Из вагона пригородного поезда вышел человек в брезентовой куртке и джинсах, с увесистым рюкзаком за плечами. Посмотрев налево и направо, он решительно направился через заросшее кустами поле к лесу. Вскоре человек вошел под сень хвойных деревьев.
Некоторое время Кир мерил лесное пространство ритмичными шагами, тишину нарушал лишь хруст шишек и сучьев под ногами.
Стволы поредели, перед человеком возникла лесная полянка. Кир остановился, скинул рюкзак возле кривой сосны, рядом с которой вырос нетипичный для этих мест длинный колокольчик. Из темно-голубого цветочного венчика выглядывали золотистые тычинки.
Итак, я на месте, начинаю действовать. В первую очередь - шалаш. Достаю из рюкзака топорик и заостренные книзу прутья. Надо вбить их и максимально сблизить верхушки. Это нелегко. Работаю, взмок весь, но вот последняя пара прутьев на месте, и возник каркас шалаша.
Дальше потребуется много еловых веток. Топорик плохо слушается. Не торопись, Кир, вспомни, как надо: легко, точно, раз-два, раз-два.
Когда охапка еловых лап выросла, Кир перетащил ветки к шалашу. Буду настилать ветки снизу, от земли, постепенно переходя на более высокий уровень, тогда дождевая вода не затечет в шалаш, а побежит с иголочки на иголочку, и в землю.
Еловые ветки остались, это хорошо. Выстилаю лапником шалаш, наволочку набиваю. Отличная получилась постель, так и хочется прилечь.
А в городе у меня кровать широченная, прямо королевское ложе, а толку? Я приходил домой после съемок, еле живой, валился на постель, в надежде забыться сном. Но долгожданный отдых не приходил: передо мной мелькали какие-то лица, обрывки ролевых фраз перемешивались с командами режиссера или его помощника. Руки и ноги у меня подрагивали, я вскакивал с постели, хватался за книгу, снова ложился и наконец, забывался сном. Когда Светлана жила со мной, все было в норме, она умела снимать мой стресс. Но увы, теперь она далече...
Кир посмотрел на небо. Солнце за деревьями спустилось ниже. Колокольчик придвинулся, тычинки торчат наружу.
Да, знаю-знаю, пора развести костер.
Вырубаю неглубокую ямку. Хворост, кусочки коры, шишки под рукой. Оставшимися ветками обкладываю ямку, в центре помещаю пучок мха, немного хвороста. Можно поджигать. Стоп! Я тренировался высечь огонь с помощью двух кремней. Смог бы и сейчас, да время поджимает, так что обойдусь спичкой, но только одной! Мох вспыхнул, синеватая змейка дыма поползла к верхушкам сосен. Не дай огню погаснуть, пестуй его, оберегай, словно ребенка.
Кир, как ты выглядишь, бородатый, закопченный, с топориком, несущий вахту у костра? Я думаю, что выгляжу, как надо, на зависть моим друзьям, ведь сегодня у меня будет ароматная еловая постель, волшебный свет, сочащийся сквозь хвойные иголки…
А ты, колокольчик, отступи, надоел уже, мочи нет!
Я думал, что буду в лесу песни петь, стихи сочинять, на самом деле мне хочется лишь пожевать горбушку хлеба, запить водой из фляги и на боковую.
Восход застал Кира спящим в зеленом шалаше. Раздались потрескивание, хрип, низкий голос:
- Кир, подъём!
Заспанный, с прилипшей хвоинкой на лбу, Кир вылез из шалаша в сияние утра, пробормотал:
- Кто тут?
Голос, похожий на голос помощника режиссера, шел из колокольчика:
- Спасибо, Кир! Съемки «По следам муромского Робинзона» закончены. Собирайся, да поживее. Машина будет ждать тебя возле станции, поезда здесь ходят редко, можешь застрять. А Фарыч страсть как не любит непунктуальных.
- Ему и не придется меня терпеть, я не буду сниматься в «Горящих крышах», так и передайте Фархаду Кудасовичу. Остаюсь в лесу, я понял, это моё!
Колокольчик захрипел, давясь потоком неласковых слов. Кир приблизился и, недолго думая, сорвал у колокольчика голову. Злорадно посмотрел на пучок торчащих проводов, усмехнулся.
Лес ликовал.