего человеческого. Его украшать, перестраивать, не надо. Оно море.
Тоже пыльный и ночной Волгоград притих, мигая жёлтым светом светофоров. Темнота поглотила зрительное восприятие дорожной пыли поднятой городским транспортом за день. Городская подсветка зданий ретуширует их изношенность. Нет суеты машин на дорогах и людей вдоль них. Люди и собаки спокойно пересекают полосатые когда-то переходы. Нет ни одной разметки на дорогах. В утрамбованной пыли вдоль дорожных бордюров проросла трава и стоит она цветом той же самой пыли. Днём Ворошиловский торговый центр на солнышке выглядит как чёрный кубик Рубик. Напротив синий кубик КиноМакс. Тут же центральный Рынок. Не местному и не узнать о его существовании. Рынок закрыт со всех сторон сарайчиками, вагончиками, ларёчками, раскладушками с копеечным товаром. Стоит всё абы как, друг на друга наваливается. Внутри рынка и вокруг рынка люди не православные. Чувствуют себя, ведут себя, как если бы находились у себя на частном подворье. Седовласые мужчины с заявленной щетиной на щеках, в костюмах, как правило, на два размера больше и обязательно большего роста, гортанно и громко ведут беседы между собой и по сотовым телефонам. Их туфли с загнутыми носами отдельная тема, рука непременно в брючном кармане, на руке складками лежит край пиджака, как если бы его вообще сняли, смяли и повесили на руку. Непременно белая рубашка. Зачем? Так они же в собственном офисе, при делах, и на всеобщем обозрении. Одновременно разговаривая, они наслаждаются собственной персоной, рассматривают проходящих молодых женщин и девушек так, будто откусили свежеиспеченный мамой чебурек, или только что отвесили одной из проходящих женщин аппетитный шлепок по попке. Зайдите в рынок. Он огромен и девственно пуст. Вопрос, зачем тогда вокруг него такое количество торговых точек? Что бы на лихом конё и впереди всех! Никак нельзя на коне. Ноги конь поломает. Что ни шаг – яма, за ней ещё одна, слева и справа ещё по одной и сей комплект повторяется неоднократно вдоль тротуаров и дорог. Лунный пейзаж? Нет, это Волгоград. Машины стоят одна на одной. Между ними порой не пройти вовсе. Машины старые и грязные, очень. Ждут своих громкоголосых, седовласых хозяев. Им стыдно и они прячут глаза-фары под слоем дорожной грязи. На десяти квадратных метрах её хозяин продаст овощи, цветы, накормит глупого прохожего шашлыком, пожелает его маме долгих лет жизни, а захочет и помоёт свою машину тряпкой, которой его жена или родственница протрёт вам арбуз или дыню. Злюсь? Нет. Рисую для вас словом. Занимаюсь тем, что приносит мне удовольствие.
— Что стоим? —
Фёдор держит в руках арбуз возле застопорившейся Люси. На нём шляпа из цветного сатина и очки.
— Сзади нас суперсовременное здание, перед нами смесь вокзала, базара, бардака и кавказкой кухни. Буквально два шага и упираешься в красивые послевоенные здания. В нашем городе есть главный архитектор? Чем он занят? —
— Поеданием шашлыков и сезонных фруктов, и его ждёт неминуемая гибель от переедания. —
— Скорее бы. Мне мама рассказывала, что в 1989 году ещё мыли улицы каждое утро. Люди шли на работу, и им хотелось петь от ощущения свежести нового дня. —
— А ещё что? —
— Молочные кухни были в каждом квартале для новорожденных. Путёвки давали на работе каждый год в Прибалтику, дети в пионерские лагеря ездили бесплатно. —
— Мама сильно расстроилась из-за моего присутствия в вашем доме? —
— Расстроилась. Она бы точно так же поступила с тобой и кошкой Люсей на моём месте. —
— Чего ты меня так рассматриваешь? —
— Хорошая ты девочка Люся. —
— А ты плохой? —
— За лёгкими деньгами погнался и попал в передрягу. —
— Пройдёт всё! Увидишь, пройдёт. —
Молодые люди сели в маршрутку и уехали.
Люся кошка проснулась. Потянулась, не раскрывая глаз. Втянула ноздрями воздух. Запаха девочки Люси рядом не было. Нет, он был, конечно, но слабый. Здесь всё слабо пахло девочкой Люсей. С девочкой Люсей кошке Люсе хорошо. Намного лучше, чем с Фёдором. Он сегодня такой смешной был в шляпе. Очень хотелось поиграть с ним и снять шляпу с его головы. Кошка прислушалась к тишине в квартире. Этажом выше гавкнула собака. Люся вскочила, спрыгнула с дивана и залезла под него. А пыли то! Понюхала. Чхнула. Растёрла нос лапами. Снова чхнула и вылезла на звук открываемой двери. Это пришла девочка Люся. Вкусная Люся, и Фёдор в смешной шляпе на голове.
— Арбуз будешь кушать? —
Шляпу сняли и повесили на крючок вешалки. Та плавно покачалась, заставляя дрожать шкурой наблюдавшую за этим кошку Люсю.
— Какая она всё-таки красивая и необыкновенная. —
— И денег больших стоит. Я попробую уехать из вашего города. Если её у тебя увидят, может дойти до полиции, или они сами будут искать и найдут. Скажешь, что нашла на улице, кошка сама за тобой пошла, потому как ты молочной смесью пахла. —
— Ага…. В гостинице тётка на рецепшн меня видела. —
— Не думаю, что она тебя запомнила в лицо. В вестибюле не горел свет. По коридору ты шла спиной к ней. Не докажет. Хорошие девочки все на одно лицо. —
— А плохие? —
— Тоже. —
— Как же вы своих подруг различаете? —
— Ты сейчас о чём? —
— Мальчикам всё равно, кто возле них, раз девочки все на одно лицо. —
— Ты сердишься? —
— Ты сказал глупость. —
Люся подняла у вешалки кошку Люсю и поволокла её на диван.
— Согласен. Ты отличаешься от всех. —
— Чем? —
Голос Люси стал мягче, наверное, от того, что кошка Люся такая мягкая и диван тоже.
— Ты смелая. Умная. Ты человек сопереживающий. —
Разумеется, совсем не этого хочется слышать пятнадцатилетним девочкам от молодых людей летом, в каникулы, да ещё при таких интригующих территориально близких обстоятельствах, еще и в отсутствие родителей. Перечисленные парнем качества применимы к человеку взрослому и даже более чем просто положительные, они серьезные. Люся поняла, что придётся ими довольствоваться, надула губы, вздохнула, перелезла через кошку Люсю и пошла на кухню. Тяжело спрыгнув на пол, кошка последовала за ней. По дороге обернулась на Фёдора, рыжими глазами пригласила идти за собой.
— Сегодня кормлю вас я. —
Осведомил обиженную Люсину спину Фёдор.
Люся села на табурет. Её впервые собирался кормить мужчина. В этом доме у плиты стоят женщины, в доме бабушки стоит бабушка. У подружек кухонная плита принадлежит тоже женщинам.
— Овсяные хлопья зальёшь молоком из холодильника. —
Озвучила предположение Люся.
— Мясо, с черносливом тушённое в зелёном чае. Гарнир рис. Причём рис выкладывается на тарелку, вокруг стакана. Образовавшееся кольцо от него заполняется приготовленным мясом, и всё это посыпают молотым грецким орехом. Но я люблю зёрна граната. —
Люся представила кольцеобразно поданное ей блюдо украшенное зёрнами граната и сглотнула наполнившую рот слюну. Кошка Люся облизнулась и боком упала на пол.
— Поздно уже. Вредно на ночь плотно кушать. —
— Это готовится двадцать минут. Потом мы с тобой погуляем. —
Парень срезал мясо с костей, озвучивал процесс и кидал небольшие кусочки с прожилками кошке.
— Может ей нельзя сырое мясо, глисты заведутся. —
— А пусть наша необычная кошка живёт обычной жизнью, в обычной семье, с обычной девочкой. —
Что происходит с парнем в футболке с изображением рыси? Он назвал Люсю обычной девочкой. Разве он не ведает, что каждая девочка необычная для самой себя. Что он несёт сегодня весь день?
— Я не буду, есть твоё мясо. У меня пост. —
— Это что ещё такое? —
— Время, когда есть мясо запрещено. —
— Тебе? Кем? Ты мусульманка? —
Люся молчит и, закипая внутренне, разглядывает куст сирени за окном.
Фёдор разглядывает её курносый носик, нахмуренный лобик, сдвинутые бровки.
— Красивая девочка должна потреблять мясные белки, чтобы оставаться красивой. —
Так держать парень! А то начал умничать некстати перед поздним ужином на кухне.
— Тогда мне тоже с гранатом, как и себе. Жаль, что сирень не цветёт всё лето. —
— Мне не нравится её запах. —
— Мне и маме тоже, но она красивая. —
— Кстати о маме. Будет ругать тебя за моё присутствие в доме? —
— Мама не умеет ругаться, никогда не кричит на меня. —
— Ты такая правильная во всем? —
— Я обычная. —
Вот вам и метаморфоза. Только что девочка была не согласна быть в глазах парня обычной.
— Всё со мной бывает…. Мама не орёт на меня, как это принято у соседей, у подруг, она грустит. —
— Можно спросить, где отец твой? —
— Его не было. —
— Тебе говорить, что так не бывает? —
— Почему не бывает? Лет ему тогда было, сколько мне сейчас. Какой он отец? Он не мог им быть. —
Фёдор залил обжаренное мясо с черносливом заваркой зелёного чая, и закрыл крышкой. Запах наполнил кухню до отказа. Занялся рисом, размышляя над словами девочки. Кошка занервничала. Ей необходимо ощутить сейчас в пасти то, что так пахнет.
— Ты красивая и умная девочка. —
— А ты разговариваешь, как пожилой школьный учитель. —
— Да ты что! Разве? —
Люся кивает головой.
— Это от того, что ты правильный и скромный человек. Мне необходимо соответствовать тебе. —
— Ты прикидываешься со мной?! —
Фёдор расстроился, не знает что отвечать.
— Ты должна понимать, я в вашем доме незваный и нежеланный гость. Как гости ведут себя в гостях? —
— Вежливо. —
— Правильно. Я стараюсь таковым быть. —
— Сводишь меня в кино? —
— Свожу, если покажешь куда. Я вашего города не знаю. Соседи скажут маме, сколько я у тебя жил и тебе достанется. —
— Я сама ей скажу, и врать не буду. Как есть. —
И пожала плечами.
— Уеду домой, буду тебе звонить. Если кошка не приживётся, но судя по всему это не так, найду ей хозяев, к тому времени, и Шах даст о себе знать. —
— Не дружи с ним. —
— Это понятно…. Есть обязательства, я их дал, должен выполнить. —
— Кошку не отдам. —
— Не могу ничего обещать наперёд. —
— Скажи, что потерял, когда бегал. —
— По обстоятельствам…. Договорились? —
— Кошку не отдам. Она со мной жить будет, я сердцем к ней прикипела. Вот они и обстоятельства! —
— Согласен. —
Они сели за стол. Рис с поджаренным луком и морковью, посередине мясо горкой, да присыпанный зёрнами граната выглядел как картинка из книги «Кулинария».
— Оставайся у нас жить. Ты вкусно готовишь. —
— Спасибо. У каждого свой дом. —
— Где твой дом? —
— Там где сейчас твоя мама работает, в Сочи. —
— Там сейчас пыльно. —
— Это да. Но овчинка выделки стоит. Утрём нос Европе и Америке. —
— А наш кто утрёт? —
— Тебе пятнадцать лет? —
— Да. —
— А вопросы задаёшь, как бывалый политик. —
— А ты, как и подобает бывалому политику, уходишь от ответа. —
— Хотел бы я посмотреть на твою маму. —
— Её не привлекают молодые парни. —
— Весь мир считает, что сытая женщина добрая. —
— Я ещё не женщина и я почему-то не хочу, что бы ты уезжал. —
Люся жуёт и смотрит на отцветший куст сирени за окном. Она нашла объяснение своему хмурому настроению. Фёдор перестал смотреть на сосредоточенное лицо девочки и тоже стал смотреть в окно.
— Вместо меня с тобой останется Люся. —
— За неё тебе отдельное и огромное спасибо. —
Оживилась девочка.
— Не спеши радоваться, как бы она не принесла тебе неприятностей. —
— Ты снова говоришь глупости. Я приютила одинокую кошку. Нет такой статьи в законе, что бы за это наказывать. И маме этим не забивай голову. Ей зарабатывать надо. Нам в эту зиму тёплые вещи с ней покупать. —
— Мне с ней и не встречаться. —
— Как это не встречаться? Ты ей от меня посылочку повезёшь. Ты не откажешь мне в этом? —
— Что маме пошлёшь? —
— На что денег хватит. Она конфеты грильяж любит Волгоградского Конфила, и мыло «Арбузик». —
Они отправятся в кино, в Ворошиловский торговый центр. Он будет платить за билеты, за фреш фруктово-овощной, она будет вертеть головой, что бы увидеть хотя бы одно знакомое лицо, которое бы это видело. Как назло, никого! Сидя в удобном первое время кресле Люся в последний раз осмотрела редких людей в зале. Знакомых девчонок нет.
— Хочешь попкорна? —
— Хочу, чтобы в зале был кто ни — будь из моего класса или гимназии. —
— Похвастаться взрослым парнем? —
— Ты этого стоишь. —
— Люсь! Девочки не должны делать комплименты мальчикам. Они могут задрать нос. —
— А то я не знаю…. У тебя нет времени задрать нос, ты завтра уезжаешь. —
— Ещё ты зависишь от меня. И ты далеко не мальчик. —
Хорошо, что свет медленно убывает, зажёгся экран и парню не надо ничего отвечать.
— Я подарю тебе эту шляпу на память. —
Люся задрала подбородок и задорно посмотрела в лицо нахмурившегося парня сбоку и снизу. На Фёдоре солнечные очки в качестве лёгкой конспирации. Он скосил глаза на девочку, но она об этом не знает.
— Я оставляю на память кошку, и пусть с вами всё будет хорошо. —
— Ещё ты должен оставить денег на прокорм кошки, их у меня в обрез. —
— Уже оставил, под салфеткой, на которой стоит шкатулка. —
— Спасибо. Приду, переложу в шкатулку. —
Весь фильм будет поглощаться детской головой с маниакальным вниманием, если не пристальностью. Парень будет откровенно скучать, и искать удобное положение головы на спинке кресла, что бы вздремнуть. Время около полуночи.
— Лабуда. —
Дала оценку фильму Люся когда, не дожидаясь полной остановки проекции фильма на экран, окружающие их люди начали вставать и протискиваться между их коленями на выход. Сайгами поскакали по ковровым ступеням мальчишки, поднимали руки, изображали тенями от них на светящемся экране головы животных.
— Ты так внимательно его смотрела. —
Хмыкнул парень.
— За него деньги уплачены не малые и чужие. —
— Нам нужно купить мыло «Арбузик» и конфеты грильяж для твоей мамы. —
— Мыло у меня дома есть. Я его сразу купила, как только она уехала, а то деньги разошлись бы. —
— Купим ещё. —
— Не купим. Моё мыло подарок, твоё подарком не может быть. —
— Как же конфеты? —
— Конфеты купишь, как бы от себя за волнение, ей доставленное своим нахождением в нашем доме. —
— Пескарь премудрый. —
— Это хорошо или плохо? —
— Это необыкновенно. —
— Необыкновенная…. Ласковая, нежная. —
Мелодия песни с такими вот словами покрыла их невидимым облаком нежности. Чей-то телефон, музыкальным своим сигналом сообщал всему миру о существовании у человека необыкновенной девушки, может девочки, а может женщины. А может доченьки.
Казалось бы, это не правильно. Чья-то несовершенно летняя дочь, среди ночи в большом городе покупает конфеты грильяж. Рядом с ней молодой человек, не местный, не знакомый совсем, в розыске вдобавок и ночевать будет с ней в её доме без присутствия родителей. Куда хуже! Но они купят конфеты, и придут домой, и заснут крепко, без сновидений. Всё неправильно! А вдуматься и вглядеться…. Поступки их положительные, искренние, добрые. Это мысли по этому поводу могут быть чёрными и окрасить происходящее в такой же цвет. Так было ли слово первым? По-моему мысль первостепенна.
Продолжение.Глава 4 - http://www.proza.ru/2019/11/22/1717