Машина КрАЗ -214 с ротным обозначением «двойка» досталась рядовому Хабибуллину от демобилизованного гвардии ефрейтора Махова. Самого Махова Хабибуллину не посчастливилось застать. Старослужащий ефрейтор был отправлен из части на пересыльный пункт, формированный рядом с одним из военных аэродромов Советской Армии, находящихся на территории Германской Демократической Республики, в связи с приказом министра обороны СССР об очередном весеннем призыве в армию и очередной демобилизацией. Одним словом, «дембель» Сергей Махов полетел на Родину на ТУ-134 или на ЯК-40, прилетевшем из Союза с командой новобранцев вроде Ильяса Хабибуллина. Про Махова напоминала только табличка, висящая на тросе, протянутом вдоль всех боксов понтонной роты. Табличка обозначала, что водителем этого огромного автомобиля является именно гвардии ефрейтор Махов. Она висела ещё два месяца, пока на этой машине рядовой Хабибуллин проходил с инструктором сперва пятидесяти километровый марш, потом сто километровый марш, а потом ещё пятьсот километровый марш по полигонам Группы советских войск в Германии и автодорогам Земли Саксония. Её сняли и повесили новую с фамилией гвардии рядового Хабибуллина только после прохождения курса молодого бойца в карантинной роте с последующим принятием присяги молодым солдатом.
Карантин такое временное подразделение, где содержат в течение двух месяцев молодое пополнение до распределения по ротам и принятия присяги на верность Родине. Слово содержат, в этом случае, конечно, звучит не очень точно. Здесь обучают молодых солдат или по выражению старослужащих - мух. Мухи – это военнослужащие, которые служат первое полугодие. В течение полугода из мух вырастают слоны. После года службы становятся стариками. А служащие последнее полугодие солдаты и сержанты срочной службы заставляют молодёжь называть их дедушками. Находясь в карантине, Ильяс и молодёжь из разных уголков Советского Союза готовились к присяге, проездили различные марши на военных автомобилях, занимались строевой, политической и физической подготовкой, учили уставы, осваивали приёмы обращения с оружием, проходили первичную огневую подготовку, учились применять общевойсковые защитные комплекты и противогазы. Специально назначенные на два месяца в карантинную роту сержанты-старослужащие со всех рот отдельного батальона находились с новобранцами день и ночь.
В июне приняли присягу. В строю вручили только что поступившие на вооружение Советской Армии новенькие, ещё никем не подержанные, блестящие лаком и воронённой сталью, ещё с невыцветшими под дождём и солнцем ремнями автоматы АК-74. Командир карантинной роты лейтенант Игнатов подчеркнул новизну автоматов одной фразой: «Муха ещё не сидела». Читатель наиболее знакомый армейским лексиконом поймёт, что под прикрытием этого предложения автор хотел назвать присутствие двух мух и чем они там не занимались.
К кителям прикрутили значки «Гвардия». По случаю такого торжественного мероприятия молодым солдатам устроили праздничный обед. Видавший всякие торжественные обеды с участием vip персон читатель может представить, что этих ребят в только что выданных парадных формах и фуражках пригласили в какой нибудь ресторан или, на крайний случай, в какую-нибудь захудалую немецкую кафешку. Увы, нет, мой изысканный читатель, наших гвардейцев строем привели в ту же солдатскую столовую, посадили по десять за длинные деревянные столы. На столе стояли две большие чугунные кастрюли с первым и вторыми блюдами, миска со свиным мясом и подливой, двухсотграммовые десять солдатских кружек наполненные киселём, две килограммовые буханки чёрного и одна буханка белого хлеба. Праздничность обеда выражалась в жаренных двух пончиках и четвертьлитровой бутылке Кока-Колы на каждого.
- Приступить к приёму пищи, - скомандовал старший сержант. Сидящий посередине стола солдат стал с черпаком разливать по глубоким алюминиевым тарелкам суп.
Коку-Колу Ильяс и его товарищи по карантину пробовали впервые. В Союзе тогда Пепси и Кока-Колы не продавались, да и не выпускались. Ему она не понравилась. Первая мысль, пришедшая сразу после распития напитка цивилизованного запада из коротенькой пузатенькой бутылки, была без восторга: можно пить, но наш квас лучше. Потом через десять лет, когда наши предприимчивые «бизнесмены» по малу стали покупать у «буржуев» всякую дрянь за низкую цену и перепродавать нашим гражданам втридорога, народ чем то напоминая Эллочку Людоедку из известного произведения Ильфа и Петрова, кинулся покупать заморские Коку-Колу и Пепси-Колу. О них говорили с восторгом, как о каком то сногсшибательном событии. Подслушаем разговор двух весьма светских дамочек в конце восьмидесятых годов: «Мы были в гостях у Пал Санычей. Между прочим, там была Кока-Кола! Ты ещё не пробовала? А-а, вы те выходные пили у Клавы Викторовны Пепси-Колу? Её сын из Польши привёз? Да ты что!»
КрАЗы понтонной роты оказалось уже прослужили больше десяти лет. В шестьдесят восьмом году они ещё новенькие успели поучаствовать и в событиях в Чехословакии. Они как старые люди требовали хорошего ухода и тщательного ремонта после каждого возвращения на место постоянной дислокации роты из лагерей и учений. Мыть холодной водой в зимнее, да и в летнее время КрАЗ – 214 – это на кратный раз труднее чем стоять где то на границе в дозоре, надев овечий полушубок и тёплые валенки. Любимая поговорка у заместителя командира роты по технике прапорщика Иванова: «Женщина любит ласку, а машина смазку». По тавотницам пройтись шприцом под многотонным гигантом – это ещё ничего не делать. Замена масла трансмиссии, коробки передач, раздаточной коробки, двигателя каждые полгода – это полдела. Самое трудное: снятие метрового колеса шириной сорок сантиметров со ступицы, помыть подшипники, смазать и установить колесо обратно. А у ласточки-КрАЗа шесть таких большущих колёс.
Весенние мероприятия по техобслуживанию и ремонту столь легендарной «двойки» ефрейтор Махов успел провести до демобилизации. Принявшему эту старую громадину Ильясу Хабибуллину осталось только подкрашивать тёмно-зелёной краской царапины на крыльях и на дверях кабины. Да ещё пришлось пополнить шанцевый инструмент частично затерянный Маховым во время зимних лагерей. Шанцевым инструментом на боевой единице техники называли следующие предметы: лопата, домкрат, поперечная пила, две деревянные колодки под колёса, знак аварийной остановки, огнетушитель и топор. Руководящий этим процессом старший водитель первого «армянского» отделения первого взвода понтонной роты отдельного десантно-переправочного батальона Чебуркин, отслуживший год срочной службы, недавно получил звание ефрейтора. Этим он страшно гордился и старался выполнять свои служебные обязанности старшего водителя отделения с особым усердием. В первом отделении были три КрАЗа загруженные звеньями армейских понтонов. Береговое звено, почему то пронумерованное числом «тридцать три», возился на автомобиле самого Чебуркина. Звено под номером «один» на КрАЗе у прослужившего полгода гвардии рядового Носова. А новоиспечённому гвардии рядовому Хабибуллину Родина, в лице командования понтонной роты, доверила возить звено под названием «двойка».
Ещё в карантине сержанты посмеивались над Ильясом:
- Ну, ты, татарин, попал! Пойдёшь служить в первом армянском отделении!
Ильяс, как и полагается наивному молодому солдату, думал: « Неужели в Советской Армии есть отделения сформированные по национальному признаку? А вообще-то и могут быть. Воевал же мой дедушка Заки в гражданскую войну в полку Первой Татарской конной бригады Восточного фронта против войск адмирала Колчака и Чехословацкого корпуса. А почему тогда меня определяют в армянское отделение, а не в татарское?» Такие вопросы мучали бывшего студента техникума неделю, пока он не познакомился в парке техники понтонной роты с личным составом этого самого первого отделения, и не стало ему самому смешно. Оказывается «армянским» называет весь батальон это отделение в шутку и, в самом деле, из-за трёх армян служащих здесь. Самый старший из армян Амбарян Егише Володаевич прослужил уже год и является одним из двоих понтонёров расчёта Ильясовской «двойки». Два остальных армяна прослужившие по полгода понтонёры Погосян Овик Сережаевич и Погосян Рудик Сережаевич были братьями-близнецами. Интересные всё-таки отчества у армян! Потом Ильяс узнал, что полное имя по паспорту у отца Егише так и есть Володя. У братьев же Погосян отец Серёжа, а никак не Сергей.
В этом легендарном отделении больше всех отслужил узбек ефрейтор Базаров. Он себя называл «дедушкой роты» и являлся старшим понтонёром первого отделения. Остальные два понтонёра, называемые «дедушкой» Базаровым «слонами», отслужили по полгода: Елкин из подмосковного Солнечногорска и Матвеев из Кировской области. Командиром этих вояк, собранных из разных углов Советского Союза, был назначен только что прибывший в часть после полугодового обучения в учебке под городом Николаевым, гагауз по национальности сержант Туракан. У молодого сержанта имелись свои тараканы. Мой уважаемый читатель, с твоего позволения про особенности Туракана расскажу немного погодя.
Итак, КрАЗы находились в специальных боксах до июля. В понтонной роте у каждого взвода кроме трёх понтонных отделений были ещё катерные отделения. Эти шесть катеров на роту, гордо стояли на колесах, прицепленные за военные машины повышенной проходимости ЗиЛ-131. Заместитель командира батальона по тылу гвардии майор Амирханов человек с особым юмором. Он называл катера понтонной роты кораблями. Обращаясь к командиру роты, требуя выделить людей из личного состава на хозяйственные работы в продовольственных складах, майор с хитроватой татарской улыбкой гортанным голосом курильщика произносил следующее:
- Сенин, хватит твоим армянам и бабаям прохлаждаться в парке техники в тени кораблей! Армяне и бабаи нужны начальнику продовольственного склада прапорщику Протопоповичу. Пусть сегодня перебирают в подвале картошку до обеда! Давай, не умничай, товарищ старший лейтенант, выделяй десятерых! Давайте, давайте, армяне и бабаи! Выходим весело, завтра будете спать в своих кораблях! Думаете, я старый не залезу туда? Вот увидите: завтра залезу и разбужу вас. Ох, как будет весело! Таак, вышли десять бабаёв? Молодцы! В распоряжение прапорщика шаагым мааршш!
- майор, прищурившись, смотрел в сторону бойцов направленных им к Протопоповичу,
- А где сегодня армяне? Нет, так нет. Я вас ещё достану! Думаете, ара, перехитрили меня сегодня? Аха, счас, моряки да покорители реки, ещё посмотрим, кто хитрее! – шутливо возмущался старый майор. Армянами и бабаями для Амирханова были все сержанты и солдаты в батальоне, независимо, откуда призвался этот воин. Призвали тебя в армию хоть с Москвы, хоть с Калининграда, хоть с Биробиджана – ты для заместителя комбата по тылу с прокуренными седыми усами и с фронтовым орденом Красной Звезды на груди один из «армян и бабаёв». Представителей понтонной роты майор часто шутливо называл моряками или покорителями реки.
Первое полугодие службы для рядового Хабибуллина в роте прошло в основном вне расположения части. Понтонная рота весь июль находилась в лагерях и расположилась палаточным городком в сосновом лесу на берегу реки Эльбы. КрАЗы с понтонами и ЗиЛы с прицепленными катерами в каждый будний день выезжали на просеки в лесу. Отрабатывали нормативы на время то по устройству моста для переправы танков и другой техники через реку, то по сборке паромов из звеньев понтонного парка. Тяжёлая военная работа. Требует мастерства и от командиров, и от водителей, и от понтонёров, и от катеристов. Ильяс в лагерях наконец-то понял смысл одной из ротных песен, поющийся во время вечерних прогулок:
«Через реки и долины,
Сквозь сыпущие пески,
Шли гвардейцы понтонёры,
Покорители реки!
Мы понтоны свои сходу,
На высоких скоростях,
Посылаем прямо в Эльбу,
При потушенных огнях»
Сбросив понтоны и катера в воду, водители быстренько уезжают обратно в просеку по своим местам, чтоб готовить машины для обратной погрузки: проверяют лебёдку, готовят стрелу для подъёма, поправляют тросы и ролики. Закончив эти мероприятия, начинают сушить сапоги и портянки на выхлопных трубах дизелей. После сброса звена с платформы КрАЗа водителю приходится полазить по воде наряду с понтонёрами, убирая на платформу машин удерживающий трос понтона и помогая оттолкнуть звено от берега. Водители не носят как понтонёры и катеристы водонепромокаемые гидрокомбинезоны. Они неудобны для вождения машины.
Понтонёры и катеристы могут целыми днями находиться на реке, обеспечивая мостовую или паромную переправу. Водители в это время могут и поспать в огромной кабине, могут поесть чернику или ежевику в зарослях леса. Один раз Чебуркин с Носовым, оставив свои автоматы и противогазы на хранение Хабибуллину, пошли за яблоками и сливами в немецкий кооперативный сад на окраине леса. Через полчаса пришли с вещмешками полными груш и яблок.
Не всегда такие прогулки удаются. Полковникова, старшего водителя второго отделения в один дождливый день поймал охранник сада пожилой немец. Старый камрад, прибежал за воришкой прямо к просеке, подбирая по пути выброшенный Полковниковым вещмешок с яблоками. Подойдя к колонне машин, рослый немец в зелёной солдатской куртке стал громко ругаться. Ильяс немножко знакомый языком Карла Маркса и Клары Цеткин по школьной программе понял, что тот требует командира, если нет командира, то он пойдёт жаловаться в комендатуру. Носов не растерялся: показал на своего вчерашнего напарника в походе за фруктами. Видать, приняв Чебуркина из-за ефрейторской лычки на погоне за большого командира, охранник немножко успокоился, но все равно махая руками и применяя свой приобретённый во время нахождения в плену в марийских лесах словарный запас на русском языке, требовал наказания нарушителя границы сада. Чебуркин быстро вошёл в роль. Приняв грозный вид, как старшина роты прапорщик Семенович, сперва поставил «деда Советской Армии» Полковникова по команде смирно. Тот сообразил неизбежность вытворяемых ефрейтором командных процедур и с виноватым видом выслушивал строгие упрёки в свой адрес. Даже отдал честь, подняв правую руку к выцветшей за лето пилотке, после объявления старшим водителем первого отделения наряда по роте за непристойное поведение в отношении гражданина дружественного государства. Таким образом, международный инцидент был исчерпан на низшем уровне. Но гражданин дружественной нам страны то ли из-за своих национальных особенностей, то ли из-за обыкновенной принципиальности не смог оставить целый вещмешок груш «зольдатам». Он снял зелёную куртку, разложил её на траву и высыпал туда содержимое вещмешка воришки. Всё собрал и гордо удалился в сторону своего сада по тропе, мелькая клетчатой рубашкой между соснами. После его удаления Чебуркин с Полковниковым полчаса бурно обсуждали и хохотали над происшествием.
Пришла команда командира роты на погрузку. КрАЗы завелись и с рёвом дизельных двигателей выдвинулись с поднятыми стрелами по просеке к урезу реки. Понтонёры разобрали паром и уложили якоря. С помощью катеров подогнали звенья торцами к берегу.
Ильяс подогнал свою машину задом к понтону «двойке». Амбарян Егише прицепил тросы, свисающие со стрелы, к буртикам на звене. После включения лебёдки плоский паром со скрипом и скрежетом собрался в домик. От тяжести на стрелу огромная машина встала на дыбы: передние колёса оторвались от земли на полтора метра. Зрелище! Представьте восемнадцать трёхосных КрАЗов стоящих в один ряд перпендикулярно к руслу реки с поднятыми ввысь передними колёсами, как вздыбленные кони на памятниках полководцам.
Водители отпустили лебёдки и поставили понтоны на прибрежную гальку, выбежав с кабин ,они прыгнули на платформы и особым приёмом уложили подъёмные стрелы. В этом процессе водитель должен действовать как циркач. Он опять запрыгивает в кабину и включает лебёдку. Прицепленный на тросы девятитонный понтон затаскивается на платформу по специальным роликам. Понтонёры откручивают пробки: сливается попавшая вовнутрь секции вода. Всё: боевой расчёт двойки сидит уже в кабине рядом с водителем. Ильяс пристроился к колонне, машины как караван направились вдоль берега к исходной позиции на просеку. Норматив выполнен! Значит повторного сброса не будет. Офицеры роты, радостно махая сигнальными флажками, запрыгнули в ЗиЛы с прицепленными катерами.
После лагерного обучения вернулись в расположение части, помыли машины, отремонтировались и подкрасились. Едва побыв в казармах в начале августа, направились на ученья в район реки Шпрее.
Так и прошло первое лето гвардии рядового Хабибуллина в отдельном батальоне в составе Первой танковой армии.
Командир первого отделения Туракан и во время лагерей, и на ученьях на Шпрее показал себя хорошо подготовленным по понтонному делу сержантом. Он был физически развит и вынослив. Больше всех в роте подтягивался и делал подъёмы с переворотом на турнике. Отлично владел строевой подготовкой. Внешне он выглядел как солдаты и сержанты на картинках, которые красовались в красном уголке роты и на изображениях военнослужащих вдоль строевого плаца. Его военная форма постоянно опрятна, отглажена на совесть. Сапоги всегда начищены и блестят. Одним словом, образцовый воин. После полугодичных учебных подразделений новоиспечённым младшим командирам обычно присваивают звание младшего сержанта и цепляют на их погон две жёлтые полоски, то бишь лычки. А Пётр Туракан прибыл в понтонную роту уже сержантом и соответственно с тремя лычками. Немногословен, сдержан – ну настоящий сержант! Даже старослужащие в роте относились к Туракану с уважением, как к ровне. Что не очень проявлялось в отношении других служивших первый год представителей младшего комсостава подразделения.
Но к великой досаде Ильяса, через некоторое время у его уважаемого командира выявился очень презираемый в солдатской среде недостаток. Это такая болезнь как пристрастие алкоголика к спиртному, как зависимость от наркотиков. Туракан не мог жить без мелкого воровства. Он крал всякую мелочь, причём независимо, чья эта вещь. Он крал вплоть до тюбиков зубной пасты или даже простых карандашей. Ильясу даже было жалко своего командира. Ему казалось, что такая привычка противна и самому Петру Туракану. Узнав о такой склонности сержанта, старослужащие пытались воспитывать воришку, как было принято тогда в армии через физические экзекуции. Туракан стал ходить с побоями. Заметив это, командир взвода докопался до истины, и доложил о состоянии дел командиру роты и замполиту роты. Те после проведения нескольких воспитательных бесед с сержантом поняли, что действительно болезнь у него неизлечимая. Приказом командира батальона сержант Туракан Пётр был отстранён от командования первым отделением и переведён на нижестоящую должность старшего понтонёра уже в другом взводе. Через месяц он вовсе исчез с роты. Если верить солдатской молве – Петра отправили с Германии в Союз для службы в строительном батальоне.
Превратившись с «мухи» в «слона» через полгода в армии рядовой Хабибуллин всё ещё скучал по родному дому, по друзьям в гражданке. Но тут ничего не поделаешь: скучай не скучай, никто тебе в армии не сочувствует и по головке не погладит. Служи и радуйся, солдат, что прошла четверть срочной службы! Вот пусть и скучает «муха» рядовой Иванов только что призванный со Смоленской области и зачисленный в понтонёры первого отделения. После демобилизации старшего понтонёра отделения ефрейтора Базарова рядовой Амбарян занял его должность и вскоре после этого получил звание ефрейтора. Он с особой ответственностью, присущей некоторым людям после получения мало мальской должности, приступил к «воспитанию» Иванова. Ильяс часто наблюдал смешные сцены этого воспитательного процесса:
- Ивяноф, ну-ка скяжи, кто я?
Иванов, рослый парень, проработавший до призыва матросом на речном теплоходе, посмотрев на Егише взглядом уставшего человека, нехотя проговорил:
- «Старший понтонёр Амбарян».
- Да? И толька? – Амбарян скомандовал, - «Смирна!»
Поставив новобранца по этой команде, будущий ефрейтор с поучительным тоном и сильно выраженным армянским акцентом продолжал своё столь «воспитательное» занятие:
- Муха, бири титрад и записывай. Пирид тобой стоит Дидушка. Ти должен всегда меня паслюшать. Дидушка плахому не научит, вот спраси у Хабибуллина, - повернувшись, с просящими глазами, Амбарян обратился к Ильясу. – Правильно, татарин?
Ильяс кивнул головой и улыбнулся. Амбаряна он не боялся. После отъезда Базарова и Полковникова он не очень подчинялся всяким «старикам» и «дедушкам» в роте. И те не очень доставали, зная резковатый нрав праправнука есаула из башкирского сословия при Оренбургском казачьем войске. Да ещё один раз и доводилось встречаться в не очень приятной для них обстановке с его земляками, служащими в соседнем танковом полку в этом же военном городке. Был достигнуто некое положение статус-кво в отношениях.
До нового года рота находилась по выражению старшины роты пожилого прапорщика Семеновича «в зимних квартирах», то есть в казармах военного городка. Январь-февраль прошёл опять в палаточном лагере на Эльбе.
Офицеры озверели. Стали гонять и пеше-по-машинному, и постоянно ночные тревоги устраивали, и заставляли совершать марши на машинах полностью экипированными и одетыми в общевойсковые защитные комплекты с надетыми противогазами. В политзанятиях постоянно говорили о сложной международной обстановке, об отказе американцев от участия в летних олимпийских играх в Москве, об усилении войск НАТО в Западной Европе. После этих суровых условий зимних лагерей прошедшее лето Ильясу и его сослуживцам казался уже санаторием.
Была одна из ночей последних чисел февраля. Усталые солдаты спали по десять человек в палатках отделений. На углу краснела печь-буржуйка. Тихо в лесу. Иногда только слышно позвякивание оружия часовых и топот ног ночных дневальных-истопников палаток.
Ильяс сквозь сон услышал характерное шипение сигнальной ракеты. Только после взрыва ракеты на небе понял, что опять тревога. Через секунду дневальные стали кричать: «Рота подъём! Тревога!». Через две минуты рота построенная сержантами уже бежала в парк к технике с полной экипировкой. Тут же прибежали офицеры из своих палаток, захватив тревожные чемоданы.
- Первое отделение, по машинам! Заводи! – скомандовал сержант Загитов, назначенный после Туракана.
Загорелись сигнальные фонари офицеров и сержантов. По световому сигналу водители построили машины в колонну и поехали по лесу на запасной район под ограниченным светом фар с опущенными маскировочными устройствами.
Рано утром доехали до назначенного места и замаскировали машины. Не далеко были слышны скрип и лязг танковых гусениц. По глуховато бурчащим звукам дизелей Ильяс понял: рядом под водой начали переправляться танки на противоположный берег.
Через час над деревьями опять взлетела ракета. Это и есть условный сигнал начать наводить переправу. Командир взвода посигналил впереди своими флажками и машины с понтонами поехали друг за другом, держа дистанцию почти впритык. Началась работа понтонной роты.
Хабибуллин ехал на своей «двойке» за «однёркой» Носова на второй передаче. КрАЗы растянулись с определённой дистанцией вдоль уреза реки в метре от воды. Как только «тридцатьтройка» Чебуркина, идущая самой первой в колонне, доехала до самого края, все водители по сигналу взводного, резко повернув машины направо, из колонны образовали шеренгу. При этом от водителя требуется чёткое соблюдение интервала с соседними КрАЗами, и поставить машину перпендикулярно к реке. У Ильяса этот манёвр получался всегда хорошо. Он нажал педаль газа до упора, тяжёлый КрАЗ с рёвом и на большой скорости занял нужное положение. Командир взвода даже изобразил похвалу, восхищаясь таким «форсажем» Хабибуллина, растопырив большие пальцы, поднял обе руки наверх.
Ильяс сбросил газ, нажал одновременно на педали сцепления и тормоза. Машина резко остановилась. Понтонёры Амбарян и Иванов за считанные секунды выпрыгнули с высокой кабины на землю. Егише перебежал на другую сторону и схватился за тонкий тросик упор-фиксатора. Иванов снял понтонный рычаг с правой стороны и побежал к воде. Водителю оставалось, как всегда включить заднюю передачу и на высокой скорости подать машину назад. Через боковые зеркала увидел, что задние колёса уже наполовину в воде. Опять сбросил газ и нажал по тормозам. Машина опять резко остановилась. Амбарян вовремя дёрнул за трос, упор-фиксатор открылся, девятитонная махина покатилась по роликам платформы. На реке звено полностью раскрылось, образуя высокие фонтаны воды.
Забросив таким образом звенья в ледяную воду, КрАЗы по порядку начали отъезжать от реки и выстраиваться в колонну. Стал собираться понтонный мост. Офицеры роты, махая флажками и ругаясь с не очень педагогическими выражениями, бегали по каменистому берегу, запрыгивали на раскрывшиеся понтоны. Помогали солдатам цеплять хитро придуманные крюки, палубные замки, устанавливать аппарель-балки. Лишь бы уложиться в норматив!
Ильяс на берегу на опушке леса заметил командный пункт. Седой генерал в окружении штабных офицеров через бинокль наблюдал за ходом учения и показывал рукой на колонну уезжающих машин. Какой- то офицер, махая рукой, выбежал с командного пункта и остановил его «двойку».
- Товарищ солдат, генерал приказал остановить тебя и вызвать к командному пункту вместе с командиром роты! Пока не уезжай! Стой на месте. Дождись командира и вместе бегом к генералу! - крикнул это офицер и побежал к ротному.
- Что же случилось? Зачем к генералу? А почему именно меня? – поток вопросов частотой переменного тока пробежали в мыслях солдата.
Прибежал ихний ротный Сенин. Запихивая красный сигнальный флажок, в специальный чехол, висящий на ремне портупеи, старший лейтенант скомандовал: « Хабибуллин, глуши двигатель! Автомат за плечо! За мной бегом к генералу!» .
Не дослушав доклад Сенина о прибытии, генерал-лейтенант, махнув рукой, остановил старшего лейтенанта. Подошёл к Хабибуллину и спросил:
- Ротный, ты видел этого каскадёра? А я наблюдал. Как он гари дал!! КрАЗ как истребитель, чуть не полетел у него! Какой форсаж, а? Сколько он служит у тебя?
Ильяс испуганно смотрел на генерала и подумал: «Чего он хочет? Не поймёшь – хочет наказать или хвалить? Для наказания стал бы ещё генерал к себе вызывать! Приказал бы ротному и всё».
- Сколько говоришь служит, первый год? Ну да ты, Сенин! Что то не верится. Рядовой, где ты научился так лихо водить? – поинтересовался генерал.
- В лагерях, товарищ генерал. – ответил.
Ильяс со скороговоркой, первым пришедшим в голову предложением.
- Ко мне водителем пойдёшь? - не то в шутку не то серьёзно спросил опять генерал и обратился к ротному. – Ну что, Сенин, отдашь мне его? А ты, солдат, иди пока к своей ласточке. Старший лейтенант оставайся.
Едва Ильяс устроился в кабине, Сенин прибыл от генерала. Еле сдерживал довольную улыбку под тонкими усами.
-Хабибуллин, как только протянется переправа до того берега, сразу подгоняй свою колымагу к командному пункту. Генерал хочет прокатиться с тобой по нашему мосту. Выполняй! – передав это, ротный побежал к почти готовому мосту. Три катера слева, три справа, поворачивали уже собранный мост поперёк течения, под звуки свистков командиров взводов.
Через несколько минут левый и правый берег были соединены, открывая путь ударным танкам для переправы. Ильяс подъехал к командному пункту, и спрыгнув на землю, занял положение «Смирно» у левого крыла машины, как и подобает военному водителю ожидающему приказ начальства.
Генерал не заставил долго ждать, отдав какие то распоряжения своей свите приблизился к КрАЗу. Ильяс отдав честь, стал было доложить о своём прибытии, но генерал только махнул и приказал садиться за руль. Сам по-стариковски кряхтя, устроился рядом на пассажирском сиденье. Поправил генеральскую каракулевую шапку и произнёс: «Ну что, сынок, покатаешь генерала? Заодно проверим надёжность вашего моста. Можно ли пустить по нему танки! А, кстати, давай я сяду за руль. Тряхну стариной, а? А ведь в войну я тоже шоферил, на полуторке снаряды к пушкам возил».
Ильяс на секунду потерял дар речи. Потом вспомнил инструкцию про запрет передавать управление вверенным автомобилем ни кому без приказа своего командира взвода или командира роты.
- Товарищ генерал-лейтенант, не положено. Без приказа командира роты не имею права.
- Начинается! Все такие умные! Заводи, поехали! – приказал генерал, изобразив обиженную гримасу на своём морщинистом лице и пробурчал. – Генерал тоже называюсь, машину водить даже не дают.
Поехали в направлении переправы. КрАЗ, проехав мимо отдающих честь генералу офицеров, заехал на мост через сходни берегового звена ефрейтора Чебуркина.
По понтонному мосту нельзя быстро ехать. Максимум двадцать километров в час. И это ещё зависит от веса твоей машины. Сорокатонные танки вообще не должны превышать десятикилометровое ограничение.
КрАЗ хоть и легче танка, но всё равно чуть чувствуется, как гнётся длинный мост под колёсами.
Благополучно добрались до противоположного берега. По пути генерал интересовался: откуда родом, чем занимался на гражданке, кто родители, был ли в отпуске.
Ильясу особенно понравился вопрос про отпуск. Немножко расслабившись, шутливо сказал, что был бы не против съездить на побывку домой.
- Аха! Губа у тебя не дура! – воскликнул генерал и опять с обиженным видом упрекнул, - а сам и порулить мне не дал!
При этом разговоре они были ещё на правом берегу и разворачивались обратно к мосту. «Пассажир» Хабибуллина с красными лампасами на брюках опять стал давить на жалость: «Товарищ солдат, ну остановись, а? Давай я попробую. Давай уж проедусь по мосту».
Ильясу как то изнутри даже стало жалко пожилого генерала. На миг какой- то внутренний голос пытался даже советовать не обидеть такого хорошего человека и дать проехаться за рулём по мосту. Даже сомнение возникло: «Правильно ли он делает?» Но вспомнив опять про инструкцию, решил не поддаваться и прикинулся, что не слышал просьбу генерала. Тот, хмыкнув недовольно, стал наблюдать приближающуюся к переправе танковую роту и пролетавшие низко над переправой военные вертолёты.
Выехав с моста, остановились в стороне, оставив путь танкам для проезда. Прибежал старший лейтенант Сенин и открыл дверь КрАЗа со стороны генерала. Ильяс тоже вышел из кабины и подошёл к своему командиру, помогающему генералу спуститься на землю с высокой подножки военной машины. Когда они уже стояли оба рядом, поправил солдатскую каску на голове и доложил командиру о выполнении задания, предварительно получив у генерала разрешение на обращение к старшему лейтенанту.
Танки поехали по мосту. Командиры машин, высунувшись из верхних люков башен, проезжая отдавали честь генералу. Немного понаблюдав проезд танков по мосту, генерал дружески похлопал рядового по плечу и сказал командиру роты: « Давай, сразу по возвращению с учения представь Хабибуллина от моего имени к званию ефрейтора. Я и сам позвоню вашему комбату. А ещё я объявляю солдату отпуск на десять дней. Пусть отдохнёт немного, может и добрее станет. А то так и не дал мне порулить на КрАЗе. Всё твердит: не положено, не положено! Всё у него не положено!». Генерал, снова сыграв вид обиженного человека, закончил свою речь и приказал подойти и другим офицерам.
Ильясу же ротный приказал отъехать к другим машинам роты и замаскироваться.
Читатель не знаю, поймёт ли какая радость была на душе у молодого солдата? Он словно почувствовал крылья на своих плечах. Даже этот старый КрАЗ ему казался лучшей машиной в мире. Он готов был исполнить любое задание командования! Генерал, с которым ему повезло познакомиться, казался ему самым лучшим человеком! Ильясу вдруг захотелось через годы стать генералом и хорошо относиться к солдатам, давать им отпуска. Каким он добрым генералом будет! За это его солдаты будут уважать.
Не доехав к укрытию, Ильяс остановился под огромной сосной с величественной кроной. Ещё раз пропустил через мозг всё что произошло с ним сегодня. Всё обдумал и решил пока не говорить ни чего, ни про звание, ни про отпуск. Он и сам ещё до конца не верил к таким подаркам судьбы. Даже представить трудно: год ещё не прослужил – уже ефрейтором станет и в отпуск поедет. Солдатам и сержантам, служащим за границей очень редко дают отпуска. В лучшем случае одна десятая часть может получить отпуска за два года. Он представил, какая зависть будет у сослуживцев призванных в армию намного раньше его.
«Молчание –золото» подумал он и завёл машину.
Он сдержал данное себе слово. О его счастье рота узнала только вернувшись в гарнизон.
Перед строем начальник штаба батальона майор Котов объявил и отпуск от имени генерала, и присвоил первую лычку ефрейтора.