В пути мы уже шесть часов. Выехали из Зеленограда в девять часов вечера, и сразу после Твери началась метель. Крупные снежинки то гонятся за нами вслед, то бросаются мягким скопом в лобовое стекло. А иной раз просто несутся поперёк дороги в поисках уютного сугроба. Самые тяжёлые и обессиленные складывают свои трупики прямо на дороге, и скорость движения нашего микроавтобуса невелика.
Мы с отцом впервые едем рыбачить на Мологу; мой новый водитель Валера за три месяца работы прожужжал уши рассказами о двухкилограммовой плотве и не поддающихся взвешиванию окунях. Он-то с супругой посещает эти места больше двадцати лет, и с годами рыба становится всё крупнее и наглее. Я прикрываю уставшие глаза и представляю, как перекидываю через колено огромного наглого окуня и воспитываю его хворостиной. Улыбаюсь почти во сне. Не по-макаренковски как-то — хворостиной... Отшлёпаю ладошкой.
Машина накреняется, подскакивает и начинает мелко трястись, от чего я просыпаюсь. Мы свернули на грунтовку, значит — почти приехали. На часах 3:30. На таком времени прибытия настаивал Валера. Как человек с опытом, он уверял, что к шести часам утра сюда съедутся тысячи рыболовов из Москвы, сотни из Твери, Ярославля, Владимира, Ленинграда и прочих окрестностей. Найти свободный дом в деревне будет невозможно; а нам нужен не просто какой ни попадя свободный дом, а свободный от других рыбаков дом Бабы Нюры. Протираю глаза и таращусь на снежную целину перед машиной. Мы точно — первые.
Деревня погружена во мрак, никакого уличного освещения или, хотя бы, огонька в окошке. Мне заранее неловко перед незнакомой старушкой. Предлагаю загнать машину во двор и покемарить в ней до утра. Валера смеётся, поднимается на высокое крыльцо и барабанит кулаком в дверь. Немедленно просыпаются десятки окрестных собак, где-то за домом мычит корова. Внутри что-то скрипит, падает то ли ведро, то ли таз, зажигается свет, и дверь открывается. Баба Нюра оказывается могучей женщиной совершенно немыслимых лет, одетой в белую ночную рубашку до пола. Она молча хватает Валеру в охапку, но вместо того, чтобы сломать о колено, звучно целует в щёки. Толкает его внутрь дома и уже с какими-то радостными щебетаниями тянет руки к валериной жене, Татьяне. Мы с отцом удостаиваемся дружеского кивка и крепкого похлопывания по спине.
В большой горнице стол, газовая плита на баллонах, хозяйская кровать, пара скамей и два табурета. Баба Нюра немедленно ставит чайник, но все страшно хотят спать. Нам выдают по армейскому матрасу и огромной перьевой подушке, и на два часа отбиваемся.
Я проснулся даже чуть раньше: мохнатый кот не только щедро поделился крупными блохами, но и ухитрился забить своей шерстью обе мои ноздри. Отпихнув тёплую урчащую зверюгу, я, как человек опытный, отправился на поиски уборной. Справлять большую нужду на ледяном поле, да на пронизывающем ветру — удовольствие на любителя, знаете ли. К тому же Валера рассказал, что в доме есть приличный сортир. Не ватерклозет, конечно, но вполне себе достойный деревенский нужник. Пошарив впотьмах в длинных коридорах, нашёл нужную каморку. И, о чудо! даже выключатель. К моему удивлению, после поворота рычажка, свет зажёгся не под потолком заведения, а точно под аккуратно вырезанным сердечком. Естественно, я сразу же заглянул в него. Совершенно невероятно, учитывая возраст и, особенно, размеры Бабы Нюры, но под отверстием я увидел идеально чистый глиняный пол. Никакого намёка на то, что огромная женщина хоть раз пользовалась сортиром. Ещё удивительнее было отсутствие выгребной ямы — лампочка освещала пятачок глины, но по бокам от него разливалась темнота подполья. Однако, это точно сортир. Благо при постройке был использован горбыль, и света из щелей под полом было достаточно, чтобы разглядеть и характерную для таких мест щеколду изнутри на двери из дощечки на гвоздике, и холщёвый мешочек с любовно нарезанной газетой.
На рыбалке время — деньги, поэтому я пожал плечами, и, оставив загадки на потом, приступил к тому, зачем пришёл. Уподобившись Македонскому, который, по слухам, мог делать несколько дел одновременно, я погрузился в чтение уголовной хроники на обрезках местной газеты. Обожаю читать уголовную хронику в каких-нибудь «Бежецких ведомостях»! «Неустановленное лицо проникло в сарай гражданина П. 1948 г.р. и похитило алюминиевый бидон. Ведётся следствие. Гражданин В. 1966 г.р., напившись пьяным, справил малую нужду на крыльцо поселковой администрации села К. При этом громко нецензурно выражался в адрес секретаря поселковой администрации села К., гражданки В. 1968 г.р., с которой гражданин В. 1966 г.р. сожительствует в гражданском браке. Участковым оперуполномоченным Т. 1952 г.р. составлен протокол об административном правонарушении.» Останки вечерней трапезы покинули организм и, простите, шлёпнулись на уже описанное выше стерильное дно сортира.
Испуг — недостаточно ёмкое слово, чтобы описать чувства в следующие несколько секунд. Элемент неожиданности и сама сельская романтическая, но мрачная в ночной час атмосфера дощатого заведения позволяет говорить о настоящем ужасе. Он сдавил мне горло ледяной рукой и вызвал спазм кишечника. С кишечником ужас, по счастию, уже опоздал...
Помните, я говорил, что сортир из горбыля, а лампочка подвешена под полом? Поэтому я, извините, сидел в полумраке, а внизу было ярко освещённое помещение. И вот в щели между этим самым горбылём я увидел стремительных белых ангелов. В полной тишине спящей деревни они, распластав крылья, бросились из темноты со всех сторон к результату человечьей жизнедеятельности. Мелькнула мысль, что ангелы пришли за мной, но сразу же я удивился — неужели перед тем, как забрать душу, им нужен анализ кала? Эта мысль вернула здравый смысл в поседевшие виски, и стало видно, что это никакие не ангелы, а просто белые куры. В один миг они расклевали дар свыше, а затем расправились и с нашедшей наконец достойное применение уголовной хроникой... Глиняный пол снова стал девственно чист.
Успокоившись и посмеиваясь, вернулся в горницу. Все уже встали, на плите кипел чайник. Баба Нюра хлопотала со сковородой. Увидев меня, улыбнулась большим беззубым ртом: «Садись к столу, я тут яичницы нажарила.» И продемонстрировала мне прекрасную глазунью с яркими желтками.
Я вежливо отказался.