Я вошла и неуверенно остановилась, улыбаясь. За моей спиной закрылась дверь. Я почувствовала запах жилья. Не своего дома. Просто жилого дома, чьего-то... В котором мне жить...
- Когда человек закрывает глаза, у него обостряется обоняние, - сказала я. - Я сначала буду нюхать твой дом.
- Нюхать, гм... – судя по звукам, князь снимал куртку вешал её на вешалку. – Честно скажу, к такому обороту я не был готов, но... мне интересно, что ты там нанюхаешь...
- Форточка открыта, – сквозь улыбку сказала я. – Ты явно курил и проветривал. Сигареты с фильтром.
- Так точно, - сказал князь. – В кухне курил перед уходом. «БТ». Сейчас закрою форточку. Нюхать так нюхать.
Хлопнула створка форточки. Я стояла, не двигаясь, не открывая глаз.
- Ну, так как? – спросил князь, приближаясь. – Продолжаем эксперимент?
- Да, да! Ты только не подходи ко мне, - умоляюще заверещала я, прижимая руки к груди. – Не трогай меня. Я буду стоять и дышать. Я так лучше привыкну.
- Пожалуйста. Я не буду трогать. Я вообще могу уйти из дома, - сказал князь успокаивающе. – Только цветы поставлю в воду... А потом могу сгинуть. Только смотри, не потеряй равновесие с закрытыми глазами, - заметил он заботливо. - Можешь, кстати протянуть правую руку, чтобы упереться в стену. Я сразу буду меньше волноваться за тебя.
Я осторожно протянула руку, действительно, упёрлась в стену, и действительно почувствовала себя увереннее.
- Нет, не уходи, будь тут... Я буду тебе рассказывать... Вот я слышу еле уловимый запах кофе... – начала я.
- Хм, правильно, - с некоторым удивлением сказал князь. – Действительно. Я варил кофе, но давно, днём. Давай дальше, интересно...
Я улыбнулась. Мне самой было интересно...
- Знаешь, немножко ещё похоже на... обувь... Новая обувь... или сапожный крем... гуталин...
- Пани, тебе надо работать в детективном агентстве, - сказал князь. - Именно так – я перед выходом почистил ботинки... Неужели есть запах?
- Есть... чуть-чуть... – я засмеялась.
- Значит... сигареты, кофе и сапожный крем. Букет холостяка, - подытожил князь.
- В этом букете ещё твоя туалетная вода, - сказала я.
- Которой ты испугалась? Тебе, правда, не понравилась?
- Да нет, запах понравился, - сказала я. – Такой... импозантный... кожа, табак... и даже какой-то коньяк или ром... винное что-то... Нет, вполне прекрасный запах. Просто он не твой. Это запахи других мужчин, не твои.
Князь помолчал, как мне показалось, озадаченно. Он не мешал мне, стоял где-то поодаль, честно не предпринимая никаких попыток сближения, и мне это нравилось.
- Боюсь представить, какие запахи ты считаешь моими, – пробормотал он наконец. - Водка, яичница, солёный огурец?
Я засмеялась, помотала головой.
- Твои запахи – море. Мокрый песок. Разжаренная земля. Трава степная, такая высохшая, спалённая солнцем... Немножко дым... Запахи свободы, непокорности... вольница... А эти твои духи – это запах кабинетов. Запах несвободы.
- Вообще-то, это дорогая вода, - не сразу отозвался князь.
- Ну и что? - легко возразила я. – В кабинетах ведь и миллионеры могут сидеть. Но это же всё равно кабинеты. Бумаги, планы, телефоны, деньги... Мир клерков. А ты не клерк.
- Я чуть не сказала «поэтому я тебя и люблю», но вовремя прикусила язык. Нельзя было говорить про любовь. Сейчас, вот так, между делом, играя, дурачась – нельзя... Когда-нибудь, потом. Может быть... если... А сейчас надо дурачиться, раз уж взялась...
Князь молчал. Может, он почувствовал то, что я хотела сказать, и не сказала?..
- А кухней совсем не пахнет, - заметила я. – Где обещанный пирог с абрикосами? Нету пирога! Кухонных запахов совершенно нет.
- Ну, а откуда бы им взяться, - подал голос князь. - Еда-то вся притащена из других мест. От мамы, из нашей столовой... Но еды много, не переживай. Мама холодец варила к празднику. Есть домашние голубцы. Из виноградных листьев. На Кавказе называют «долма». Думаю, ты не ела таких... Не пахнет такими голубцами?
Я покачала головой.
- Какими-то эфирными маслами пахнет... не пойму... кедровое, что ли? Что-то такое ужасное знакомое... с детства знакомое... Или пихтовое?.. Какая-то смола хвойная... А, так это ж ёлка! – осенило меня вдруг. - Вот я дурочка из переулочка! – я засмеялась. – Ты же говорил, что у тебя ёлка стоит! Боже мой... это ж ёлка... так она живая? Настоящая? Ну всё, против ёлки я никто. Я открываю глаза...
Я осторожно открыла глаза. И тихо ахнула.
В глубине квартиры, из раскрытой двери комнаты, в темноте, тихо и нарядно светилась зажжённой гирляндой ёлка. Свет везде был потушен, я стояла в тёмной прихожей, озарённой цветными огоньками.
- Как красиво… - заворожённо сказала я. – Как здорово... и так хорошо, что темно...
- Я специально не стал зажигать свет, - отозвался князь. – Чтобы ты увидела самое главное. Ну иди, посмотри ёлочку...
Не сводя глаз с открытой двери, я торопливо расстегнула молнии на сапожках и метнулась в зал. Постояла на пороге. Тихо подошла ближе.
- Конфеты... зачарованно проговорила я. – Мандарины... Князь... Ой, - спохватилась я. – А это же не ёлка! Это сосна?
- Крымская сосна, да... та, что тебе понравилась летом... Мне хотелось, чтобы ты на неё посмотрела. Ты мне летом рассказывала про свою детскую ёлку, на которой были конфеты и мандарины. И я тебе так и нарядил. Игрушки все мама забрала, чтобы там сестрёнке ёлку справлять, а мне оставила совсем немножко. Но мне кажется, всё равно хорошо получилось?
- Господи... князь...
Я оглянулась растроганно. Он скромно стоял в дверях, подпирая плечом косяк и скрестив на груди руки. Он успел переодеться. Я подошла ближе и снова обрадованно ахнула:
- Майка! Летняя! Та самая! Зелёные и фиолетовые морды... ах...
- Помнишь её? – засмеялся князь. - Я надел, чтобы ты меня уже совсем не боялась. Мне было интересно, вспомнишь ты её?*
- Ещё бы не помнить! Зелёные и фиолетовые морды!.. - я была растрогана... – лето набережная... мы шли и смеялись... хохотали, говорили глупости... так было лекгко, смешно... слушай, про что мы говорили... почему было так смешно? Ты говорил: я пророю подземный ход... Господи, какие глупости.. при чём там подземный ход? Ты не помнишь?
- Подземный ход, потому что меня заточили в крепость. Милка твоя сказала, что меня надо осудить за то, что я ловелас, - фыркнул князь.
- Да! Точно! Ой, она же тебе подарок прислала!
Я кинулась в прихожую.
- Ой, у меня же тебе и от меня подарок... Сейчас всё достану... я всё забыла...
- Ты куртку-то сними хотя бы, - князь подошёл и встал рядом.
- Да... точно... Слушай, я а я-то думаю, что со мной не так... оказывается, я никак не разденусь... – я выскользнула из куртки, и князь её забрал из моих рук и посмотрел на меня оценивающе.
- Ой-ой-ой... – дурашливым голосом запищал он. – Ой, какой незнакомый свитер! Ой, это так непривычно, как же теперь жить...
Я рассмеялась
- Ой, я сейчас побегу к морю! Я хочу к морю... – не унимался князь, вешая мою куртку и укладывая шапочку на полку, - пустите меня к морю, я брошусь, я не могу видеть этот свитер! Это ужасно!
- Ты... ты... – даваясь от хохота, я повернула его лицо к себе, секунду смотрела в его улыбающиеся глаза и обняла за шею.
- Какая ты морда всё-таки... Прости меня... я такая дура... Ты так всё красиво сделал... ты старался... а я... Ну, дура – и всё... Спасибо, я просто очень счастливая, правда, очень... очень... Господи, князь... я скучала по тебе... я скучала по тебе... я так по тебе скучала... Слушай, а почему ты меня не обнимаешь?..
- Ты же мне запретила. Сказала: не трогай, уйди. А я послушный.
- Я передумала... Можешь быть непослушным... Пожалуйста... Только ты свет не включай... Пусть будет так... пусть будет так...
Странное это было…
Что-то полубредовое, провальное, выпавшее из бытия...
Князь уходил утром на работу, я этого не слышала, потому что безмятежно спала сном безгрешницы. Он появлялся вскоре после обеда, удирал с работы, входил тихо в дом, оставлял в кухне на столе пакет с плюшками или пирожками для меня и, на ходу раздеваясь, шёл в спальню, ко мне.
Я просыпалась, когда он появлялся в дверях комнаты, и это было самым прекрасным пробуждением: открыть глаза и увидеть, как он входит, стягивая на ходу свитер. Встав коленом на кровать, он бросал свитер в одну сторону, майку – в другую, я, неверными со сна руками помогала расстегнуть ремень и молнию на его джинсах, он выбирался из одежды и падал ко мне, горячий, лёгкий и возбуждённый, ловил полуоткрытыми губами мои полуоткрытые губы, молча и точно обнимал меня так, что я не могла уже никуда деться от него и даже куда-то повернуться, укладывал так, чтобы было удобно забыться друг в друге, запутаться друг в друге - и я отдавалась ему легко, послушно, самозабвенно - мы врывались беззастенчиво и молча в миры друг друга, распахивали их, раздвигали с отчаянным неутолением, краем угасающего сознания понимая трагическое несовершенство наших телесных оболочек, страстно мечтая вообще освободиться от них, чтобы они не мешали чувствовать сумасшедшее биение жизни и любви внутри нас, биение, поднимающее нас на пьедестал греческих богов, тех самых, в которых мы играли в ту волшебную ночь на старом волнорезе…
В минуты затишья я краешками ленивых мыслей вспоминала свои романтические мечты в вагоне поезда, когда вместо мелькания за окном, видела нашу предполагаемую жизнь: нашу прекрасную встречу, наши прекрасные дни и наши прекрасные ночи, вспоминала, как представляла звуки красивой музыки, которая могла бы сделать наши прикосновения незабываемыми. Представляла интимный свет цветных огоньков, украшающих наше уединение. Представляла всплывающее в голове стихи, как-то исключительно способные украсить наши чувства и сделать их ошеломительными. Я ехала и представляла всю эту утончённую красоту, она мне казалась такой волнующей и необходимой – и вот сейчас ничего похожего не было на то, о чём я мечтала в вагоне под стук колёс. Ничего. Гирлянду мы включали, но только потому, что выключатель был рядом. За всё время мы так и не собрались подойти к магнитофону. Я даже кассету свою не достала, которую для меня записала Милка и подарила перед отъездом. Просто не было нужды в каких-то дополнительных украшениях, ничего не надо было, и музыки никакой не надо было – потому что всё важное уже было с нами: безумная радость от того, что мы, наконец, рядом, и жар, и блаженство тел и вспухших губ, и горячее, смешивающееся дыхание, и внезапная вдруг прохлада, и бездумная облегчённая истома, пустая, счастливая, блаженная, в которой опять ничего не надо – даже слов, даже музыки...
То, что происходило в нас, не нуждалось в украшениях – всё было ненужным, лишним – как лишней сейчас была одежда. Как лишними были наши имена – жалкие попытки как-то обозначить буквами наше пребывание на земле…
Гирлянда бросала на наши тела цветные блики, и красота наших молодых тел заполняла весь наш мир, и мы оба это понимали и чувствовали и ничего другого больше не хотели, кроме этой красоты и этой близости…
- Какой ты красивый всё-таки…
- Ты такая сейчас красивая…
- Какие у тебя красивые руки…
- У тебя такие красивые губы…
Простые, совсем не поэтические, совсем не изысканные слова мы шептали – простые и понятные, почти банальные, но нам и не надо больше было ничего, потому что самым главным украшением были мы сами, в нас была сейчас вся истина мира, который стоял у нашего изголовья и ждал...
------------------------------------------
* "Эликсир жизни" http://www.proza.ru/2016/08/22/1072
продолжение следует http://www.proza.ru/2019/04/23/798