12 августа 1942 года. Махачкала.
Махачкала встретила фронтовиков жарким августовским зноем. Александр шагал по узким улочкам, направляясь к своему фронтовому другу Герою Советского Союза Викентию Карповичу, который жил здесь после ранения. Небольшой приморский городок как будто вымер в этой жаре. Все прячутся по домам. Как бы не заблудиться! И дорогу спросить некого. Покрышкин остановился, достал из кармана план, который ему нарисовал Фигичев. Если план верный, размышлял он, то надо пройти еще два квартала. Надо же, куда забросила судьба Викентия! В марте 42-го летал в одиночку на разведку, у села Снежное обнаружил большое скопление немцев, нанес им «эресами» штурмовой удар, но и сам попал под мощнейший зенитный обстрел. Ему раздробило плечо, грудь, ноги, чудом дотянул до дома. Теперь левая кисть не двигается, летать не сможет. А какой летчик был! Живет пока здесь, в Махачкале, вместе с женой. Тяжело ему, наверное, приходится. Ребята воюют, а ты как будто выключен из жизни. Вообще психологически тяжело резко перейти от боев к жизни в тылу, все равно, что коня остановить на полном скаку. А психология имеет гораздо большее значение в нашей жизни, чем многие считают. В воздушном бою, если ты психологически сильнее противника, ты уже имеешь над ним серьезное преимущество… Ребята, наверное, уже собрались у Викентия. Речкалов собирался прийти и Труд. Хорошим истребителем стал Андрей, дерзким в бою, но хитрым и осмотрительным. А совсем вроде бы недавно с Даней Никитиным носились в небе друг за другом, не замечая «Юнкерса». Эх, Даня, Даня. Каким бы асом мог стать! Ну, вот, кажется, и пришел.
Покрышкин зашел в подъезд, поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру. Дверь открыли почти сразу. На пороге стоял улыбающийся Карпович.
- Саша! Наконец-то!
- Здорово, дружище!
Однополчане дружески обнялись. Карпович обнимал Покрышкина только правой рукой.
- Ну, как ты, старина тут, в тылу? Оклемался?
- Да что мне сделается то? Вот знакомься - моя жена Татьяна. В госпиталь ко мне приехала, когда узнала про ранение. А знаешь, кто меня там навещал? Вера Довбня и Наташа Шелякина, жены наших однополчан.
- Очень приятно! – Покрышкин слегка пожал протянутую руку миловидной женщине. - Александр.
- И мне приятно, - ответила Татьяна. - Вы и есть тот самый Покрышкин? Мне Викентий очень много про вас рассказывал.
- Я тот самый Покрышкин, но я самый обыкновенный летчик. Такой же, как и все.
- Не скромничай, Саша, - сказал Викентий.
- А Сашка у нас всегда такой, скромняга. На земле скромный, шоколад его взять не допросишься, но уж зато в воздухе орел! – послышался голос появившегося в коридоре Фигичева. Позади него стояли Речкалов и улыбающийся Труд.
- Дался тебе этот шоколад, Валя! – засмеялся Покрышкин. – Ну, что же ты, Викентий держишь дорогих гостей в коридоре? Приглашай к столу!
Карпович изменился в лице.
- Что с тобой, Викентий? – встревожился Александр. - Я что-то не то сказал?
- Понимаешь, Саша, нам ведь вас и угостить то особенно нечем. Здесь снабжение неважное. И я ведь теперь не фронтовик…
- И всего-то? Ну, о чем разговор! Сейчас пойдем на базар и купим провизию. Зря нам, что ли, за сбитых платят. Верно, ребята? – Покрышкин подмигнул Фигичеву.
- Конечно, верно! Сейчас скинемся и устроим пир горой, - ответил Валентин и похлопал по плечу Речкалова. - Ну-ка, отец Григорий, доставай свою мошну, не скупись…
Летчики достали бумажники.
- А кто пойдет? – спросил Труд. - Я, как самый молодой?
- Сиди уж здесь, - ответил ему Покрышкин. - Мы вдвоем пойдем с Викентием.
***
Двое фронтовых друзей, не спеша, шли по улице. С моря доносился шум прибоя.
- Ну, как тебе в тылу живется?
- Да какой тут тыл, Саша? Край войны. Не передовая, конечно. Но куда уж дальше отступать?
- Ты прав, отступать нам дальше некуда.
- Ну, а насчет жизни… Разве ж это жизнь? Оторванным ломтем я себя чувствую, Саша. По боям скучаю, по полетам, по ребятам, по полку нашему. Как там Иванов? Жив курилка?
- Ты разве не знаешь? Иванов ранен, отправлен в тыл на лечение. Командиром полка назначили батальонного комиссара майора Исаева.
- Нет, ребята не говорили. Ну, и как новый командир, справляется?
- Да практически никак. Таких людей, как Исаев и его ближайший помощник капитан Воронцов, нельзя допускать до командных должностей. Исаев практически перестал летать, командует формально. А Воронцов – тот трус. И не только трус, но и подлец.
Карпович даже присвистнул.
- Лихо ты, Саша, характеристики раздаешь! А должность у него какая, у этого Воронцова?
- Старший политрук. Я знаю, что говорю, Викентий. Степана Супруна помнишь?
- Как не помнить. Отличный парень.
- Погиб недавно в Тулатово. Нелепо погиб, не в бою, из-за неисправности техники. Нас тогда в Тулатово не было, на следующий день прилетели, узнали про Степана, а его уже, оказывается, зарыли, как собаку! Без воинских почестей, без прощания, не дождавшись прилета боевых товарищей. По приказу Воронцова! У Супруна уже пять сбитых немцев было, а у Воронцова ни одного. И в бою он себя вел, как последний трус. И вот такие люди пытаются нами командовать, распоряжаться судьбами боевых летчиков!
- Веселые дела, ничего не скажешь, – сказал Карпович несколько отрешенно, думая о своем. - Плохи мои дела, Саша, не двигаются пальцы. Кисть руки не поднимается, висит плетью. И хотя мне в выписной справке инвалидность не указали, кто я теперь? Кому я нужен, калека!
- Ну, ну! Ты на себе крест не ставь! – строго сказал ему Покрышкин. - Ты же Герой Советского Союза, пример стойкости должен показывать… И знаешь, Викентий, я не верю, что с твоей рукой ничего сделать нельзя. Мне Речкалов говорил, что у него в Свердловске какая-то замечательная лечебница имеется. Как раз для таких больных, как ты. Ты у него порасспроси, когда вернемся.
Карпович посмотрел на Покрышкина с надеждой, некоторое время шел молча, потом сказал:
- А может, ты и прав, Саша. И вообще я из армии уходить не собираюсь. Даже если летать не смогу, попрошусь в Военно-Воздушную Академию. Должны принять, я же Герой как-никак. А если повезет, и мне руку починят, я вас найду. Мы еще вместе повоюем.
- Конечно, повоюем, Викентий. Главные бои еще впереди. Все наши отступления – это сжатие пружины. Но скоро она обязательно разожмется.