Осколки революции

      

      Дом у меня был знатный – двухэтажный особняк екатерининской постройки. Хоть и коммуналка, однако, многие завидовали. Потолки – четыре метра с лепниной,  стены – Брестская крепость. Даже камин когда-то был, только его разобрали за ненадобностью после революции. От былой роскоши чудом сохранилась одна бронзовая дверная ручка. Наверное, её не смогли свинтить, ударили и разбили хрусталь, но даже с одним шаром она выглядела завораживающе. Можно только представить, как играла она всеми своими гранями, когда на них падал свет. До революции в этом особняке аптека знаменитая была, на втором этаже хозяин с семейством проживал. Когда большевики захватили власть, аптекарь с домочадцами чухнул за границу. Пролетарии, ясное дело, сразу кинулись спирт экспроприировать. Ну и понеслась душа в рай! Прикончили две бутыли, перешли на лекарства. Начальство чуток опоздало, двое успели богу душу отдать. В общем, всё содержимое аптеки вынесли во двор и разбили. Для надёжности ещё и зарыли, чего доброго, придут опохмеляться, да выжрут какую-нибудь отраву.
 
      Мой гараж  на том месте стоял, где аптеку похоронили. Хороший был гараж - капитальный, правда, без ямы, а это – всё равно, что погреб без солёных огурчиков! Короче, решил я  смотровую  яму  копать. Потыкал лопатой, а там – сплошное битое стекло. Без посторонней помощи не обойтись. Вдруг, Лёха с соседнего двора материализовался.  Этот вечно пьяный альфасамец не мог пройти  мимо нашей арки, обязательно пометит, сволочь. Сколько раз собирался ему в рыло дать, а тут...нате вам, здрасьте, нарисовался  в арке  бессовестный силуэт. Позволил я этому паскуднику справить нужду и сразу перекрыл путь к отступлению. Можно сказать «взял на горячем». Вместо телесного наказания назначил  Лёхе трудовую терапию. Сначала он заартачился, пришлось два пузыря водки пообещать. Поставил задачу, вручил лопату, а сам поехал  за песком и цементом. Надо же потом яму бетонировать!

Ехал не торопясь, всё равно  он с этой ямой, да с битыми стёклами раньше, чем за пару часов  не управится. Недооценил я Лёху. Приезжаю, вижу такую картину. Сидит он на краю вырытой ямы, нервно курит, не отрывая взгляда от арки, а вокруг из земли торчат битые бутылки. Не флакончики из-под лекарств. Подхожу ближе, этот придурок  рассказывает, что откопал два ящика пивных бутылок 1890-го года... и все разбил!

Я на всякий пожарный лопату подальше отставил, как бы ненароком Лёхе травму черепно-мозговую не нанести, и спокойно так спрашиваю: «Ты что, брат, совсем охренел? Зачем бутылки разбил?» При этом, мысленно Лёху в яму укладываю, а сверху  заливаю бетоном.
Этот муфлон проспиртованный косится то на меня, то на лопату, начинает оправдываться, дескать, бутылки-то старые, всё равно их ни в одном пункте стеклотары не примут.
Беру лопату, иду к яме, Лёха пулей оттуда. Спрыгиваю вниз и начинаю рыть. Сначала в одну сторону, потом в другую. Лёха сверху наблюдает, как я вгрызаюсь в ровные бока (постарался, сволочь!). Всё ещё не соображая, что сотворил,  он  похмельным своим чутьём догадывается: обещанные два  пузыря  уходят.
«Щас всё исправим, начальник».  Лёха спрыгивает в яму, жарко дыхнув мне в самое ухо сивушным «ароматом» садов и полей, выхватывает лопату. «Не переживай, начальник,»  - говорит он и как бульдозер начинает рушить края. За десять минут яма из узкой траншеи превратилась в квадрат  два на два метра. Слава богу я успел остановить, когда лопата наткнулась на что-то стеклянное. На этот раз, Лёха осторожно  выкопал бутылку и счастливый протянул мне. Дрожащими руками я взял её, протёр ладонью и прочитал:

«ТРЁХГОРНОЕ. ПИВОВАР. ТОВАР. МОСКВА. 1890 год.»

Дальше я рыть не стал, думаю, это была последняя сохранившаяся бутылка. Лёха на радостях, что удалось малой кровью погасить конфликт, согласился помочь установить щиты для опалубки. Получив два пузыря, забожившись  перестать  метить нашу арку, он левитировал в неизвестном направлении.
 
Хорошо всё-таки, что в 17-ом не функционировали пункты приёма стеклотары, а то потащили бы найденные ящики с бутылками, да сдали  на опохмелку. А так, даже после Лёхиного погрома – одна осталась. Кстати, почему революционеры с пролетарской ненавистью не разбили тару, на бутылках-то двуглавый орёл?  Наверное, уважали пролетарии «Трёхгорное»,  рука не поднялась.
 
      Тридцать лет назад случайный прохожий заглянул в арку старинного особняка и увидел человека, сидящего на куче земли вперемешку с битыми бутылками. По блаженной улыбке и тому, как этот чудак  рассматривал на свет, словно золотой слиток, грязную пивную бутылку, прохожий принял его за умалишённого. Впрочем, с такой же улыбкой Генрих Шлиман, наверное, смотрел на клад, обнаруженный при раскопках Трои.
 
       От внезапно свалившейся радости люди выглядят иногда как сумасшедшие.