Забытая история2

Александр Гринёв
- Как уехал ты, Веру до осени никто не видел. Ходила я к Найденихе узнать, а та, махнув рукой, ворчала, мол, перебесится девка. Видать и не знала  о ваших ночных бдениях. А к середине сентября схоронили соседку.
 Осталась Вера одна и то ли от горя,  или же, - тётушка замолкла вдруг, осуждающе глянув на меня, - как с ума сошла. То  одного парня,   то  другого, а то и мужиков зазывать к дому взялась.

Нехорошая слава по селу пошла, а мужики, как под гипнозом в очередь к ней.
Сколь драк учинёно было!
Участковый приезжал: и любвиобильщиков  стращал и Верку, а как во второй раз явился, так неделю у ней и прожил.

  И год и два девка куролесила.
Бабы к ней с осуждением; бывало, встретит  какая жёнка  Верку  на улице и лишь рот-то откроет, высказаться,  а и слова не вымолвит.
 Глянет на неё рыжая  с прищуром и мякнет пред ней  «обманутая», в колоду обращаясь.

А вскоре, заколотила окна-двери мазанки, да и пропала на три года.
 Явилась по осени с красавцем мужиком.
Тихо жили,  а как через полгода муж  на вахту устроился, так и взбесилась деваха!  Вновь за старое взялась.

Как-то, муж явился с роднёй.
Сестра его с  сожителем кавказских кровей домишко Веркин подправили, огородишко подняли и зачастили в гости. Тряпки какие-никакие, одежонку старую везли, мебель пользованную. Кавказец наладился рыбачить на старом пруду и,  бывало,  один навещал Верку, когда муженёк её вахту трубил.
 
Верка на людях не показывалась,  и народ не заметил, как мальчонка у неё народился.
 Чернявый, не похожий ни на неё, ни на белобрысого своего отца.
Кавказец к Верке ездить перестал, лишь с женой теперь её посещал, а через год, когда и чужому стало ясно от кого ребенок, сеструха мужа скандал учинила! 
В кровь с Веркой изметелились!  Да через месяц померились.
Вновь еженедельно гостить приезжали. Одевали обували мальчонку в поношенную одежонку.
 А как два года ему исполнилось,  день рождения справили шумно, после чего мальчонка и пропал на следующий день.
 
Двое суток мальца  деревней искали, покуда участковый его не привез. Говорили, нашел  у озера нечаянно.   
С того дня золовка  в селе не появлялась, а к осени  кавказец наезжать начал  на рыбалку.
 С мальчонкой его никто не видел,  Верка частенько у меня мальца оставляла, навроде к рыбалке пристрастилась.

 К этому времени муж Веркин, как проснулся. Или народ ему нашептал, либо отлюбилась она ему? Начал  поколачивать девку, а как выпьет, так и до полусмерти дубасил. А с ней и  ребенку доставалось не менее. Особо перед отъездом усердствовал: синюхой Верка  неделями  ходила, а как чернота с лица счезнет, так и мужики к ней. Ну и по приезду муженёк  ей  «прикурить» давал лишь на порог являлся.

 К новому году собралась семейка. Праздновать начали загодя, а в тридцать первое мужика Веркиного в райцентр  фельдшер повёз.
 Говорили, с утра в сарае на доску с гвоздем упал. Спьяну  пролежал до вечера дома, отчего и до больницы не доехал, помер у её порога.
Схоронили мужика.
А через месяц милиция Верку в тюрьму забрала.
Слышала я, мол, золовка заявление написала, вроде своими глазами видела, как жена пьяному вусмерть мужу тот гвоздь  самолично в печень и загнала.
А мальчонку в детдом свезли.
Крестная пригубила кваса, поморщилась.

- Согрелся на жаре напиток, снесу его в холодильник.

Меня не тронуло тетушкино повествование, и воспринял его  обыденно, случай, каких в России-матушке, как под копирку.
Имея некоторое отношение к криминальной «прозе жизни» знавал  и более трагичные истории.

Я закурил.
Дым густым туманом  окутывал меня, не покидая пределов невеликой  беседки.
Душная июльская ночь  уплотнилась запредельно, и   невероятная тишина порождала депрессию и чувство неизбывной вины.

« Перед кем? - дребезжало моё сознание. Я спас не одну сотню жизней, вернул здоровье тысячам, не имея «персонального кладбища», не предавал и не унижал».

Мне вспомнился  укоризненный тётушкин взгляд при всяком упоминании о Вере.
Она винила меня в  её бедах? От чего? И не находил ответа».

Назавтра я свалил голый ствол старика клена и, заготовив крёстной  дров, вскоре вернулся домой.



Не  получив ожидаемого удовольствия от посещения родных пенат, я лишь убедился, как годы меняют  восприятие прошлого, не позволяя ощутить вновь,  ушедший  навсегда  «вкус» и аромат» умершей молодости, и  забыл историю, рассказанную тётушкой, выбросил из памяти за ненадобностью.



 Следующим летом, меня пригласили   в женскую колонию для консультации больных. Подобное  мне было не в новинку, я давно привык к заколюченному пространству и посещал «не столь отдаленное место»  с некой благостью и с тем, не буду скрывать,  и долей тщеславия. 
Именно в этом месте я ощущал свою истинную необходимость от   человеческого ко мне отношение осужденных  пациентов.
С ним вспоминалось  не так давно ушедшее время, когда  человек,  облаченный в белый халат,  представлялся не давателем медицинских услуг, как нынче, а именно доктором.

Прием был не велик: пять человек, двое из которых являлись умелыми «мастырщицами», как называли «службисты» эту категорию осужденных.
 Явно недовольные раскрытием  их аграваций,  «полосатые» девы совершенно  не выразили  недовольства и  агрессии ко мне, когда молоденький лейтенант уводил  их в штрафной изолятор.
Остальные не нуждались в специализированной помощи, о чем и было сообщено начальнику.

- Теперь последняя пациентка, - начальник медчасти отворил дверь кабинета, - лежачая. Две недели, как принесли из отряда. Самостоятельно не передвигается, молчит и вроде не слышит и не видит. Хотя, до этого не в меру бойкою была и агрессивной».

Мы вошли в просторную комнату с пятью обитательницами.
 Вполне приличная обстановка ничем не отличалась от обыкновенной больничной палаты.
 Светло, чисто, кафель у умывальника, почти новые тумбочки,  стулья и «дамы» средних лет в светлых халатах с добродушными  лицами.

У окна, на кровати  сидела женщина лет тридцати и смотрела в никуда удивительно ясными, голубыми глазами. Короткие черные ресницы едва подрагивали, лишь раздавались наши с доктором голоса, и мне показалось, она прислушивалась к разговору.

- Вы сможете раздеться,- обратился я к больной.

- Не слышит она, - чернявая  на кровати рядом улыбнулась мне, и приступила к разоблачению соседки.
А та, тряпичной куклой позволяла снимать с себя одежду, неестественно двигая руками.

- Она сама принимает пищу?- обратился я к коллеге. Тот глянул на обитательниц палаты.

- Не ест она, - вновь ответила черноволосая.

- А воду?

- Отказывается,- дежурно ответил начальник, - проводим инфузионную терапию.

- Выйдете  из палаты, - окинув взглядом осужденных,  велел я, -  и вы, доктор, позвольте нам остаться наедине. 

- Конечно, конечно, - протараторил майор, закрывая за собой дверь.


Я присел на стул, пристально рассматривая пациентку, и отметил её великолепное сложение.
 Упругая, смуглая кожа, сильные руки, правильной формы живот,  изумительные  бёдра, ровные голени, крепкие стопы.
Гармоничная  фигура, и на ней  не отразилась двух недельная болезнь.


Я коснулся её рук, не отметив ни единого движения мышц. Проверил рефлексы, реакцию зрачков.
Она же молчала,  не отводя взора от неведомой мне дали.
И я засомневался в недееспособности пациентки.

 Глаза её чувствовали каждое мое движение. Именно чувствовали, устремившись в пространство, ограниченное палатой.
 Она видела, ощущала и притворялась!
Умело, будто знакома была со  специальной  медицинской  литературой.
 И  делала  это  искуссно!

 Я присел на стул напротив и теперь рассматривал уже не пациентку, а удивительно скроенное природой женское тело.

- Скажи, откуда  столько  умения так профессионально притворяться? Ведь ты здорова, - произнес я, вдруг,  ощутив  странное дежавю. Это предложение когда-то мною  было  сказано. В таком же тоне, с подобным восхищением!

 И она вздрогнула, глянула мне в глаза и… «надевала сарафан,  медленно застегивала пуговицы и смотрела, смотрела, смотрела…»

 Я не узнал бы её, не будь этой реакции!
Лицо фигура, «протяжный» взгляд  явились из моей памяти.
 Её не изменили годы, лишь  стерли веснушки со смуглого тела.

 Я поднялся со стула и вышел из палаты.
 В кабинете у начальника мед части мы закурили.
Я делал вид, что знакомлюсь с историей болезни пациентки, преодолевая желание вновь увидеть эту женщину.


- Редкий случай, - я нервно тыкал окурком в пепельницу,- необходимо исключить объёмный процесс головного мозга. Ну и лечение. Вы же понимаете, - мои пальцы истерли окурок и теперь елозили в пепельнице, вычищая её дно.

- Сегодня  оформлю документы, - майор улыбнулся, - и завтра же отправим  к вам в клинику. Спасибо Василий Петрович.


Я шел по тенистой улице и считал шаги, затем сбился, занервничал, с желанием вернуться и начать отсчет заново.

« Ты совершил преступление, -  хихикнул  внутренний голос, - и тебя в тюрьму посадят. К Верке. Ты же рядом с нею быть желаешь?»

А я и не понимал, чего желаю.
 Оживший взгляд лазоревых глаз парализовал и мою волю и сознание. Я испытывал неведомое мне чувство и никак не мог определить его суть.
Ни любовь, ни желание обладать и даже не жалость.
Так и ходил, считая шаги по клинике, затем до дома и не мог заснуть, постоянно сбиваясь со счёта.


 К полудню «больную» под конвоем доставили в отделение. Двое молодцев  в камуфляжных костюмах, с  черными дубинками на поясах присели у двери палаты, внимательно присматриваясь к обстановке.
 Я вошел в палату.
Вера в свежей цветастой рубашке лежала на функциональной кровати, прикованная к ней наручниками.

- Зачем! - возмутился я, глядя на охранников

- Положено, доктор, -  ответил молоденький сержант.

« Ох, Васька, посодят тебя, - назидало  моё второе я, - а ты здоров, как черт и тебя никогда до «звонка» не положат в больничку»


- Мне нужно осмотреть больную, выйдете пожалуйста, - не глядя на охранников, нервично потребовал я. И лишь дверь закрылась, присел у кровати.


Вера молча смотрела в потолок, будто меня и не было рядом.
Я коснулся её руки и ощутил еле дрогнувшую кисть.

 - Нам нужно поговорить, - провёл рукой по  щеке, шее. И вновь молчание.

- Хорошо, - я привстал у кровати, - у нас будет достаточно времени,- и вышел.



К вечеру звякнул телефон в моём кабинете.

- Василий Петрович, зайдите ко мне, пробасил голос доктора Стёпкина.

Через минуту МРТ-олог, указывал на снимки, и будто студент на экзаменах, подробно  описывал их, буднично щелкая мышкой.
Я слушал и не верил…

- С таким объемным процессом  не живут, - завершил  «доклад» Стёпкин.

Я всматривался в монитор, пытаясь найти хоть какую причину отвергнуть диагноз.


« Вот дак док-тор, вот дак  канди-дат наук, - выговаривал внутренний голос под гулкий звук моих шагов  в просторном коридоре, - симулянтка, значит?»

Я вошел к себе в кабинет растерянным и подавленным.
 Меня совершенно не тревожила моя диагностическая ошибка. Где-то там, на уровне подкорки, моё сознание, не смотря на эмоции, возникшие в тюремной палате, «увидело» патологию  невероятным мне действом и обязало не оставлять тяжело больную в колонистских застенках.
Или же я оправдывался?
 Но в чем?

В дверь постучали.

- Разрешите,- на пороге стояла дежурная медсестра, -  Василий Петрович, больная из двадцать первой палаты скончалась, - буднично произнесла она, поправляя свой чепчик.