Прасковья Васильевна всю войну проработала на заводе «Вулкан», получила медаль «За оборону Ленинграда». После снятия блокады в Ленинграде действовала пропускная система, в город без пропусков не пускали. Прасковья начала хлопотать о пропуске для сына. Но получить пропуск было непросто из-за отсутствия документов на Юру. Прасковья писала сыну письма, присылала посылки с одеждой. В одном из писем написала номер телефона, по которому можно позвонить ей на работу, но в деревне не нашлось телефона, чтобы можно было позвонить.
Юра ещё несколько месяцев жил в Усадищах в семье Жигаровых. Вместе с семьёй Жигаровых он охотно работал на огороде, в поле. Выращивали овощи, корнеплоды, заготовляли сено, на телеге возили его в ригу. В сенях появился бочонок с вкусными солёными огурцами, из него Юра постоянно таскал огурцы, за что периодически получал выговор от Анны Степановны:
- Юрка, сколько тебе раз говорить, чтобы не лазил грязными руками в бочку с огурцами. Скажи мне, я тебе достану...
Со снятием блокады снабжение Ленинграда возобновилось, но горожане по-прежнему испытывали недостаток продовольствия. Руководство локомотивно-вагонным участком решило обеспечить на зиму своих работников картофелем. В распоряжении железнодорожников были паровозы и вагоны. Осенью 1944 года работники железной дороги снарядили вагон и платформу с автомашиной, прицепили к паровозу и с разрешения начальства поехали за картошкой. Приехали в Чолово. Выгрузили автомашину и на ней начали разъезжать по деревням покупать картошку. И когда приехали в Усадищи, Фёдор Степанович Жигаров обратился к железнодорожникам с просьбой:
- У нас живёт мальчонка, отбился от семьи, в Ленинграде его ждёт мать, но она никак не может получить для него пропуск. Не возьмёте его с собой?
- Возьмём.
Посадили Юру в вагон, забитый картошкой, и в нём мальчик доехал до Витебского вокзала. Попросил машиниста позвонить маме и сообщить ей, что сын уже в Ленинграде...
При встрече Юра не узнал маму. Ему показалось, что это чужая, незнакомая женщина. И он с плачем бросился от незнакомки прочь...
Но вдруг опомнился и пришёл в себя от рыданий и крика: «Юра! Юрочка! Сынок!». Этот истошный крик остановил его и он понял, что это всё-таки его родная мама, изменившаяся до неузнаваемости за годы страшных испытаний...
Со временем Прасковья Васильевна получила известие, что её муж, отец Юры, погиб в конце августа 1941 года при эвакуации кораблей Балтийского флота из Таллина. Транспортное судно, на котором он находился, было потоплено нацистскими бомбардировщиками. Во время эвакуации погибли десятки кораблей, катеров и транспортных судов и 15 тысяч моряков, солдат и гражданских людей.
От Юры Прасковья Васильевна узнала о гибели в Московской Дубровке своей старшей сестры Авдотьи. Узнав обстоятельства смерти и погребения Авдотьи, она ездила в деревню, от которой остался пустырь с искорёженной землёй, и не сохранилось ни одного дома. Приобрела щуп и, определив участок, где до войны стоял дом Лебедевских и сарай, безуспешно пыталась найти место захоронения сестры...
Проходили дни, месяцы, а от сестры Клавдии не было никаких известий. Зная, что все племянники остались с Клавдией, Прасковья начала разыскивать и Клавдию, и детей обеих сестёр. После ВОВ в небольшом городке Оренбургской области Бугуруслане открылось специальное Центральное справочное бюро (ЦСБ), для розыска потерявшихся во время войны родных и близких. Здесь находилась обширная картотека со сведениями о взрослых и детях, сорванных со своих мест проживания, растерявшихся со своими семьями, а также о детях, очутившихся в детских домах. Письма надежды в адрес ЦСБ писали сотни тысяч людей. Писала и Прасковья.
Через некоторое время она начала находить племянников, оказавшихся в детских домах. Прасковья Васильевна поняла, что с Клавдией и Иваном что-то произошло, видимо, обоих не было в живых. Но что именно, при каких обстоятельствах и где они погибли — так и осталось невыясненным.
Вначале нашлись двое детей: Аркадий (средний сын Клавдии) и Галя (младшая в семье погибшей Авдотьи). Аркадию и Гале, когда началась война, было по 3-4 года. Они ничего не помнили и не знали, как попали в детские дома и что случилось с Клавдией и Иваном.
Прасковья очень обрадовалась, когда нашёлся Витя (старший сын Клавдии), надеялась, что он постарше и хотя бы знает, что произошло с сестрой и где она захоронена. Поехала в детский дом на Псковщину, где находился Витя, но опоздала. Незадолго до её приезда Витя, уже живя в детдоме, утонул в речке. Судьба маленького Алика (младшего сына Клавдии) осталась неизвестной. Старший сын погибшей в Московской Дубровке Авдотьи Боря Кабанов, которого Юра неожиданно встретил в Усадищах осенью 1942 года, исчез неизвестно куда.
Единственный оставшийся в живых из детей Клавдии Аркадий, которому было четыре года, смутно помнил, что его мать и отец решили пешком отправиться в Псковскую область. Что с ними случилось, он не знал.
Время было тяжёлое и забрать отыскавшихся племянников и племянницу в свою семью в комнатку в коммуналке Прасковья Васильевна не смогла материально. Но она, чем могла, помогала осиротевшим детям; все они, хоть и воспитывались в детских домах, но не были заброшены и одиноки — периодически охотно приезжали к тёте Паше и подолгу жили у неё, рядом с двоюродным братом.
Аркадий Лебедевский после окончания школы поступил в ремесленное училище на специальность «Промышленная обработка металла». Освоив рабочую специальность, уехал в Архангельскую область и обосновался там, трудился на разных предприятиях.
Галя Кабанова, закончив техникум, работала в текстильной промышленности в Ленинграде на фабрике «Красное Знамя», длительное время жила вместе с Прасковьей и Юрой, потом получила от предприятия квартиру.
Адик во время оккупации попал в организованный немцами в Гатчине детский дом для сирот, оставшихся без родителей. Скрывая свои преступления, под названием «детский дом» оккупанты держали в неволе малолетних детей-доноров для солдат вермахта, создав им антисанитарные условия и полуголодное существование. Сохранилась документация гатчинского детского дома — списки с фамилиями детей, у которых немецкие медики брали кровь для раненных немецких офицеров. Это была обычная школьная тетрадка из 12 листов, которую передала в комиссию для составления соответствующих документов воспитательница, работавшая в этом детском доме. В списках была графа с пометкой о взятии у некоторых детей крови. Аркадий значился в тетрадке как Адик Кабанов, в графе напротив его фамилии стояла пометка. Когда немецкие детские дома приобрели статус детских концлагерей, и Германия начала компенсационные выплаты, Аркадию пришлось доказывать через суд, что в детстве он считал себя Адиком, потому что так его все называли, а на самом деле по документам он Аркадий Кабанов. После судебного разбирательства он был признан узником детского фашистского концлагеря, получил удостоверение и компенсацию.
Адик закончил ремесленное училище и работал в строительной отрасли...
Такой же «детский дом» немцы организовали в 1942 году в Вырице (севернее Оредежа, в 70 км по прямой). В нём находилось более 200 детей из разных населенных пунктов Ленобласти (Мга, Синявино, Шлиссельбург) в возрасте от 3-х до 13-14 лет, потерявших родителей. Фашисты заставляли детей работать по 10-12 часов на переборке овощей, кормили впроголодь. Многие дети погибали. От более здоровых детей гитлеровские медики брали кровь для своих раненых офицеров (1*).
Похоже «детские дома» создавались нацистской властью и в других населённых пунктах Ленинградской области. Возникает вопрос, зачем нужно было гитлеровцам возиться с детьми, собирать их в какие-то «детские дома», ведь от малолетних детей не исходила какая-либо угроза. Или это было проявлением элементов милосердия, как иногда полагают некоторые защитники оккупантов? — Отнюдь. В охваченных боевыми действиями и партизанским движением районах гибло много мирных жителей, детей-сирот становилось всё больше. Толпы беспризорников, являющихся носителями инфекционных заболеваний, вовсе не нужны были нацистской власти. Целью такой «гуманности» было желание изолировать детей от людских глаз, определить в закрытые заведения чтобы они не создавали угрозу эпидемий. К тому же малолеток принуждали работать на каких либо работах, чтобы получать от них хоть какую-то пользу. Да и детской кровью арийцы не брезговали, используя сирот в качестве доноров для своих раненых...
// Безжалостным катком прокатилась война по русской семье Петровой Ириньи Николаевны, бабушки Юры. Две дочери и три зятя погибли. Из шестерых внуков в живых осталось половина. От внуков (сыновей трёх дочерей, до войны проживавших в Московской Дубровке), родилось только двое детей, правнучки.
У Ириньи Николаевны помимо четырёх дочерей было ещё два сына Лёня и Пётр. Лёня получил тяжёлое ранение в Финскую и стал инвалидом. А Петя возвратился с Отечественной войны героем. Воевал в Карелии, командовал взводом технической роты авиабазирования, занимался эвакуацией повреждённых самолётов с мест вынужденных посадок. Пётр Васильевич награждён орденом Красной Звезды, За боевые заслуги и Орденом Отечественной войны I степени (2*). //
Юрий Фёдорович Кузьмин после окончания Ленинградского Горного института работал на Колыме, Камчатке, в Казахстане, Республике Коми. Трудился в поле начальником геофизических партий, руководил камеральными и опытно-методическими работами, писал геологические отчёты. Обладая хорошими математическими способностями и аналитическим мышлением, он занимался выработкой методики внедрения математического программирования при обработке геофизических материалов, математическим моделированием нефтегазоперспективных объектов по геофизическим данным...
В 1993 году выйдя на пенсию, Ю. Ф. Кузьмин поселился в Ленинграде, переименованном в Санкт-Петербург. В этом же году впервые приехал в посёлок Оредеж с целью поиска следов детского дома, в котором он находился зимой 1942-43 годов. Сопровождал его в поездке хороший знакомый Владимир Голованёв, любитель оредежского края. Они обошли посёлок в надежде найти старых людей, которые бы знали о детском доме.
Оредеж со времён войны очень изменился, разросся, появилось много новых улиц и целые кварталы в восточной части посёлка. Преобразился вид Оредежа. В конце 1960-ых — начале 1980-ых годов в посёлке выросли многоквартирные дома-пятиэтажки.
Баня, из которой Юра совершил побег весной 1943 года, осталась на прежнем месте. Именно со стороны бани Юрий Фёдорович наметил ориентировочное местонахождение существовавшего в годы оккупации детского дома. По запомнившимся приметам (дороге, которой дети шли в баню), Юрий Фёдорович определил, в какой части посёлка могло находиться одноэтажное здание, которое он смутно помнил. Чутьё привело его на улицу Комсомола, но похожего одноэтажного бревенчатого дома здесь не оказалось.
Внимание Юрия Фёдоровича привлёк старый, маленький деревянный домишко, находящийся на той же улице Комсомола, на чётной стороне; в 1993 году в этой постройке был небольшой книжный магазин. Юрий Фёдорович вкратце рассказал свою историю пожилой продавщице книжного магазина. Она подтвердила, что похожее здание, бывший детский сад, в котором после войны была детская поликлиника, находилось недалеко от этого магазина на противоположной, нечётной стороне улицы и показала его бывшее местоположение. По её словам здание сгорело совсем недавно, в начале 1990-ых. Теперь на этом месте постройка совершенно иного вида...
Имелись все основания предполагать, что первоначально здание было спроектировано и сооружёно под детское учреждение, об этом свидетельствовало наличие внутренних туалетов и планировка. В продолговатой одноэтажной деревянной постройке конца 30-ых годов до войны размещался детский сад. О существовании в конце 1930-ых годов детского сада в Оредеже, как уже упоминалось, говорилось в заметке местной газеты «Заря Коммуны» от 10 января 1940 года. После войны в здании располагалась детская поликлиника (об этом Юрию Фёдоровичу в разговорах рассказывали несколько человек). В одной из комнат поликлиники, где находилась бухгалтерия, было большое окно, по описанию одной из жительниц Оредежа похожее на то, которое запомнил мальчик Юра.
Дальнейшие поиски привели Юрия Фёдоровича и его спутника Владимира в дом пенсионерки, бывшей учительницы истории Бароновой Елизаветы Ивановны, которая проживала в одной из бетонных пятиэтажек посёлка на улице Ленина в доме №4 на последнем этаже. Женщине было около 70 лет. Простое, чуть удлинённое типичное русское лицо, русые волосы. Выслушав рассказ Юрия Фёдоровича о детском доме, в котором он находился в годы войны, Елизавета Ивановна сказала, что слышала об этом детском учреждении от соседа. Сосед Филиппов Фёдор Фёдорович, пенсионер, в недавнем времени занимавший пост председателя сельсовета, ей лично рассказывал, что в годы войны ему довелось подрабатывать в этом заведении. Работа была не из приятных — забирать из детдома трупы детей и увозить к месту погребения. За обязанности могильщика в детдоме его подкармливали, давали продукты.
Во время разговора Елизавета Ивановна сказала: «Да вы можете сами его расспросить, он живёт в этом же доме этажом ниже...».
Вместе с Владимиром Голованёвым Юрий Фёдорович спустился на четвёртый этаж и позвонил в дверь. Дверь открыл пожилой мужчина, лет около 75. Юрий Фёдорович успел заметить, что мужчина был среднего роста, высоколобый, с гладко зачёсанными волосами, добродушный на вид.
- В годы войны я ребёнком находился в вашем посёлке в немецком детском доме, - проговорил Юрий Фёдорович. - Ваша соседка сказала, что вы там работали и можете о нём рассказать...
После этих слов дверь перед ними мгновенно захлопнулась. Не оставалось ничего другого, как уйти, ничего не узнав.
Юрий Фёдорович понял, что совершил оплошность. Неожиданность сказанных им слов привела мужчину в замешательство, возможно — в испуг, и он не захотел разговаривать на эту тему.
Почему Фёдор Фёдорович не пожелал ничего рассказать? Ведь к смерти детей он не имел отношения. Тем не менее, при встрече с живым свидетелем, очевидно, он испугался за свою репутацию... Скорее всего, воспоминания о тех далёких временах не давали ему покоя. Поэтому он делился с соседкой и, возможно, ещё с кем-нибудь из знакомых...
// По просьбе автора этого рассказа 95-летнюю учительницу Баронову Е. И., которая до сих пор проживает в посёлке Оредеж, навестили и спросили о детском доме, действовавшем в посёлке в годы войны. Елизавета Ивановна в разговоре объяснила, что заведение, о котором идёт речь, называлось детской инфекционной больницей. Вполне возможно, что именно под таким названием оно было известно ограниченному числу людей. Но не в названии суть. В заведении дети-сироты, потерявшие родителей, содержались в антисанитарных условиях и полуголодными. И, конечно, никакой медицинской помощи здесь и в помине не было. //
Где находятся захоронения детей, покинувших этот мир безымянными, тела которых видел мальчик Юра? — С учётом зимнего периода и ситуации того времени, для детей вряд ли кто-то копал отдельную могилу. Трупы их, вероятно, увозились и сбрасывались в общую могилу, канаву-траншею за старой пекарней, в которой ранее закапывали казнённых людей.
Попытки найти хоть какие-то документы о находящемся в Оредеже, а потом в Торковичах немецком детском доме, ни к чему не привели. Юрий Фёдорович съездил в Лугу. Побывал в редакции районной газеты «Лужская правда». Старый журналист из этой газеты вспомнил о том, что после войны в Лугу привозили детей-сирот из детских домов района. Было известно также о трагедии, произошедшей в детском доме в Торковичах, и даже ходили слухи, что один ребёнок остался жив. Но никаких свидетелей этой истории отыскать не удалось, слишком много лет прошло с тех пор...
Года через три-четыре Юрий Фёдорович снова был в Оредеже и узнавал о бывшем председателе сельсовета, хотел попытаться ещё раз зайти к нему. Но Ф.Ф. Филиппов к тому времени умер. Он начал расспрашивать о нём жителей посёлка. Узнав, что у Фёдора Фёдоровича есть дочь, которая работает в библиотеке, заходил к ней и беседовал. Она не была словоохотлива, возможно, что-то слышала, но от разговора уклонилась.
В 1944 году после освобождения Ленинградской области начала работу Оредежская районная комиссия по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников на территории района.
С целью обозначить масштабы нацистских преступлений были также созданы и работали комиссии при сельских советах. Уже в марте 1944 года появились первые акты, составленные в комиссиях при с/советах. Раскрывались ужасающие факты злодеяний против мирного населения района: десятки сожжённых деревень, сотни казнённых и пропавших жителей, тысячи увезённых в фашистское рабство.
В Акте, составленном районной комиссией, приведены цифры и факты по таким пунктам:
1. Убийства и истязания советских граждан.
2. Установление рабско-крепостнических порядков.
3. Насильственный угон советских граждан в немецкое рабство.
4. Ограбление населения и уничтожение материальных и культурных ценностей. [1]
Немцы принуждали население бесплатно работать на строительстве оборонительных сооружений, заготовках леса, прокладке шоссейных дорог по 12 и более часов в сутки и почти не кормили. За неповиновения — избивали и арестовывали. Многие люди исчезали бесследно.
Из воспоминаний жительницы деревни Усадищи Дорошиной Зинаиды Васильевны: «Немцы в нашу деревню пришли 19 августа 1941 года. С первого месяца стали всех гонять на строительство дороги на Любань. Я прошла эту дорогу от Климента до Березниц. Однажды у меня разболелась рука, от лопаты набила кровяную мозоль, рука покраснела. Я не пошла на работу, а вечером нам сказали, что в этот день во Фралёве немцы выпороли двух ребят: положили на скамейку и плёткой отхлестали за то, что они не вышли на работу...» (3*).
Население насильственно угонялись в фашистское рабство. Из 73 деревень: Речка, Коростыни, Хрепёлка, Терёбуши, Гверёздно, Лощицы, Заблюдежье, Великое Село, Бутково, Ерышево, Кипино, Выскидно, Курско, Хиновино, Подхиновье, Новое Березно, Замостье, Волосково, Остров, Никулкино, Невежицы, Лысово, Нестерково, Тарасино, Глебово и многих других было угнано в немецкое рабство всё население. За неподчинение оккупационным порядкам расстреливали, иногда людей избивали и бросали ещё живыми в колодцы.
Особенно зверствовали нацисты при отступлении. Были созданы специальные команды по угону мирных жителей, разграблению их имущества, специальные группы факельщиков, поджигающих дома людей.
При наступлении частей советской армии фашисты разрушали и сжигали дотла целые деревни и сёла, взрывали общественные здания, клубы, больницы, школы, библиотеки, промышленные предприятия, электростанции. В Акте перечислены названия десятков деревень, полностью или частично сожжённых карателями. Оккупанты разрушили стекольный завод в Торковичах, торфоразработки и многие лесопункты.
Но самое страшное, — то, что невозможно читать без ощущения ужаса — это гибель людей.
Проведена эксгумация трупов на местах казней в посёлке Оредеже и на мызе Васильковичи. Были обнаружены останки сотен казнённых и захороненных в канавах-траншеях и ямах мирных граждан: в том числе стариков, женщин, детей, но из-за отсутствия каких-либо документов не удалось установить фамилии жертв. Приведённые в Акте фамилии десятков людей, уничтоженных гитлеровцами и их помощниками, установлены на основании показаний свидетелей, поступивших заявлений, опроса потерпевших, а также проверки фактов на местах и актов, составленных комиссиями при сельских советах. Но большинство из более чем 500 жертв осталось безымянными.
В документе указаны названия деревень, в которых происходили расправы над мирными жителями: Холомцы, Гверёздно, Стройно, Хиновино, Жерядки, Ям-Тёсово, Пристань, Выскидно, Надбелье, Горыни, Ракитно, Чолово, Милодежь, Кипино, Новинка.
В Акте упоминается также о сожжённом в Торковичах вместе с находящимися там детьми детском доме: «5-го февраля 1944 г. немцы при отступлении подожгли детский дом сирот войны, в котором находились дети в возрасте от 3 до 8 лет. 20 детей погибло в огне и 6 человек нашли замёрзшими на улице.
Комиссией, работавшей в посёлке Торковичи, уточнены детали этого страшного преступления: «...в посёлок пришли около 250 немцев и подожгли все его здания. В доме для сирот войны находились 48 детей. Немцы не пожалели детей и подожгли дом с двух сторон. Сгорело около 25 человек, многие вышли на улицу и замёрзли в снегу. Трупы их и теперь обнажаются из-под снега».
В этом же документе дана информация о том, что в поселке Торковичи из 3000 жителей после освобождения осталось лишь 330 человек, остальные оставшиеся к тому времени в живых, были угнаны в лагеря (4*).
По воспоминаниям Юрия Фёдоровича в 1944-ом о страшном событии — сожжении детского дома вместе с детьми говорили во многих деревнях, в том числе — в Усадищах, т. е., в 16 километрах от места трагедии.
При изучении материалов Акта комиссии, проводившей расследование на территории Васильковичей, нашёл подтверждение факт существования детского дома в Оредеже:
«В конце января 1943 г. была арестована и расстреляна гражданка Максимова из ОРЕДЕЖИ за еврейское происхождение. Через месяц её сын Витя Максимов, у которого отец русский, по профессии маляр, был отнят у отца и ОТВЕДЁН к вечеру в ДЕТСКИЙ ДОМ. В 4 часа утра за ним и двумя маленькими девочками из Торкович приехали на дровнях и повезли в Васильковичи...» (5*).
К сожалению, не указан источник информации (тот, кто об этом засвидетельствовал). Думаю, что это мог быть кто-то из принимавших участие в карательных акциях, по какой-то причине его фамилию комиссия не назвала.
Дата, приведённая в этом Акте, совпадает со временем пребывания Юры Кузьмина в детском доме в Оредеже, а фраза «двумя маленькими девочками» свидетельствует о факте нахождения в этом заведении группы девочек, о чём вспоминал Юрий Фёдорович.
Акт по посёлку Торковичи составлен и подписан: председателем Торковичского поселкового совета Моревым С. Н., секретарём совета Фёдоровой и четырьмя жителями посёлка, среди которых есть фамилии учителей Торковичской СОШ: Добряковой Антонины Густавовны и Петровой Зинаиды Анатольевны. По Васильковичам — членами комиссии в составе: председателя Пантелеевского сельского совета Комиссарова; учителей Оредежской средней школы Подколзиной, Ростовцевой, Рунцева; заслуженного врача РСФСР Лабоды и заверен подписью секретаря исполкома Бабишина и печатью Оредежского Райсовета Депутатов трудящихся.
В процессе работы над этим произведением мне стало известно о том, что в приюте для пожилых людей при Петербургской Духовной Академии проживает 95-летняя «баба Люба», которая в предвоенные, военные и послевоенные годы жила в посёлке Торковичи. Я встретилась и побеседовала с ней. В 1941-м Любе Васильевой исполнилось 17 лет. Некоторые эпизоды страшных времён оккупации она помнит довольно хорошо, несмотря на свой преклонный возраст. В разговоре называла фамилии учителей школы А. Г. Добряковой, В. Н. Горевой, Д. Д. Дапьшиной, а также людей, живших в посёлке по соседству с ней. Хорошо помнит расстрелянную немцами Аню Семёнову, именем которой названа теперь одна из улиц посёлка (Аню она называла Нюрой). Вспоминала Любовь Васильевна и других казнённых гитлеровцами людей. Поведала о том, что при отступлении фашистами был сожжён весь посёлок: «не осталось даже собачьих будок». Знала она и о детском доме, в котором заживо были сожжены дети. Вспомнить подробности этого ужасного события Любовь Васильевна не смогла, память не сохранила детали. Но уверенно сказала, что в детском доме проживали ребятишки из разных мест: «их привезли отовсюду». В разговоре вспоминала о том, что детский дом находился в одном из зданий недалеко от довоенной школы. После войны Любовь Васильевна Васильева (по мужу — Кудина) преподавала в начальных классах Торковичской СОШ...
Определить местоположение детского дома, сожжённого фашистами, в котором заживо сгорели дети, по прошествии 75 лет весьма проблематично. По сведениям полученным от жительницы Торковичей, кто-то из старожилов вспоминал, что сгоревший детский дом находился на улице Советской. Это действительно совсем недалеко от довоенной «Школьной горы», на которой располагалась школа и несколько школьных зданий (6*), сожжённых оккупантами в годы войны, и от бывшего стекольного завода, основанного в 1870 году и разрушенного вихрем «демократических» перемен в 1990-ые. Карта РККА 1941 года, на которой приведён план посёлка Торковичи, слишком мелкого масштаба, по ней довольно сложно точно обозначить места нахождения довоенных строений, которые были уничтожены и не восстановлены впоследствии. К тому же, многие здания, по-видимому, закладывались на месте старых фундаментов сгоревших домов...
Сложно сказать, почему о страшной трагедии с детским домом в Торковичах не сохранилось никаких подробностей (вероятнее всего, там находились и дети, с которыми Юра Кузьмин жил в небольшом детском доме в Оредеже зимой 1942-43 годов). Неизвестно также, остался ли в живых кто-нибудь из детей, собранных в этом доме. И, если хоть кто-то из детей остался жив, почему за прошедшие с тех пор 75 лет этот факт не был обнародован? Может, всё дело в том, что дети были круглыми сиротами, не имевшими родственников. И, немногим уцелевшим после фашистского безумия людям, выживавшим на пожарище, было не до того? От посёлка осталось пепелище, тысячи людей угнаны в рабство, сотни исчезли или погибли, стекольный завод разрушен, и на фоне этой вселенской беды притупилось восприятие ужаса от чудовищного, бесчеловечного преступления — сожжения детей? Где захоронены останки погибших детей? Не исключено, что члены комиссии, составлявшие акт о преступлениях гитлеровцев, не имели точных сведений о количестве детей, проживавших в приюте (если и были какие либо списки, они сгорели вместе с домом, детьми и посёлком). Вёлся ли вообще учёт детей, находившихся в заведении? На все эти вопросы вряд ли когда-нибудь будут даны ответы...
При чтении пожелтевших от времени страниц страшных документов, актов о расследованиях злодеяний, причинённых немецко-фашистскими захватчиками и их сообщниками в Оредежском районе, датированных 1944 годом: «сожжено»..., «угнано в рабство»..., «расстреляно»..., «повешено»..., «брошено живыми в колодцы»..., «судьба неизвестна»..., в очередной раз предстаёт звериная сущность нелюдей в человеческом обличье, вершивших расправы над мирным населением, не щадивших никого, даже малых детей, опустивших до нуля цену уникальной, неповторимой, единственной человеческой жизни...
Продолжение: http://proza.ru/2021/05/06/1770
Использованные источники:
(1*) http://vyritsa-adm.ru/document/12 История. Официальный сайт МО «Вырицкое городское поселение».
(2*) Сведения из сайта Минобороны России.
(3*) Воспоминания старожилов Ям-Тёсовского с/п представлены в Приозёрном краеведческом музее.
(4*) Оредежский краеведческий музей. Акт за 10/ III 1944 г. Комиссии по выявлению зверств, чинимых немецкими захватчиками в период оккупации в посёлке Торковичи.
(5*) Оредежский краеведческий музей. Акт от 11/ III 1944 г. Комиссии по выявлению немецко-фашистских зверств на территории Василькович.
(6*) http://torkschool.narod.ru/index2.htm МБОУ «Оредежская СОШ» филиал п. Торковичи.
[1] Иванова В. М., Головешкина Н. Н. Оредежский край — моя малая родина — С.Пб.: Оредежский краеведческий музей, 2017
____________________
Благодарю директора Оредежского краеведческого музея Иванову Валентину Михайловну и создателя Приозёрного краеведческого музея Фёдорову Евгению Сергеевну, а также участника проекта «Книга Памяти Ленинградской области» Маслова Леонида Геннадьевича за помощь, оказанную при работе над этим произведением.