Преступление страсти Часть 2

Евгений Ник Кремнёв
    …Леха пошел поссать и - надо же - и автопилот был в полной исправности - то есть он не валился с ног, хотя вылакали по целой бутылке горючего первача - но где-то произошел сбой и выплыл он не на поляну, где отрубившийся Андрюха подпирал спиной колесо двуколки, а на проселок - знакомый, но не очень.
- Ни ф-фига из дому пишут! - только и нашелся, что сказать Леха, икнул и нетвердо потопал по неукатанной траве проселка, справедливо полагая, что куда-нибудь кривая да выведет. Но как-то вдруг устал и присел. А там и заснул прямо на обочине.
    Тем временем Андрюха очнулся. Он открыл глаза, секунду таращился в никуда, потом вскочил и, по-видимости, бодрый, на самом деле был совсем зомби (то бишь - ноги ходили, а разум – спал). Обнаружив исчезновение кореша, он тужился   вспоминать: как вообще-то здесь очутился и что это за место на земле под солнцем? Но у зомби - это каждый знает - мыслей не бывает, а только мышечные рефлексы. Потому он вспомнить ничего не мог. Рефлексы отвязали Машку, усадили Андрюху на двуколку и дали направление "хоть куда". Зомби же, через минуту укачанный, опять превратился в человека, только отрубленного, катящегося по тому же самому проселку и в том же направлении, где на обочине отдыхал сморенный самогоном и августовской духотой друг детства.
    Минут через двадцать кобыла, шагавшая черепашьим шагом, почуяла знакомый запах, и остановилась около Лехи, дрыхнувшего в траве и легким носовым посвистыванием посылавшем привет могучему храпу стокилограммового товарища...


    …Лицо у дяди Феди в его пятьдесят два года до того было продублено солнцем и ветром, до того в него въелась пыль паханых полей и кошеных нив, что больше напоминало обгорелую африканскую маску, увенчанную затасканной кепчонкой, из-под которой торчала пакля немытых волос. Вороньи гнезда, коими были уснащены высоковольтные столбы, тянувшиеся по краю его надела, были близнецами-братьями дяди Фединой прически.
    Сзади его трактора - старенького "Беларуся" - висел плуг, на нем, погромыхивая цепями, лежала борона. Из нее смело можно было выдернуть десять зубьев и вставить туда его заскорузлые граблеобразные пальцы - и землица подалась бы, расступилась перед ними как перед железом, не уловив разницы.
    Дядя Федя с детства с трудом вязал слова в предложения, а после целого дня одинокого молчания в поле и вовсе разучивался говорить. Лишь, когда приезжал домой, жена - пила-кастрюля - от которой волей-неволей приходилось отбиваться чтоб совсем не заела, заставляла вспомнить родную речь, скрепленную, как кирпичи раствором, обильным матом... Он потерял бы дар речи, если бы таковым обладал! - Родной кровный бык Борька из-за поворота выскочил!.. 
    Бык подлетел к трактору, сипло мыкнул, боднул колесо и, задрав хвост, умчался дальше, а дядя Федя озадаченно завертел головой то в сторону скрывшееся скотины, то в другую - ожидая кого-нибудь гнавшегося - и щупая под сиденьем чехол с двустволкой. Никого не дождавшись, он развернул трактор и придавил железку. Говорил же зоотехник в племтовариществе, ефамат, кольцо надо в нос скотине вдеть и на привязь!.. Ох, жена с потрохами сожрет, если чё с быком случится!..

    …Мария Ивановна, посидев некоторое время на пятой точке, оправилась от испуга и пришла в свое обычное состояние - покорительницы кастрюль, коров и огородов; она встала и пошла, потирая ушибленный зад. Железнозубая рассудила, что если Борька побежал по проселку, то упрется в речку с отсутствующим мостом. В воду он ни за что не полезет. Хозяйка решила идти напрямик через лес и там перехватить агрессивную скотину.

    …Выскочив за очередной поворот, дядя Федя ударил по тормозам, едва не врезавшись в перевернутую двуколку. Он вылез из трактора и увидел в нескольких метрах от обочины распростертое тело. Это был его племянник Леха. Голова его была разможжена, береза, около которой он лежал, была  в крови. Под двуколкой лежал Андрюха. Шея Лехиного кореша была неестественно подвернута. Оба парня были мертвы.
    Дядя Федя застыл, очарованный ужасом смерти. Где-то невдалеке послышалось Борькино мычание, оно и вывело мужчину из столбняка. Дядя Федя решительно подошел к «Беларусю» и вытащил из-под сиденья чехол с двустволкой.

    …Большое Борькино сердце было сердцем любовника, но не бегуна-стайера. Второе дыхание не открылось, и он встал. Бык стоял и мычал, жалуясь на целку Зорьку, из-за которой весь этот комбикорм заварился. Из-за поворота показался дядя Федя с двустволкой. Он вскинул ружье, бык повернулся к нему и опять замычал, словно просил прощения. – Это не я!.. Это всё телки!.. От них все зло в нашем бычьем мире!..
    Дядя Федя прицелился в голову, но выстрелить не успел. Экзекуцию прервал истошный женский вопль. -  Ты что делаешь, тварь!
    Дядя Федя чуть не выронил ружье. Перед ним стояла, словно из земли выросшая, железнозубая жена-ведьма.  Со слипшимися от пота волосами, тяжело дышащая и с бичом в руке. – Ты что, тварь, делаешь, а!..  А ну брось ружье!
    Она наступала на него, щелкая бичом.
– Так тэ-то… тэ-то, - блеял дядя Федя, отступая. - Тэ-то… Он племянника Лешку и Андрюху… тэ-то… убил. Тама они лежат…

    …Мария Ивановна и дядя Федя молча стоят над телами Лёхи и Андрюхи. Борька привязан к бороне, что висит на «Беларусе».
…- И что? – выговаривает несгибаемая железнозубка. – Из-за этих алкашей скотину убивать! Ты помнишь сколько мы за Борьку отдали? Треть надела и стог сена! А эти… все равно даром на свете жили, им только водку жрать!.. – Мария Ивановна огляделась по сторонам и перекрестилась.
- Дак тэто… похоронить бы ефамат.
- Ты че дурак! Хоронят на третий день! Или будешь объяснять, что это Борька их на тот свет спровадил! Поехали отсюда побыстрее. Скоро народ с покоса будет ехать и найдут их. А там… пусть выясняют, что да как…
- Дак тэто…
- Иди, говорю, заводи свою колымагу!..

    …Наутро следующего дня Борька наконец покрыл Зорьку и теперь стоял смирный в загоне. Мария Ивановна тряпкой оттирала кровавое пятно на лбу скотины, приговаривая в сторону Зорьки, стоявшей неподалеку. – Дура молодая! Дала бы ему вчера, и эти алкаши были бы живы, а теперь что уж... Теперь всё… А тебя дурака я в обиду не дам. Не-ет… Пусть менты думают, да гадают… А что? – убеждает себя железнозубка. - Летели пьяные, и перевернулись. Вот шеи себе и свернули…

                КОНЕЦ