Голубая роза.
Роман-фантазия.
Часть пятая. ЧУДЕСНЫЙ ОСТРОВ.
Содержание:
Глава 1. Мавританский стиль.
Глава 2. Восточный рай.
Глава 3. Эпизоды из райской жизни.
*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ***
Глава 1.
Мавританский стиль.
«Архитектура указывает на вечность».
Кристофер Рен.
«Все, что мы строим, в конечном итоге созидает нас».
Джим Рон.
Человеческие племена издавна враждовали между собою, и всегда за одно и то же - за материальные блага. В этом состоял вопрос их существования. Чтобы владеть материальными благами, нужно было владеть землями для проживания, причем какие попало не годились, хотя иной раз приходилось привыкать к холодным и каменистым. Чтобы владеть хорошими или хоть какими-то землями, нужно было во что бы то ни стало потеснить соседей, и горе тем, кто оказывался слабее.
Перераздел территорий привел к тому, что те, которые были обжиты одними племенами, доставались другим племенам, и только старые названия, сохранившиеся в несколько переиначенном виде в языке завоевателей, красноречиво, хотя и напрасно свидетельствовали в пользу прежних хозяев.
Со временем голый практицизм беспощадных межплеменных войн не потерял своей первоочередной значимости, развивающаяся культура только пожелала набросить на безудержную свирепость грабежей и завоеваний маску некоей якобы преследуемой в данном случае благой (непременно благой!) цели, и огромную услугу в этом оказала религия.
Конечно, христиане воевали и с христианами, а мусульмане с мусульманами, но, когда идущие вразрез интересы разных народов находили поддержку в своих религиозных воззрениях, когда появлялся одухотворяющий мотив, когда воодушевленные благородным призывом воины брались за оружие и умирали в бою, - они убивали не как грабители с большой дороги и умирали не как обыкновенные убийцы, осиленные другими такими же убийцами, но как борцы и мученики за правое, за святое дело…
Войны креста и полумесяца отличались особенной ожесточенностью, а верх в разных местах и в разное время одерживала то одна, то другая сторона, причем в обоих случаях побежденных стоило пожалеть. Пропасть межнационального антагонизма оставалась все такой же глубокой, волна захлестывала волну… Но стирание культурных граней, как и смешение разной крови, хотя и медленно, все же имело место, все же происходило, и это оставляло неизгладимый след и приносило удивительные плоды.
Когда после восьми веков испанской Реконкисты, начавшейся в 718 году битвой при Ковадонге как война давно населявших Пиренейский полуостров народов (испанцев, португальцев) за независимость против военной экспансии арабов и закончившейся падением последнего оплота мавров, Гранады, - когда это произошло, и Католические короли отвоевали все некогда захваченные восточными завоевателями земли, они желали бы стереть память об их многовековом владычестве, но это было невозможно. Корни оказались пущены слишком глубоко.
Та же Гранада в Андалусии, большой город на одном из отрогов Сьерры Невады, на протяжении почти двух веков, когда кольцо Реконкисты неуклонно сжималось вокруг нее, представлявшая собою мавританский оазис в католической Испании, соответственно, наиболее длительное время находившаяся под влиянием мусульманской культуры, уже не могла изменить свое лицо настолько, чтобы ничто в ней не вызывало воспоминаний о ее прежних, по-своему величавых днях.
Альгамбра, величественная крепость на холме, хранила множество преданий прошлого, а лепет фонтанов загородной резиденции эмиров, Хенералифе, не уставал повторять и повторять их…
До сих пор приезжим в Гранаде непременно покажут место, с которого последний мавританский эмир Баобдил в последний раз смотрел на покидаемую им столицу переставшего существовать эмирата. Но этого мало.
Католическим королям не удалось до конца превратить Гранаду в христианский город, и по прошествии веков здесь по-прежнему ощущается присутствие и самый дух исламской цивилизации. Бесспорно, что именно мавры оказали решающее влияние на здешнюю архитектуру, придав городу неизгладимый мавританский колорит.
Мавры… Mauros, то есть темные… Так в средние века в Западной Европе называли мусульманское население Пиренейского полуострова и западной части Северной Африки, потомков арабов и берберов, с клинками которых скрестили в непримиримой вражде свои мечи католики. Мудехары, мориски - так стали называть мусульманское население, оставшееся на Пиренейском полуострове после победы Реконкисты.
Крепость, построенная в период правления мавританской династии Насридов на высоком холме за Гранадой, видная с любого места в городе, возводилась веками и веками, сохранив арабское название на века и века, - Альгамбра, от арабского слова «красный».
Мухаммед Бен Алхамар перенес свою резиденцию в этот грандиозный неприступный замок, Юсуф Первый построил там дворец Комарес, Мухаммед Пятый создал Львиный двор и здания вокруг него.
После Реконкисты король Карл Пятый приказал разрушить часть дворца и выстроить на его месте другой дворец, и церковь в придачу к дворцу. Он хотел жить в крепости, как и его мусульманские предшественники, но желал привнести в нее христианский дух. Что ж, возможно, так ему спалось спокойнее по соседству с массивными башнями крепостной цитадели – Алькасабы, по соседству с роскошными помещениями Комареса – Золотой комнатой (названной так недаром, ведь золото – излюбленный металл всех королей всех народов); подлинной жемчужиной Альгамбы - Миртовым двориком, величественным и утонченным одновременно; трогательным Залом двух сестер, где навевают прохладу и сон две мраморные надгробные плиты справа и слева от лепечущего свои дивные сказки фонтана, а высоко под куполом цветет самый причудливый и прекрасный из всех рукотворных цветов цветок… а также Залом королей, Двориком канала и Двориком львов, этом чуде из чудес, где, словно зачарованный лес, выросший на мраморе из мрамора, стоят 124 подобные стройным пальмам изысканно-тонкие, причудливо-резные колонны, и двенадцать львов, подпирающих фонтан, символизируют двенадцать созвездий небесного зодиака, а вся композиция навевает мысли о рае, мусульманском рае, населенном прелестными девами и омываемом водами четырех священных рек…
В наиболее старинном квартале города, Альбайсине, где еще долго жили потомки арабских завоевателей, находится главная святыня христиан Гранады - гора Сакромонто («Святая») с бенедиктинским мужским монастырем Абадия-дель-Сакромонте, в котором хранятся мощи Святого Сесилио, покровителя города. В «Святой горе» полно пещер, в которых когда-то жили цыгане, лучшие исполнители фламенко. Главная мечеть Альбайсина была снесена и на ее месте возвели главный городской кафедральный собор…
Но здания в мавританском стиле, мечети, медресе, не всегда уничтожались. Их было слишком много. Чаще они частично перестраивались, переоборудовались и становились католическими церквами.
К церкви Сан-Хосе в Альбайсине, выстроенной в стиле мудехар, примыкает прекрасная колокольня, переделанная из минарета, возведенного еще в XI-том веке.
Выдержанная в готическом стиле церковь Сан-Хуан де лос Рейес XVI-того века также имеет подобную колокольню-минарет, который на три века старее церкви. Ранее с него возглашали свои вечерние молитвенные призывы муэдзины, теперь звонят колокола во славу Иисуса Христа, сына Божия.
Говорят же, что перегородки между религиями не достигают до неба, и где-то там, на самом верху, бог един для всех народов…
Ее Католическое величество королева Изабелла в 1501 году основала в Альбайсине монастырь сестер-клариссинок, названный в честь своей светской патронессы Санта-Исабель, при этом пожертвовав частью насридского дворца Дар аль-Харра, от которого сохранился маленький дворик с бассейном…
Какие думы навевал этот дворик смиренным монахиням, что видели они порою, глядя на его убранство, что ощущали, погружая пальцы в прохладную воду его бассейна? Может быть, кому-то из них пришлось однажды против воли вообразить себя сидящей здесь, рядом с заключенной в мрамор водоема живительной влагой, на пестром восточном ковре, в шелках и самоцветах гаремной одалиски, ожидающей страстного зова своего властелина?
Никакая самая суровая и строгая аскеза не поможет против тонкого чувственного искушения, разлитого здесь и не менее сильного, чем запах церковного ладана и отгоняющего нечистую силу кипариса, а потому впитывающегося в мозг и кровь, подобно истомляющей, лишающей сил сладкой отраве…
Стройные изящные колонны, затейливая узорчатая резьба, характерные очертания оконных проемов и порталов, объемные изразцовые купола и тонкие ажурные башенки… Всегда водоемы и каналы, всегда фонтаны, призванные подтверждать слова Корана о том, что все живое было создано из воды.
Итак, мусульманская Гранада была завоевана и отчасти преобразована внешне христианами. Но вот христианский Константинополь был, наоборот, завоеван мусульманами. Вопрос – каков же получился результат? Ответ – да почти такой же.
Великий великолепный город украшал берега Босфорской бухты Золотого Рога восемь веков и звался Константинополь, а затем продолжил украшать это место, поменяв название на Стамбул. В 1453 году султан из турецкой династии Османов, Мехмед Второй, захватил столицу древней Византии, переименовал ее и сделал своей столицей, главным городом Османской империи, Блистательной Порты.
За время своего владычества мусульмане возвели в Стамбуле крепости Анадолу-Хисары (на восточном берегу залива, Ускударе), Румели-Хисары, в южном конце крепостной стены - Едикуле (Семибашенную крепость-тюрьму, в которой, в Башне надписей, султаны имели обыкновение содержать под стражей иностранных дипломатов воюющих с ними держав), мечети Шах-заде, Сулеймана, знаменитую мечеть Ахмеда или Голубую, с шестью минаретами, подобно Большой мечети в Мекке, а также роскошный комплекс султанского дворца Топкапы и прочее в том же духе.
Но что было делать с огромным храмом Святой Софии, с величественной базиликой Святой Ирины? С Подземным дворцом императора Юстиниана, построенном в VI-том веке над цистерной – гигантским резервуаром для хранения пресной воды, где свод поддерживают 336 колонн, а особое царящее здесь освещение создает неповторимую атмосферу?..
От византийского времени сохранились остатки императорских дворцов, здание цирка, акведук, руины мощных крепостных стен и культовые сооружения, по большей части переделанные в мечети.
Храм Святой Софии, Премудрости Божией, купол которого, купол-небо, возносится ввысь над головами прихожан, в период мусульманской реконструкции был обращен в главную мечеть и назван Айя-София-Джами.
28 мая 1453 года в нем отслужили последнюю христианскую службу в присутствии последнего византийского императора из правящего дома Палеологов, а 29 мая город пал. После чего, при новых хозяевах, снаружи здание оформили четырьмя тонкими, как стрелы, и стройными, как тополя, башнями минаретов, а внутри возвели два мраморных фонтана с питьевой водой, пристроили максура для султана, четыре мимбара для чтецов Корана, михраб и минраб, и на восьми деревянных, выкрашенных зеленой краской медальонах арабской вязью золотом выписали имена Аллаха, пророка Мухаммеда, первых халифов Абу Бакара, Омара, Османа и Али, а также Хусейна и Хасана, сыновей Али.
Фрески и мозаики, изображающие христианских святых, были частично сбиты, частично заштукатурены. Однако не все. Над императорским порталом, двери в котором были, по преданию, сделаны из остатков Ноева ковчега, по-прежнему можно увидеть Иисуса Христа, восседающего на троне, и коленопреклоненного перед ним императора Льва Шестого (великого грешника, осмелившегося сочетаться церковным браком четыре раза, хотя церковь разрешала только три).
Сохранились чарующие золотые мозаики XI-XII веков на верхней галерее, где запечатлены портреты членов правящих императорских семей: императрицы Зои с одним из трех ее мужей и императора Иоанна Комнина с женой и сыном, того самого Иоанна Комнина, который во время охоты на кабана поранил сам себя отравленной стрелой и скоропостижно скончался.
Можно увидеть изображение Богоматери с Младенцем на коленях на северной стене, и все еще танцуют огненный танец загадочные шестикрылые херувимы в алтарной апсиде. У основания арки, обрамляющей боковой придел, виднеется крылатый архангел Гавриил.
Да, Айя-София умела удивлять, как прежде это делала Святая София, и, как прежде, в ней происходили чудеса. «Потеющая» колонна в левом боковом нефе исцеляла прикасающихся к ней больных. Молитвами какой религиозной конфессии, веянием какого божественного духа?
Не менее поразительный эффект создают в мечети Кахрие-Джами, бывшей монастырской церкви Хора, сохранившиеся в купольном и подкупольном пространстве мозаики, созданные в первой половине XIV-того века при императоре Юстиниане. Сам Христос пантократор взирает из купола вниз, с небес на землю, осеняя прихожан, будь то христиане или мусульмане, благословляющей десницей.
Сохранились мозаики христианского времени в мечети Килисе-Джами, бывшей церкви Святого Феодора. Уцелел восьмигранник внутреннего пространства церкви Святых Сергия и Вакха, ставшей мечетью с названием Малая Айя-София-Джами.
В старинной величественной базилике Святой Ирины, бывшей до постройки Святой Софии главным храмом Константинополя, имеющей в плане четырехугольный крест, где притвор выложен мозаикой времен все того же Юстиниана, несмотря на то, что это здание было превращено в арсенал для янычар, сохранился старинный мраморный саркофаг: по преданию, в нем покоились останки императора Константина…
Как это все же странно: пройти в ворота крепостной стены, носящие имя Святого Романа, и вскоре от них добраться до ворот Едирне с мечетью Миддаримах, возведенной великим зодчим Синаном; покинув Айя-Софию, слева от нее увидеть фонтан султана Ахмеда Ш; посетить византийский Ипподром и заодно полюбоваться находящимся на его западной стороне дворцом визиря Ибрагима-паши; затем отдать должное Имару Синану, перестроившему византийские бани-термы в бани-химам для султанши Роксоланы, своей красотой и умом победившей непобедимого султана Сулеймана Великолепного…
Здесь словно напрашивается аналогия между двумя героинями двух королевских романов: Роксоланой в Турции и Фермозой в Кастилии. Обе женщины происходили из народов, не родственных тем, в чьи страны они попали, и обе были любимы властелинами этих стран.
Роксолана была пленницей-рабыней из православной Малороссии, но султан полюбил ее и сделал ее своей главной женой. Надо отметить, что мусульмане в своих владениях проявляли большую веротерпимость, чем христиане в своих. Они были зверски-жестоки при подавлении восстаний покоренных народов и при сборе дани, в состав которую входил «налог кровью», в виде маленьких мальчиков, будущих янычар, но им не пришло в голову изобрести святую инквизицию, возводившую жестокость своих расправ с еретиками в прямую святость.
Хотя… В Стамбуле люди умирали в диких мучениях, будучи заживо посажены на кол, а в Гранаде устраивались аутодафе, во время которых под латинские гимны сжигали полузамученных пытками ведьм и еретиков, среди которых часто встречались цыгане и мудехары…
Однако Роксолана, любимица султана, разделила с ним не только ложе, но и власть. Когда же один из католических королей Кастилии, полюбив крещеную еврейку, прозванную Фермоза (Красавица), поселил ее в старинном мавританском дворце и прожил с нею на глазах у всех и назло своей католической королеве несколько лет, она была убита его возмущенными подданными.
Мальчик, рожденный этой женщиной, никогда не получил бы титула принца, ведь его мать не принадлежала к испанскому народу, ее кровь считали нечистой, и королю, надумай он признать сына, этого бы не простили. В отличие от христиан мусульмане не устраняли принцев под таким предлогом (для этого существовали другие), и сын султанши Роксоланы, в прошлом малороссийской простолюдинки, стал султаном после смерти отца.
Оба правителя, и король Кастилии, и султан Великой Порты, пережили своих возлюбленных и горевали о них. С той лишь разницей, что султан написал великолепные стихи, король же поэтом не был и не мог излить душу таким изысканным способом.
Перегородки между религиями не достают до неба, по замечанию истинных мудрецов. Бывает, что люди разных племен и народов дружатся между собой быстрее, чем сами эти народы сумеют преодолеть существующие между ними узаконенными традицией, кажущиеся непреодолимыми барьеры.
Что ж, действительно. Они такие разные, эти народы, у них разные языки, обычаи, верования. К тому же они с давних пор воевали - за земли и богатства, прикрываясь при этом принципами, лозунгами, воззваниями… кто осенял себя крестом, кто полумесяцем… Их светские и духовные главы в целях удержания своих подданных в узде, желая поработить своих соседей, присвоив себе их ценности, никогда не могли допустить, чтобы те человеческие качества, которые называют прекрасными, любовь и милосердие, к счастью, присущие человеку также, как жестокость и зверство, коварство и лживость, возобладали над вековыми предрассудками.
Но перегородки не достают до неба, а люди, принадлежащие к разным народам, исповедующие разные религии, встречаются и дружатся, не как представители разных народов, а как люди. И порой влюбляются друг в друга. И продолжают любить, несмотря ни на что. Если их народы находились в состоянии мира, а потом вступают в войну, им приходится нелегко. Как поступить? Чью сторону выбрать? В сущности, здесь кроется еще один вопрос - а имеет ли право человек любить вообще? Все это элементы сюжета извечной трагедии.
И обо всем об этом стоит поразмышлять… Стоит поразмышлять, наслаждаясь, пусть даже только мысленно, видом испанской Гранады с легендарного места, носящего название «Вздох мавра», глядя на пламенеющие в свете заката стены Альгамбры, или в знойный полдень прохаживаясь в благодатной тени по аллеям Хенералифе и слушая неумолчный лепет многочисленных фонтанов, окропляющих свежей прозрачной росой лепестки томно благоухающих роз, - или, с легкостью мечты перенесясь на берега Босфора, посидеть в раздумьях о чувствах, жизни и судьбе (отдельного человека, целых народов) в одной из многочисленных кофеен Стамбула, попивая из крошечной чашечки настоящий турецкий кофе с кардамоном, сваренный на оливковых стружках, любуясь при том одним из подлинных шедевров зодчего Синана - мечетью, которую он возвел для султана Сулеймана и которую прозвали «мечетью света», так как ее интерьер освещает целых 136 окон, обозревая ее колонны из мрамора и порфира, поддерживающие во дворе своды галереи, и мечтая при том вскоре повидать другие окна и другие колонны, те, что поддерживают купол-небо величайшего культового здания, Святой Софии, Айя-Софии, которые, как говорят, доставили когда-то из храма Солнца в Иераполисе, из храма Дианы в Эфесе, из Рима…
Если перегородки между религиями не достигают неба, и взаимное чувство двоих людей может быть так сильно, что тем более стирает их, заодно с преградами, возводимыми взаимным отчуждением народов, к которым они принадлежат, то что говорить о красоте!
Природная говорит сама за себя, причем одинаково на всех языках, а рукотворная, несущая на себе выраженные черты национальной самобытности и присущих разным народам и разным верованиям культурных традиций, тем не менее способна разбудить отклик и в душе иноплеменника, если ей присущи чуткость и человечность…
Нега востока таится в шелесте орошаемых никогда не дремлющими водометами тенистых садов с вековыми кипарисами и платанами и благоухающих цветников, возделанных среди дворцовых зданий мусульманских владык, где мраморные лестницы окружают вазы, пестреющие азалиями и анемонами, где можно заблудиться, блуждая в лесу из тонких колонн, где взор ослепляют лучи, льющиеся из многих стрельчатых окон.
Какая изысканность, какая роскошь царят в палатах, своды которых украшены золотыми рельефами, стены – изразцами, а двери и окна – перламутром и слоновой костью. Диваны, застеленные шелковыми многоцветными коврами, с атласными подушками, украшенными золотыми кистями, кажутся такими мягкими и сулят отдых, мир и покой. Курильницы, подобные серебряным гроздьям винограда, распространяют вокруг сложный и терпкий аромат благовоний. Дверные арки, обрамленные богатой резьбой, ведут все в те же сады…
Какие сны можно увидеть, вдыхая запах курильницы и нежась на пестрых подушках, какие сказки услышать в лепете сладко благоухающих жасминовых зарослей…
*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ***
Глава 2.
Восточный рай.
«Там текут реки, не иссякают яства, и не исчезает тень…»
Сура Корана Ар-Раад аят 35.
«Что может сравниться с чашей этого алебастрового фонтана, наполненного хрустальной водой? Ничто, кроме полной луны, сияющей на безоблачном небе!»
Арабская надпись на стене в саду Альгамбры.
Христианские хозяева маленького острова в Средиземном море воевали с турецкими завоевателями, явившимися к ним под знаменем джихада, не на жизнь, а на смерть, но, отстояв свою независимость, не отказали себе в удовольствии понежиться среди роскоши, причем не только западной, но и восточной.
Дворец великого магистра, некогда напоминавший крепость в крепости, своим внешним аскетическим обликом вряд ли мог навеять мысли о пленительном мусульманском рае, полном чернооких гурий и плещущих среди цветников фонтанов, разве что в качестве явного антипода последнего.
Но главенствующее положение среди высших чиновников Ордена занимала, как и прежде, знать, происходившая из соседних королевств, в основном расположенных в Италии. Времена менялись. Идеалы средневекового рыцарства отступили в прошлое. Монашеская аскеза новым рыцарям претила.
Дворец был перестроен. Теперь и внешне, и внутренне он больше напоминал роскошные итальянские палаццо. Правда, кое-что от прежних построек и прежнего убранства в нем сохранилось. В церемониальном зале, например, выдержанном в духе классической готики, все также под потолком висели штандарты, а стены украшали щиты и мечи. Незабываемое впечатление на счастливых посетителей, удостоившихся узреть это хранилище древностей, овеянных боевой славой, производил арсенал - там были собраны рыцарские доспехи, старинное собственное и трофейное оружие.
Но прочие покои, начиная с личных апартаментов великого магистра до парадных, где справлялись орденские праздники и устраивались приемы почетных гостей, блистали роскошью и радовали глаз изумительными коллекциями произведений искусства.
… Кристиан открыл глаза, разбуженный мелодичной трелью птицы, казалось, повторявшей в различных вариациях один и тот же напев. Открыв же глаза, он увидел себя лежащим на широкой удобной кровати, на шелковых подушках под расшитым шелком покрывалом, а над ним сгущал легкую тень бархатный полог, украшенный блестящей вышивкой, шнурами и кистями, опорой для которого служили четыре витые колонки, установленные по четырем кроватным углам.
Комната, в которой находилась кровать, была велика, светла и могла поразить прекрасной обстановкой даже и взыскательный вкус. Ее облик носил выраженный восточный колорит: растительные затейливые орнаменты украшали стены, на полу пестрел роскошный ковер, вся представленная здесь мебель и прочие предметы подбирались в соответствии с основной интерьерной темой. В большие окна, украшенные сквозной орнаментальной резьбой, лились ясные солнечные лучи, а были эти окна распахнуты в сад, из которого струился чудесный запах цветов и доносились уже упоминавшиеся птичьи трели.
- Сон, - подумал молодой человек и снова смежил ресницы. Однако то обстоятельство, что это не сон, что после удобной и опрятной, но донельзя аскетической госпитальной палаты, хотя и казавшейся райским чертогом после темных, душных, вонючих, мокрых кубриков разбитого в бою и во время шторма корабля, он в самом деле попал в роскошные дворцовые апартаменты, обставленные и отделанные в восточном стиле, а потому наводившие на мысль о земном филиале восточного рая, ему удалось вспомнить довольно быстро, поскольку настоящий сон отступал, а окружающее пространство и не думало меняться.
Кроме окон, из спального покоя в садик выходила застекленная дверь. Она была прикрыта, но в этот момент распахнулась, и с улицы в комнату вошла молодая женщина с пышными каштановыми волосами, свободно распущенными по плечам, одетая в один шелковый домашний халат и в легкие туфельки без задников на босу ногу. Она осторожно приблизилась к кровати, неслышно ступая по расстеленному на полу пестрому ковру, потому что не желала потревожить спящего, но увидела, что беспокоилась об этом напрасно…
После первых сумбурных минут встречи, когда внезапно, как два райских видения, к двум молодым людям явились две молодые женщины… правда, не на столь романтическом фоне, который возник в их жизни чуть позднее в виде экзотических дворцовых покоев, а в будничной атмосфере все той же больничной палаты, но это, собственно, абсолютно не важно, - после первых восклицаний, слез, объятий и поцелуев они попытались поговорить и выяснить все те обстоятельства, при которых эта встреча сделалась на самом деле возможной.
София объяснила, что еще несколько месяцев назад ее вновь посетил в уединении Дома на побережье Первый министр и сообщил ей поразительную новость: у него появились сведения, причем весьма подробные, о принце Кристиане и его спутнике. Но как именно он узнал, под какими именами и на каком корабле служат ныне молодые люди, он ответить отказался, только заверил, что сведения точные и совершенно достоверные.
София немедленно сообщила обо всем Иветте, с которой поддерживала дружеские отношения с того дня, когда та явилась к ней в отчаянье от разлуки с женихом, надеясь разузнать о нем хоть что-нибудь. Молодые женщины решили, что не будут сидеть на месте, ожидая, когда морские волны окончательно смоют их надежду на счастье, и вскоре нанесли Первому министру ответный визит, поставив его в известность, что желают немедленно отправиться в путь на поиски своих возлюбленных.
Первый министр отдал должное их самоотверженности и смелости, но попытался тем не менее отговорить их от столь опрометчивого шага. Он сказал, что такое путешествие связано с риском, да к тому же оно может затянуться на долгое время и так и не принести желанного результата. Он пообещал, что отправит разыскивать принца и его спутника надежных людей…
Однако София указала ему на то обстоятельство, что даже самые надежные люди, даже отыскав его строптивое высочество, не смогут заставить его вернуться. Она предъявила неопровержимое доказательство того, что ей это, напротив, может оказаться под силу… «Я так и знал, что он писал к вам! - воскликнул ее собеседник, - Вы маленькая лгунья, ваше высочество». «Лгунья я или нет, но принцу не безразлична», - стояла на своем принцесса, старательно пряча драгоценное письмо, которое принц написал ей при отъезде из Маленького королевства и которое она перечитывала так часто, что заучила наизусть.
Между тем Первый министр, судя по всему, хотел вернуть принца обратно в королевство не на словах, а на деле, а, кроме того, его, вероятно, исходя из некоторых соображений на этот счет, заботило сохранение брака молодых людей, причем он не отказывался от перспектив в этом направлении, даже если их сопровождала некоторая туманность, и потому, еще немного поразмыслив, он перестал отговаривать принцессу и ее подругу от путешествия. Через несколько дней он снарядил их в путь. Им были предоставлены достаточные денежные средства и нужные документы, их снабдили подробными рекомендациями, а, кроме того, им дали надежную свиту. Произошло же это…
- Вот я говорил тебе, Эрвин, что продажа ордена поможет нас обнаружить, - сказал Кристиан. - Даты сходятся точно.
- За тем лишь исключением, - возразил Эрвин, которому давно уже надоело выслушивать однотипные упреки за потерю по его вине орденской звезды, хотя он и сознавал их справедливость, - за тем лишь исключением, что известие о произведенной тобой сделке попало на стол к Первому министру слишком быстро, просто на удивление быстро, будто бы на крыльях…
- Голубиная почта? – вслух задал вопрос присутствующим и самому себе Кристиан и посмотрел на Софию.
- Первый министр не объяснил мне, как получил сведения, но об орденской звезде он действительно упомянул, - сказала она. - Он сказал, что орденская звезда стала путеводной звездой, а также отметил, что у вас плохо с деньгами, а раз так, то деваться вам будет некуда, придется держаться за свое место на борту «Великолепного», и это очень упрощает дело, ведь корабль не иголка, его найти не составит большого труда. Только бы не вмешалась затеваемая война…
С того самого дня, когда принцесса и ее спутники покинули Маленькое королевство (они поехали посуху, не морем, поскольку так было быстрее и безопаснее, предоставляя больше шансов найти следы тех, кого они искали), - с того дня прошло много времени.
Как только поступали новые сведения о местонахождении интересующего их корабля, входящего в состав эскадры одной из крупных держав, именно в это время взявшейся налаживать некоторые свои дела с помощью оружия, - как только эти сведения, за которыми они старательно охотились, используя все доступные средства, становились их достоянием, они тут же переезжали в тот город, который оказывался ближе всего к нынешнему местонахождению флота, «Великолепного» и находящихся на его борту двух молодых офицеров. Затем из газет они узнали о произошедшем сражении.
Наконец судно, пришедшее в порт, где они жили в то время, принесло известия о том, что «Великолепный», несмотря на потрепавший его шторм, благополучно добрался до столицы Островного государства. Молодые дамы затрепетали и помчались искать способ добраться до Острова (а добраться туда можно было только морем).
Их мучил вопрос, на который никто не мог дать им ответа до тех пор, пока они сами не увидят «Великолепный», не взойдут на его палубу и не наведут свои справки: вопрос о том, живы ли еще те, ради кого они пустились в свой далекий, долгий, запутанный путь. К счастью, они оказались живы…
Выплакавшись, принцесса София проявила способность к действию. Эта молодая особа, чувствительная и ранимая, а также, как верно подметил Кристиан, мало уверенная в себе, несмотря на свою знатность и счастливую внешность, постепенно освобождалась от довлеющей над нею привычки к повиновению и покорности, необходимость которых была ей внушена с детства и которые были хорошо ею усвоены… возможно, даже слишком хорошо.
Она переставала быть красивой куклой, в которую играют люди и обстоятельства, переставала быть жертвой во имя целей, отвлеченных от ее личной судьбы. Таким образом, ее оставляла свойственная ей инфантильность, и она начинала проявлять ранее не свойственную ей энергию, - с трудом, робея и теряясь, но все более уверенно выбирая собственный жизненный путь, отвергая то, что мешало, привлекая и стремясь удержать то, что тянуло ее к себе, что было ей необходимо...
У Софии имелись инструкции Первого министра, которые она признавала правильными и которым собиралась следовать. Инструкции эти гласили: как только ей удастся встретиться с принцем, она должна постараться немедленно сделать все, от нее зависящее, чтобы открыть его настоящее имя местным власть предержащим лицам и вообще всем окружающим, предав широкой гласности его местонахождение, то есть обнаружить его для всех.
- Первый министр сказал, - объяснила она Кристиану, - что вдали от родины тебе угрожает не только опасность погибнуть под чужим именем в бою. Люди, которые не хотят твоего возвращения в королевство, постараются использовать созданную тобой ситуацию с исчезновением и сменой имени и подстроить все так, чтобы ты исчез уже навсегда. Он считает, что есть такие люди, которым это выгодно. Между тем твое имя, как только оно окажется произнесенным вслух, будет тебе защитой. Убить ничем не примечательного смертного куда проще, чем убить принца крови, в какой бы стране и как бы далеко от родины он ни находился.
Кристиан не любил Первого министра, ему претило оказаться ему обязанным, и он было заартачился.
- Может быть, это и есть та ловушка, в которой он подозревает других, - проворчал он. - С чего это ему стало выгодно, чтобы я вернулся? Он ведь поддерживал короля.
- Я не знаю, какие расчеты могут двигать его поступками, - сказала София, - Но только ведь Первый министр мог и не ставить меня в известность о том, что твой след наконец обнаружен. Но он рассказал мне об этом и оказал мне содействие при отправке в путь, на встречу с тобой.
- Значит, ты ему веришь?
- Его слова очень похожи на правду, - пожала плечами София, - а поступки не противоречат словам.
- И что ты намерена делать?
- Намерена попросить, чтобы ты мне доверился.
А еще София была намерена отправиться к главе здешнего рыцарского Ордена, являвшегося также и главой Островного государства, к великому магистру, и, получив аудиенцию, в чем, как она полагала, ей не откажут, открыть ему, какую золотую птицу ветры странствий занесли ненароком в его владения. Она прибыла на Остров под своим именем, и у нее имелись все нужные документы, чтобы предъявить доказательства настоящего имени «офицера Кембла». Кристиан еще поколебался, не говоря ни да, ни нет, но наконец пожал плечами.
- Ну, - пробормотал он (опять сжигая за собой мосты, уже которые по счету), - наверное…
Впрочем, у него осталось ощущение, что София не слишком-то и ждала его согласия. Ей и так все было ясно, услышав же то, что он счел возможным промямлить в знак своей окончательной капитуляции, она немедленно вскочила на ноги и уже, по-видимому, хотела бежать, исполнять задуманное… но вдруг что-то вспомнила.
- Ах, - воскликнула она, - я не представила нашу свиту!
Кристиан глянул на нее с недоумением. По ее словам и тону выходило, что эта самая свита если уж и не слишком многочисленна, то все же должна занимать какое-то место в пространстве, между тем вокруг никого не было ни видно, ни слышно.
Однако София знала, что говорила. Она выглянула в дверь и пригласила войти находившегося снаружи, вблизи этой двери человека.
- Это господин Пфайффер, - объявила она с торжеством, указывая на мужчину средних лет, среднего роста и какой-то чрезвычайно средней, ничем не примечательной наружности. - Наш спутник, советчик и защитник. Без него мы часто чувствовали бы себя неуютно.
- Ваше высочество, - со всей дворцовой церемонностью поклонился тот сидящему на постели в больничном халате и с выставленной вперед забинтованной ногой молодому человеку.
У Кристиана мелькнула мысль, что этому субъекту больше подошло бы не его имя, Пфайффер, то есть «свистун» (от pfeifen – свистеть), а, скорее, что-то вроде Grauman – серый человек. Он забыл, что, как известно, эти самые «серые», люди тени, то есть скрытности, часто представляют собой совсем не то, что просто тень. Впрочем, он был очень взволнован свалившимися на его голову неожиданностями, до такой степени, что почувствовал себя даже ослабевшим, и потому плохо отдавал себе отчет в том, что происходило и продолжало происходить вокруг, ведь даже самые счастливые неожиданности выматывают.
Итак, уставший принц прилег на свою скромную не по титулу больничную коечку, а принцесса оставила его на время, чтобы в сопровождении господина Пфайффера отправиться по делам. О том, что он остался не в одиночестве, и у двери его палаты появились два стража, Кристиан узнал позднее. Тогда о мерах безопасности у него и мысли не возникло. Иветта и Эрвин ушли вместе с принцессой, хотя было очевидно, что в смысле практической помощи от них толку будет мало.
Уходя, София думала о том, как это странно, что свидание с Кристианом, о котором она столько времени мечтала и которого так боялась одновременно (что, если предчувствие обмануло бы ее!), уже, - удивительно! - осталось за спиной. Но это свидание было чрезвычайно важной вехой, и оно ее воодушевило. Теперь она точно знала, что ее любимый жив и вскоре, так или иначе, будет здоров, а также еще раз убедилась, что не только любит сама, но и любима. Письмо, окрылившее ее, не лгало и не потеряло своей актуальности за давностью времени…
Ей, конечно, не слишком понравилось, как он выглядит, она встревожилась, но уповала на лучшее. В конце концов, как бы худ и бледен он ни был, он не лежит пластом, а сама она полна сил и энергии, значит, она его долечит, приведет в порядок и… и все будет отлично! Кроме того, ее обнадежил пример Иветты, друг которой был здоров и счастлив вновь увидеть свою подругу. И не только увидеть.
Молодым людям сопутствовала удача. Все деловые вопросы вскоре оказались улажены также блестяще, как и личные. Впрочем, с тех пор, как София узнала, что с Кристианом ничего непоправимого не произошло, она поверила, что иного и быть не может.
Великий магистр принял принцессу из Маленького королевства, говорил с нею и, отдав дань удивления в отношении приключений ее супруга, да и ее самой тоже, сразу же при том заверив ее в своем благорасположении, затем, после некоторого последующего размышления, прислал к ней и к принцу своего подчиненного, чтобы передать приглашение погостить в его резиденции: принцесса просила его о помощи, объяснив, что принц не в состоянии отправиться в обратный путь на родину, так как еще болен и нуждается в лечении, - вот он и решил требуемую помощь оказать.
Размышлял же он, видимо, примерно в следующем порядке: пусть Маленькое королевство и трудновато отыскать на карте, но все же оно там присутствует, а раз так, то данным обстоятельством пренебрегать не стоит. К тому же, хотя принцев на белом свете не так уже мало, однако не так уж и много все-таки. Опять же следует принимать в расчет связи с Великим королевством и нынешней «Владычицей морей»…
Посланец великого магистра явился в госпиталь со всей положенной в таких случаях помпой, в роскошном мундире, поверх которого был наброшен плащ традиционного цвета, украшенный нашитым на плече орденским крестом, и с должностными сопровождающими лицами, разумеется, и, озарив своим явлением скромную больничную палату, со свей любезностью светского человека выполнил поручение своего патрона, не преминув присовокупить, что делает это с удовольствием.
Описанное посещение, весьма знаменательное, произошло через пару-тройку дней после беседы принцессы и главы Ордена, в течении которых принцесса регулярно бывала в госпитале. К этому времени в окружающий мир стали просачиваться прелюбопытные сведения…
Отчасти следуя уже принятому ранее решению вернуться к прежней жизни, отчасти благодаря нажиму вновь обретенной подруги соглашаясь объявить свое имя, Кристиан ставил себя в положение, которое неминуемо должно было привлечь к ему пристальные взгляды общественности.
С одной стороны, к нему возвращались прежний почет и прежние привилегии, положенные ему по праву рождения, а с другой он становился объектом назойливого любопытства, причем в тот самый момент, который не являлся для него благоприятным. Все же он был еще слишком для этого не в форме… Но тут уже ничего нельзя было поделать.
Вскоре островитяне и их гости узнали, что к ним пожаловала ненароком важная персона. Пусть принц происходил из небольшой страны, но, тем не менее, он был настоящим принцем, к тому же его история оказалась такой удивительной… Конечно, их высочествам случалось и прежде, и потом служить в армии и на флоте, также, как и другим представителям фамильной знати многих стран, но делать это втайне, скрываться до сих пор в голову никому из них, кажется, не приходило… по крайней мере это явление не было массовым…
Инкогнито принца следовало как-то объяснить, оно и было объяснено: его причудой заслужить несомненную военную славу личной доблестью, доказав себе и окружающим, что он кое-что значит и сам по себе, безотносительно его принадлежности к знатной правящей семье.
Присутствие прелестной принцессы, которая приехала за ним буквально с края света, наводило на размышление о трогательной любовной истории. В общем, все это было чрезвычайно занимательно.
Офицеры, служившие с Кристианом на «Великолепном», пытались понять, почему они не разглядели в нем принца раньше. Судовой врач силился вспомнить, в самом деле он не собирался оттяпать принцу ногу, как простому смертному, или все же заряженный пистолет, нацеленный ему в голову, оказал некоторое влияние на развитие событий.
Капитан почувствовал себя раздосадованным, ведь из-за этого высокопоставленного мальчишки он теперь в какой-то мере оказался в дураках, а мог попасть и в тем более неприятную ситуацию.
- Погиб бы этот щенок, - размышлял он, - а тут вдруг да обнаружься, кто он такой. Объясняйся тогда с разными чинами из нашего Адмиралтейства… из ихнего Адмиралтейства…
Не зная, как вести себя, капитан на всякий случай принял по возможности непроницаемый вид, так что окружающие могли только гадать о том, не был ли он на самом деле посвящен в тайну молодого офицера, а также счел правильным нанести его вдруг обнаружившемуся высочеству визит.
Поскольку же капитан был человеком бывалым и имел некоторую привычку вращаться в обществе, то при своем посещении он держался вполне естественно и произнес те несколько вежливых фраз, которые и следовало, вероятно, сказать в таком особенном случае.
- Мне будет приятно вспоминать, кто служил под моим началом, - сказал он в заключении. - Для меня и для всего моего экипажа это честь. Надеюсь, ваше высочество, ваши воспоминания о «Великолепном» также окажутся не из самых плохих. Желаю вам скорейшего выздоровления…
- А вообще, в чем-то он с самого начала был не таким, как прочие, - размышлял затем капитан. - Эта орденская звезда… - капитану рассказывали о редкой драгоценности, обнаружившейся в багаже его подчиненного, хотя сам он ее не видел. - Упрямый, как осел… - капитан вспомнил маневры при слабом ветре, а также то, как юноша грозил врачам пистолетом, требуя, чтобы ему сохранили раздробленную пулей ногу. - Но девочка на самом деле прелесть… - тут капитан подумал про молодую принцессу, которую видел во время своей аудиенции. - Повезло мне, значит, покомандовать принцем, - резюмировал он, уже вполне довольный собой, и затем, вернувшись в свой временный дом на берегу, свысока пообещал своей «кошечке» при случае, может быть, представить ее его высочеству.
Впрочем, случай для этого так и не подвернулся: на другой день после посещения капитана принц и его спутники по приглашению великого магистра перебрались во дворец, а в городе его высочество стал появляться позднее того времени, когда «Великолепный» уже покинул островную гавань.
По поводу приглашения великого магистра София сочла правильным посовещаться не только с Кристианом и друзьями, но и со «своей свитой», то есть с господином фон Пфайффером, чем напомнила Кристиану его мать, леди Элеонору, которая точно также все совещалась и совещалась с Первым министром, и досовещалась до того, что вышла за него замуж… Впрочем, Софии это никак не грозило, она уже была замужем и теперь не по расчету, а по любви.
Решение было принято при одобрении «свиты», пассивном согласии самого принца и при горячем желании воспользоваться им со стороны Эрвина и Иветты, которым, пребывающим на седьмом небе от счастья, ужасно захотелось расцветить это блаженное состояние еще и роскошной жизнью в роскошном палаццо. А почему бы и нет?
Эрвин к тому времени уже распрощался со своим местом службы на «Великолепном» (события развивались быстро). Капитану он объяснил, что теперь, когда его молодой господин, которого он сопровождал с самого начала его странствий, вновь будет жить под своим именем и так, как положено жить человеку его звания и положения, он, разумеется, должен находиться при его особе также на ином положении, с которым служба в корабельном экипаже не совместима.
Капитан вздохнул и вернул ему свободу в виде расторгнутого контракта без проволочек. Впрочем, так или иначе, молодой офицер уже ставил свое начальство в известность о том, что выходить в новое плавание на «Великолепном» в сложившихся обстоятельствах не сможет, и они даже достигли в этом вопросе соглашения.
С переездом затягивать не стали. Так Кристиан и покинул место, в котором провел столько времени и столько пережил.
Кристиан попросил провожавших его с наилучшими пожеланиями служителей устроить его отъезд как-нибудь так, чтобы это было наименее заметно для окружающих. Собираясь в дорогу, он в первый раз после своего ранения оделся в свой офицерский мундир. Правда, этот наряд был к лицу лейтенанту Кемблу, но теперь не слишком соответствовал принцу Кристиану, однако ничего другого под рукой не имелось.
До ворот госпиталя, где ждал присланный из дворца экипаж, было далеко. Предстояло спускаться по лестницам, пересечь обширный мощеный двор. Кристиану, еле ковылявшему с помощью костылей, пришлось согласиться, чтобы до ворот его доставили на носилках, так что в госпиталь его на носилках принесли, на носилках из него и унесли.
Это было, конечно, досадно, но пришлось ему стерпеть, лежа на спине и глядя в потолок, а затем в небо и утешаясь тем, что вряд ли кто будет таращиться на обычные носилки, на которых кто-то лежит, укрытый до подбородка простыней (он попросил накрыть его, чтобы мундир не бросался в глаза), в то время как нарядные красивые женщины, сопровождавшие его, ушли, опять-таки по его просьбе, вперед.
У ворот он при содействии служителей и Эрвина пересел в карету… Он был обут только в один сапог и все еще не мог наступать на забинтованную ногу… И вот карета тронулась, и Кристиан в первый раз из ее окна увидел старинный город с крутыми узкими улицами, то и дело переходящими в лестницы, которые вели к подножию все новых и новых церковных строений, во множестве возведенных здесь среди невысоких жилых домов…
Из лестниц и монастырей
Весь этот город состоит…
Глядя на оригинальный городской пейзаж, Кристиан особенно остро ощутил, насколько он оказался оторван от жизни в последнее время, сколько жизненных впечатлений и радостей прошло мимо него…
София, сидевшая рядом с ним, держа его за руку, поглядела на его помрачневшее, изжелта-бледное лицо и подумала, что он не рад переезду во дворец, что ему претит быть обязанным кому-то, в данном случае великому магистру. Отчасти она была права, но при этом Кристиан также думал о том, что, если отведенные для него апартаменты окажутся достаточно уединенными, то тем лучше: его никто не будет видеть, кроме близких и слуг, до выздоровления.
Между тем в госпитале в последние дни он все время ощущал себя на виду, так что и помыслить не мог, чтобы высунуть нос из двери своей палаты или паче того выйти на галерею, где можно было подышать свежим воздухом и развлечься, разглядывая двор, ведь стоило ему там только появиться, как все начинали теперь уж таращиться на него.
В самом деле, окружавшие здесь Кристиана люди, и его сосед по палате, и другие раненые, находящиеся на излечении, и врачи, и служители, и сиделки, и дворники, и привратники, и посетители, навещавшие больных, были, конечно, ужасно заинтересованы и заинтригованы суетой и шумихой вокруг этого казавшегося с виду таким скромным и обыкновенным юноши.
Для начала его навестила молодая и до того красивая и нарядная дама, что просто с ума сойти, а потом потянулись визитеры, да все столь важные… Разумеется, к этому времени Кристиана почтило своим особым вниманием и главное госпитальное начальство: его нахождение во вверенном этому должностному лицу учреждении и состояние его здоровья стали предметом пристального внимания.
Соседа его куда-то перевели, к двери палаты приставили охрану (сменившую тех временных сторожей, оставленных здесь по распоряжению сопровождающего принцессы), саму палату прибрали, глиняную посуду заменили на стеклянную и металлическую, полы мыли три раза в день и так далее…
Одним словом, молодому человеку не давали покоя, между тем, как это уже упоминалось, сделаться вдруг объектом пристального повышенного внимания окружающих в данное время и при данных обстоятельствах являлось для него решительно лишним. Ему хотелось бы, чтобы его видели другим. Гордость его страдала... К тому же он понимал, что люди не только смотрят, но и пускаются затем в различные пересуды.
- Наверное, думают, что у меня не все дома, раз я решился служить под чужим именем, позволив помыкать собою, - думал он с грустью. - А что напечатают газеты! Какая пища для острословов…
Но он знал, что такова плата за ошибку, а раз так, то лучше заплатить ее побыстрее и забыть об этом по возможности. Что же касается исправления ошибки, то ему уже стало ясно и до приезда Софии, что ее необходимо исправить…
Совладав кое-как со своими чувствами, он отвел взгляд от окошка, откинулся на спинку сиденья, заставил себя улыбнуться принцессе и пожал в ответ ее руку. Правда, улыбка вышла несколько печальной. Так всегда и бывает. Даже в самом светлом счастье чего-то да недостает. В данном случае недоставало здоровья. А кроме того, мучил стыд - стыд за совершенные ошибки, стыд перед верной подругой.
Гостям великого магистра отвели несколько комнат, группировавшихся вокруг маленького садика, причем и комнаты, и садик были выдержаны в восточном духе. Этот чудесный оазис находился на отшибе от главных помещений дворца и имел отдельный вход из города. Здесь было тихо, уединенно, удобно, а также богато и сказочно красиво (что на самом деле не всегда идет рука об руку).
Окна и двери всех комнат выходили в сад, окружая его по периметру своей резьбой и витыми белыми колонками. Пояс оконного декора зрительно поддерживался зубчатым парапетом, который обрамлял крыши зданий поверху, наподобие ажурной ленты.
Дворецкий, встретив гостей чрезвычайно любезно, передал им пожелание великого магистра устроиться со всем возможным комфортом и отлично отдохнуть. Сам хозяин дворца, по словам все того же дворецкого, был занят делами и не имел возможности встретить приезжих лично, о чем весьма сожалел. Оно и понятно - принц из Маленького королевства был, конечно, настоящим принцем, но в то же время оставался слишком мелкой сошкой, чтобы магистр, исходя из далеко идущих политических соображений оказавший ему гостеприимство, побеспокоился из-за него лично.
Однако молодые люди поступили со всей мудростью, обычно свойственной людям старшего возраста, уже на собственном опыте узнавшим, что к чему, и не стали обижаться и унывать. Они наскоро распределили комнаты и отправились обживать их.
Кристиану отвели главные и наиболее большие, поэтому его уделом стала парадная спальня, в которой он и заснул вечером, сам не помня как, на роскошном королевском ложе, подобное которому было ему памятно только по его свадьбе, поскольку ключевой момент этой церемонии признавался всеми настолько важным с государственной точки зрения, что потребовал водворения новобрачных в парадные королевские апартаменты.
Но сейчас никакие воспоминания и ассоциации его не посетили. Он устал от хлопот и волнений переезда, его измучил новым осмотром навестивший его вскоре же, после дворецкого, личный врач магистра… Да и вообще, известно, что все перемены требуют отдачи душевных сил, даже если они происходят решительно к лучшему.
Засыпая, Кристиан думал о том, как это странно, что свидание с Софией, о котором он столько времени даже не смел мечтать и о котором все же мечтал, желая и боясь одновременно, уже (удивительно!) осталось за спиной. А ведь это свидание было чрезвычайно важной вехой, и оно кардинально меняло все - и внутренне, и внешнее, и в настоящем, и в будущем.
Когда происходят такие вот эпохальные преобразующие события, остается только диву даваться, до чего же неумолимым пребывает при этом безостановочный ход времени. Трагедия ли случилась у человека, счастье ли его посетило - миг миновал, и нет его, а время торопится дальше, дальше, и напрасно просить его не спешить, остановиться, получив возможность прочувствовать неповторимость момента.
Молния ударила в дерево, дерево сгорело, а жизнь продолжается. Пролился долгожданный дождь, расцвели цветы, и жизнь продолжается. Жизнь продолжается, всегда, непременно, вопреки всему и благодаря всему.
Человек еще не успел ничего толком понять и осмыслить в должной мере, отдав заслуженную дань из ряда вон выходящему приключению, но уже поневоле перешагнул через этот порог, и должен жить дальше, а жить - значит, идти в ногу со временем, хочешь ты того, нет ли…
И вот в свои права буднично вступают новые будни. Это самое обидное в праздниках - то, что они по существу мимолетны. Их ждешь со всем напряжением души, а они случаются и тут же проходят.
- Но завтра я увижу ее снова, - подумал Кристиан на этом месте своих слегка сбивчивых размышлений и дальше сосредоточился на том, как бы побыстрее заснуть и приблизить это самое завтра. София легла спать в другой комнате, пожелав ему спокойной ночи и оставив до утра.
На другой день утром Кристиан открыл глаза, разбуженный мелодичной трелью птицы, доносящейся из сада, и увидел себя находящимся в роскошных апартаментах, казалось, в точности повторявших самые лучшие образцы восточных покоев.
Молодая красивая женщина в легком шелковом домашнем халате и комнатных туфельках на босу ногу осторожно, стараясь ступать бесшумно, в чем ей помогал пушистый ворс пестрого ковра, вошла в комнату из сада через приоткрывшуюся застекленную дверь, пригляделась к лежащему на постели молодому человеку и заметила, что он уже проснулся. Тогда она, выдавая владевшее ею радостное возбуждение, сделала движение, будто хотела, как девочка подпрыгнуть на месте, так что слегка щелкнули, оторвавшись на миг от пола, каблучки ее туфелек, и бросилась к нему.
- Тут просто восточная сказка! – воскликнула она, садясь на край постели. - Кристиан, это сказка, - улыбаясь, она схватила его за руку. - Я никогда не видела такой прелести. Мне очень здесь нравится. И так удобно, так уединенно и тихо. Мне хочется еще раз поблагодарить хозяина за его гостеприимство. Как тебе спалось, хорошо?
Кристиану осталось только улыбнуться в ответ и признать, что спалось ему хорошо.
- Нога болит? – продолжала задавать вопросы София. - Но ничего, ничего, врач обещал сделать все возможное… Все наладится, я уверена. Не волнуйся. Как может быть иначе? – она не продолжила своей мысли, но было понятно, что она хотела сказать, как может быть иначе, то есть плохо, если все обстоит так хорошо, ведь они наконец на самом деле встретились. - Можно, я тебя поцелую? – вместо всего этого произнесла она, сияя, как утреннее солнышко.
Он сказал, что не можно, а нужно. Она сказала, что тоже так считает, и привела свое намерение в исполнение. Они отвыкли друг от друга, тем более, что толком никогда и не привыкали… строить отношения нужно было начинать заново, причем с учетом произошедших перемен и накопившегося опыта. Это волновало и даже слегка пугало (как бы опять не оступиться), но также завораживало открывавшимися перспективами.
- Позавтракаем здесь, - говорила она далее. - Ты хочешь есть? Тебе обязательно нужно хорошо питаться. Ты так похудел. Я сейчас распоряжусь насчет завтрака.
- Может, позовем Эрвина и Иветту? – предложил Кристиан, когда речь зашла о завтраке.
- Они еще спят, - сказала София и улыбнулась. Несколько минут назад она, забывшись, по привычке последних месяцев, смело вошла в комнату подруги, куда смелее, чем минутами позднее в спальню Кристиана, и тут же поняла, что поступила так напрасно, потому что увидала смятую постель и два обнаженных тела, раскинувшихся на ней в блаженном усталом сне.
- Хорошо, что Эрвин уже успел уволиться со службы, - сказал Кристиан. - А не то опоздал бы.
- Тогда его могли бы уволить за опоздание.
- Нет, за это не списывают, зато наказывают. Назначили бы взыскание и лишили увольнительных.
- Какой ужас…
- … для Иветты…
- Для них обоих.
На этом месте малозначащего, краткого и сбивчивого диалога молодые люди обнялись и снова поцеловались.
- Мне показалось, что все это сон, - сказал Кристиан. - Когда я сейчас проснулся, мне показалось, что это все мне приснилось. Этот дворец, комната, сад… И ты тоже… Сон…
- Я не сон, - сказала София. - Я настоящая. Я приехала с края света сказать тебе, что ты нужен мне и что ты принадлежишь мне, навсегда.
- Согласен, - сказал Кристиан, махнув рукой. Он не был поэтом и потому не умел говорить так красиво, хотя ему иной раз удавалось выразить свои мысли и чувства вполне доходчивым языком и даже расцветить их ненароком вырвавшимися у него по ходу дела комментариями и замечаниями, вроде упоминания о «сказочной девушке», благодаря чему у этой девушки, казалось бы, такой нежной, такой слабой, нашлось столько сил, чтобы поспорить с судьбой за них обоих…
Сочинявшая сказки, она сама вдруг оказалась вовлечена в водоворот и удивительных, и трагических событий, которым может позавидовать любая сказочная история, способная заворожить слушателей рассказом о чудесных приключениях, пережитых опасностях и торжестве любви и справедливости в неизменно счастливом финале. В самом деле!
Спасая ради своей любви зачарованного королевой фей рыцаря Там Лина, прекрасная Дженет заключила возлюбленного в объятия и не выпустила из рук, даже когда повелительница Зеленой страны последовательно превратила его в змею, в ветвь терновника с острыми шипами и в раскаленный косок железа.
Стремясь вернуть себе любовное счастье, принцесса София отправилась искать принца Кристиана по белому свету, нашла его на далеком острове в далеком море, но больным, со сломленной волей, а потом приложила все свои старания, сделала все для того, чтобы оказать ему необходимую помощь, возможно, спасти его. Она встретилась с ним в наиболее тяжелое для него время, но не испугалась, не отступила, и ее любовь снова пересилила судьбу: найдя его, она сумела его исцелить, и духовно, и телесно.
*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ***
Глава 3.
Эпизоды из райской жизни.
«Живи, пока живется, вкушай покой блаженный.
Твоим дворцам высоким нет равных во вселенной.
Едва проснешься утром — отказа не встречаешь
Желанию любому иль прихоти мгновенной».
Абу аль-Атахия, на пиру у халифа Харуна Ар-Рашида.
Как уже упоминалось, «восточные» дворцовые покои были расположены таким образом, что, входя составной частью в комплекс дворца, тем не менее являлись полностью автономными. У них был отдельный вход с улицы, и они группировались вокруг внутреннего садика, в который выходили двери всех комнат, причем парадные включали спальню, столовую и кабинет, а также туалетную и ванную, которые располагались по одной стороне сада, к другой же стороне примыкали менее помпезные помещения для свиты и слуг.
С внутренней стороны дома вдоль всех комнат и с той, и с другой стороны проходил коридор, замыкавшийся комнатой, напоминавшей что-то вроде приемной и так и называвшейся - приемная, через которую и осуществлялось сообщение с внутренними покоями дворца, в том числе со служебными.
Слуги никогда не сновали через сад, занимаясь своим делом, то есть обслуживая господ.
Поскольку расположение «восточных» покоев предусматривало возможность уединения, их использовали для почетных гостей. Согласно неофициальной дворцовой хронике, первой в «восточных» покоях жила одна дама, скажем так, хорошая знакомая того хозяина дворца, при котором эти покои и были устроены. Так что здесь не случайно все дышало и восточной негой, и прелестью.
Внутренний садик состоял из двух частей. Первая часть имела выход из
дворцового комплекса на одну из примыкающих к нему городских улиц и представляла собой подобие крошечного дворика, в котором едва могла поместиться дама в широкой юбке конца XVII и начала XVIII века, раздутой по бокам с помощью пышных подкладок на бедрах, какие сейчас уже были не в моде.
Внешнюю стену увивал виноград, свешиваясь на массивную надежную дверь, запиравшуюся изнутри замком и засовом, а над всем пространством дворика-прихожей раскинуло свои ветви-плети вьющее растение с большими вырезными листочками, перемежаемыми ярко-малиновыми соцветиями. Лепестки и отдельные цветки этих соцветий постоянно падали вниз и устилали вымощенный разноцветной каменной плиткой пол. Утром во дворик нельзя было выйти без того, чтобы не пройти по ковру из малиновых цветов, с нежным хрустом ломавшихся под каблуками.
По обе стороны дворика были устроены узкие клумбы, в которых культивировались растения, способные жить в тени, ведь дворик из-за его крошечных размеров и вьющейся цветущей лианы наверху всегда находился в тени и напоминал дно колодца. Несмотря на то, что тень мешала солнечным лучам лелеять посаженные здесь цветы, они росли сочными и яркими. Особенно хороши были золотистые, наподобие шаров, качающиеся на высоких мощных стеблях. Золотистые шары поднимались до середины высоты стен, выкрашенных в тусклый сероватый цвет, что только подчеркивало красочность пушистых соцветий.
Из дворика в собственно сад путь лежал через глубокую арку под нависающим сверху крытым переходом, и эта арка также была снабжена дверью, только не сплошной и не из дерева, а в виде сквозной кованой решетки, которая имела не менее надежный засов. Кроме того, возле внешней стены было пристроено маленькое помещение, свидетельствующее о том, что когда-то здесь предусматривался пункт охраны, так что с точки зрения безопасности все было предусмотрено.
Пройдя под гулкой темной аркой мимо железной решетчатой двери, посетитель или обитатель «восточных» покоев попадал уже во внутренний сад, после тесноты и сумрака дворика-прихожей поражавший обилием света. Впрочем, тут наблюдался скорее оптический эффект, нежели садик на самом деле мог произвести впечатление величиной своей площади и соответствующего ей воздушного пространства.
Стены дома имели белый цвет, а большое число высоких окон и дверей, сверкающих прозрачным стеклом, добавляло блеска и кажущегося простора, сам же садик был мал, хотя и разбит с таким расчетом, чтобы использованным оказывался каждый клочок драгоценной земли. По существу, это тоже был скорее дворик, чем сад в полном смысле этого слова, поскольку почти все его пространство было также вымощено, и только возле стен оставались свободные места для посадок.
Из деревьев здесь росло всего одно, но большое и раскидистое, крона которого сохраняла тень даже в самые жаркие и солнечные дни, каких на острове было большинство. Это был платан, очень старый, с большими, выпирающими из земли корнями, которые перепутались и срослись между собою, и глубокими бороздками, проходившими по темной коре. В тени его обильной, шепчущейся с ветерком листвы на площадке возле древесного ствола стояла легкая садовая мебель - лежанка с изголовьем, кресла, столик. Другой беседки здесь не имелось.
На противоположной этому тенистому оазису стороне садика располагался красивый фонтан из белого мрамора в виде высокой, почти в человеческий рост стелы с волнистым верхом, по всей плоской стене которой лепились мраморные ракушки. Вода вытекала из круглого отверстия, устроенного в верхней части и обрамленного лепестками цветка, и наполняла нижерасположенную чашу первой ракушки, из которой, переполнив ее, быстрыми тонкими струйками сбегала в две нижние чаши, затем снова собиралась в одну, и так далее, до самого низа, где оказывалась перелитой в маленький водоем, в котором росли кувшинки и плавали пестрые рыбки.
На Острове было плохо с пресной водой, так что гости, любуясь фонтаном, выразили удивление, почему драгоценная влага используется столь расточительно. Дворецкий, показывавший им апартаменты, объяснил в ответ, что в фонтане бежит не питьевая вода, но очищенная морская, из которой с помощью фильтров удалили часть солей. Она годится для декорирования садов, отчасти для поливки растений и для прочих хозяйственных нужд, но пить ее нельзя, к тому же с нею надо обращаться умело: остатки находящейся в ней соли портят трубы, оседая на их стенках, и засаливают почву, поэтому требуется дополнительная чистка оборудования и через определенное время замена части плодородного земляного слоя.
Вдоль стен по всему периметру сада в обе стороны от фонтана пролегала белой лентой мраморная дорожка, а по сторонам благоухали цветочные клумбы. В одной рос розовый куст, высокий и усыпанный шипами, но розы на нем благоухали чудесные. Как же можно обойтись без роз в восточном раю!
Неподалеку от розового куста находились посадки сирени, которая цвела только пару месяцев в году, прочее же время радовала глаз темно-зеленой пышной листвой, оттеняющей прочие находившиеся поблизости соцветия. Сейчас, к сожалению, стояла пора, когда сирень уже отцвела…
Поскольку, как уже упоминалось неоднократно, сад был очень мал, то ни один клочок земли и даже стен не пропадал напрасно. На стены между окнами были приделаны большие вазы в виде раковин. В них росли вьющиеся растения, спускавшиеся кудрявыми плетями вниз, а также цветы, которые были особенно хороши или утром, или в полдень, или вечером.
Вьюны пестрели темно-розовыми и желтыми мелкими цветочками, а над ними цвели другие цветы, между которыми весь день прятались мало заметные среди крупных голубых головок еще одного садового растения закрытые и как будто привядшие белые венчики, оживавшие только с наступлением прохладных сумерек, как раз тогда, когда их соседи смежали свои лепестки, словно опускали ресницы.
Белые цветы раскрывались звездами, нежно серебрящимися в сумерках, и начинали источать вокруг себя упоительный, одуряющий аромат. Они цвели, таинственно мерцая в темноте, всю ночь до рассвета, когда, усталые, закрывали свои венчики, прячась от палящих солнечных лучей, слишком жарких для них, ночных красавиц.
- … Она всегда ходила в черном платье. В черном платье и густой черной фате, скрывавшей лицо, как если бы это лицо было обезображено вследствие тяжелой болезни, оспы, и его надо было скрывать. Она говорила, что поставила на себе крест, потому что крест поставила на ней судьба, и с этим ничего нельзя поделать, ведь с судьбою не поспоришь. Подумать только, пятеро мужчин, и все сгинули в море после того, как сходились с нею.
София сидела в изножье лежанки, которая всегда стояла в садике под платаном, в его освежающей приятной тени. Она была одета в легкое платье из светлого сатина, подпоясанное пестрым газовым шарфом, прямое, без подкладок под юбки, как это делалось несколько лет назад. Этот простой и в то же время изысканный наряд шел к ее цветущей чувственной красоте. Ветви тихонько шелестели у нее над головой, слышался щебет какой-то пичуги, невидимой в кипени густой листвы.
Лежанку занимал Кристиан, молодая женщина устроилась у него в ногах таким образом, чтобы положить себе на колени его больную ногу. Врачи прописали молодому человеку «процедуры», которые должны были устранить негативные последствия ранения: болезненные ощущения, неподвижность стопы и тому подобное. Раз в день являлся массажист, который старательно разминал и растирал ногу, а затем прикладывал к ней примочки и бинтовал ее, как обычно.
Этим специалистом, отрекомендованным с самой лучшей стороны, был толстенький монашек средних лет, веселый и говорливый, причем говорил он на местном диалекте, смешавшем арабскую и итальянскую речь, в которую по собственному почину добавлял французские и английские слова, но в целом пациент вскоре научился понимать его, отвечая ему на французском.
Монашек был слепцом, с рождения. Недостаток зрения возмещали ему, как это и бывает часто в таких случаях, острота осязания и слуха. Издавна считалось, что самые лучшие костоправы – слепцы. Приобретенная ими чуткость в этом отношении выше всяких похвал. Служил монашек в госпитале.
Когда принц с некоторой долей неловкости, памятуя о том, как много дела у служащих госпиталя по уходу за больными и как ответственно, с полной самоотдачей они выполняют свои обязанности, сказал ему, что сожалеет о доставляемых при выполнении его обязанностей неудобствах, ведь монашку приходилось специально приходить во дворец, чтобы провести сеанс, тот живо воскликнул, что, напротив, очень и очень рад случаю посетить дворец.
- Мне здесь не доводилось бывать еще ни разу, - объяснил он.
Глядя на его поднятое вверх лицо, на отсутствующий взгляд, устремленный в никуда, пока чуткие умелые руки выполняли свою работу, Кристиан думал о том, какие впечатления может получить незрячий человек от посещения места, даже такого красивого и необычного, как это, которое он все равно не видит. Однако монашек был явно доволен, не на словах, а на деле, и впечатления у него оставались самые радужные.
Зато у Кристиана впечатления от его визитов складывались прямо противоположные. Ему бывало больно во время сеанса массажа, причем массажист как будто нарочно находил самые чувствительные места и их-то и растирал наиболее тщательно, после же сеанса растревоженная стопа ныла и ныла, словно больной зуб, а примочки, призванные помочь как раз в этой беде, не помогали, даже напротив.
- Жжет там все что-то, - не смог не пожаловаться Кристиан Софии после одного из посещений массажиста, морщась и показывая на свою забинтованную стопу. Он полулежал на кушетке в садике под платаном, вытянув ногу на подложенной под нее подушке.
- Жжет, вероятно, от мази, - сказала София. - Наверное, так и должно быть, но, с другой стороны, если это слишком неприятно, даже больно, то мучиться никакой надобности я не вижу. Давай, я сниму повязку, вот и все.
Кристиан поглядел на нее почти с испугом. За время своей болезни он привык беспрекословно слушаться врачей. Ему не приходило в голову, что медицинское назначение можно пересмотреть по собственному разумению и даже самопроизвольно отменить. В госпитале о таком и не слыхивали, там в подобных вопросах царила почти военная дисциплина.
Кроме того, со времени своего ранения он все более и более смотрел на свою ногу, словно бы на чужую. Он боялся ее даже коснуться и избегал рассматривать во время перевязок изуродованную шрамами стопу, которую смело трогали врачи, но не он сам. София же, судя по всему, была чужда его комплексов по этому поводу. Она села в изножье лежанки, разбинтовала его ногу и сняла с нее пахучие от мази примочки.
- Больше похоже на какую-то гадость, - сказала она беспечно, рассматривая следы мази на своих пальцах. - Погоди-ка.
Вызванная ею служанка быстро побежала в дом и вернулась с кувшином и полотенцем. Намочив полотенце водой, София стерла с помощью влажной ткани всю мазь с ноги Кристиана и вытерла ее насухо, потом опять села на прежнее место и положила больную ногу молодого человека себе на колени.
Кожа на стопе была так часто умащена разными лечебными средствами, что они в нее въелись и придали ей темный, бурый цвет. Тем не менее при ярких солнечных лучах хорошо был виден грубый шрам, образовавшийся от вонзившейся в подъем стопы крупной ружейной пули, обычно производившей обширные, часто роковые разрушения в месте своего попадания, и отходившие от этого центра в разные стороны более или менее кривые шрамы, отмечавшие места разрезов, сделанные во время первой и последующих операций хирургическим ланцетом.
Это напоминало паука, севшего на подъем стопы, и представляло собою не самое красивое зрелище на свете, но, строго говоря, не такое уж и ужасное, чтобы прямо-таки зажмуриваться и отворачиваться.
София не зажмурилась и не отвернулась. Она бережно устроила больную конечность поудобнее и принялась поглаживать ее пальцами, с печалью прослеживая трагический узор заживших, но обреченных остаться навсегда рубцов, пока еще к тому же слишком свежих. Руки у нее не дрожали и не холодели от волнения, как бывает, если человек пересиливает себя и делает то, что ему на самом деле неприятно.
Напротив, ладони Софии казались такими мягкими и нежными, они излучали живое тепло, самое приятное и самое согревающее из всех. Неудивительно поэтому, что Кристиан вскоре перестал морщиться и потом как-то незаметно для себя успокоился и немного расслабился.
- Хочешь, я тебе что-нибудь еще расскажу про наши путешествия? – предложила София.
Он кивнул, и она начала свою историю, которая началась уже неподалеку от Острова, в Италии, когда они остановились на несколько дней в одном небольшом приморском городе и поселились не в гостинице, которая здесь была нехороша, а сняли половину небольшого дома, стоявшего в саду, который, хоть и не дотягивал до того, чтобы с полным правом называться «виллой», но все же был совсем неплох.
Поместьем владел пожилой человек, имевший в городе книжную лавку. Его частенько не случалось дома, поскольку он предпочитал продавать свой товар самолично, общаясь с просвещенными покупателями и получая, таким образом, не только деньги, но и удовольствие, а в его отсутствие домашними делами занималась его дочь, совсем еще молодая, красивая, но очень грустная, которая всегда ходила в черном платье.
- Книжный торговец сказал, что она вдова, - говорила София, продолжая гладить раненую ногу Кристиана, лежащую у нее на коленях, согревая ее ладонями и слегка, медленно и осторожно, массируя ее кончиками пальцев. - И мы с Иветтой пожалели эту женщину, ведь так тяжело остаться одной в такие юные годы! Звали ее Лаура, она часто ходила в церковь, одевалась, как я уже сказала, только в черное, и, выходя на улицу, опускала на лицо черную вуаль, такую густую, что совсем не видно было лица, поэтому те, кто не знал ее, могли подумать, будто она намеренно скрывает лицо, как если бы оно было обезображено следами болезни, оспы, например…
Но она выходила из дому редко, потому что жизнь она вела очень уединенную и замкнутую. У нее даже подруг не было. Мы считали, что ее поведение связано с переживаемым ею горем, и однажды я не вытерпела и попыталась высказать ей свое соболезнование. «Ах, сеньора, - сказала она в ответ, - Если бы я оплакивала только одного мужчину, мне было бы легче!»
Слово за слово, и мы разговорились. Лаура рассказала, что у нее было пятеро мужчин, причем с тремя она венчалась, с четвертым собиралась идти к алтарю, а пятый тоже был ей так близок, что она и его считает среди своих мужей. Все они погибли вскоре после свадьбы, по крайней мере в отношении четверых она уверена, а насчет пятого не устает молить Пречистую деву, чтобы хоть он уцелел.
«На мне лежит проклятье, - каким-то будничным тоном рассказывала она. - Однажды, еще в детстве, гадалка сказала моим родителям, что меня нельзя отдавать замуж, потому что я принесу мужу беду. - Проклятье очень сильное, - объявила эта женщина. - Я его вижу, но снять не могу, и вряд ли кто сможет. Она с ним родилась, с ним и умрет».
Кристиан усмехнулся.
- Конечно, родители отдали ее-таки замуж, - сказал он.
- Ей было 15 лет.
- Для итальянки это возраст. Шекспировская Джульетта была 14-ти лет от роду, а ее Ромео сравнялось едва 16, но он уже был далеко не сопливым мальчишкой, а достаточно опытным мужчиной, чтобы сделать девушку женщиной с первой попытки.
- Юный муж Лауры тоже был едва шестнадцатилетним и тоже успел кое-чему научиться до брака, - кивнула София. - Лаура показала нам шрам на своей правой ушной раковине, вот здесь… Посмотри, вот здесь. Она сказала, что муж укусил ее за ухо, чтобы отвлечь этой болью ее внимание от боли в другом месте.
- Дикарь, - пробормотал Кристиан. София улыбнулась.
- Потом, меньше через два месяца, - продолжала она, - он ушел в море. Он был рыбаком. И он не вернулся, на побережье вынесло разбитые обломки яхты. Лаура так убивалась, что у нее случился выкидыш… она уже была беременна… и с этих пор она понести уже не могла.
- Но потом снова вышла замуж?
София кивнула. Она по-прежнему растирала ему ногу, но больше грела ее ладонями. Ей даже удалось немного прогнуть стопу, причем Кристиан даже не охнул. Но на большее она пока не отважилась.
- Она вышла замуж за двоюродного брата своего первого мужа, - продолжала говорить она, - которого тоже знала с детства, как и он ее. Он хотел этого союза больше, чем она, потому что всегда завидовал брату. Он тоже был рыбаком…
- И тоже утонул.
- Да, в бурю. Его смыло волной за борт. Судно вернулось в порт без него. Два года Лаура вдовствовала, оплакивая двух братьев. Она часто ходила в церковь и молилась. Все ее развлечение в то время составляли певчие птицы, которых она держала в нескольких клетках. Она ухаживала за ними, слушала их пение и так отдыхала душой. Затем отец нашел ей нового мужа. Это был человек совсем другого склада, и уже немолодой. Лауре он не нравился, но зато сам он увлекся красивой юной вдовой и посватался к ней, а ведь другого мужа ей вряд ли можно было найти. Когда служили поминальную службу по ее первым двум мужьям, все их родственники отвернулись от Лауры, а мать одного из погибших юношей бросила ей в лицо, что это она виновна в их смерти… Новый муж Лауры жил в другом городе, далеко от моря. Казалось, ему не грозила смерть среди бурных волн. Так нет же. Не прошло и года, как на него в пригороде напали разбойники, ограбили и тяжело ранили. Он умер на руках своей молодой жены.
- Хоть он-то ее не проклинал?
- Нет, он не проклинал, и никто не проклинал, но она зато проклинала самое себя.
- … Ой, что ты делаешь? – воскликнул тут Кристиан, обращаясь к Софии, приподнимаясь и пытаясь отодвинуть ногу, которую она держала в руках.
- А ты чувствуешь?
- Конечно, это же щекотка.
- Ну да, щекотка. Очень хорошо, что ты чувствуешь щекотку. Не дергайся, лежи смирно, я больше не буду. Ну, разве, может быть, чуть-чуть… И слушай меня дальше.
- Что же было с этой женщиной дальше?
- Лаура побоялась возвращаться в родной город, хотя скучала по отцу, и осталась в доме своего третьего мужа. Она носила строгий траур, никого кроме служанки почти не видела, а ходила только в церковь. Однажды, посетив по своему обыкновению церковь, она при выходе возле чаши со святой водой столкнулась с мужчиной, которого уже здесь как-то пару раз встречала. Он зачерпнул воду и протянул ей. Растерявшись, она взяла протянутую воду и коснулась его руки.
- Это был четвертый?
- Да. Она отказалась венчаться с ним, но он преследовал ее, и наконец она стала его любовницей. Вскоре после этого он заболел и умер, хотя и отличался прежде хорошим здоровьем. Лаура вернулась к отцу и зажила еще тише и уединеннее. Но дома ей стало немного легче. Ей было приятно поселиться в своей прежней комнате, полной птичьих клеток и птичьего щебета. Соседи про нее забыли и не косились в ее сторону, когда она осмеливалась покинуть свой уединенный приют. Она решила, что больше не позволит ни одному мужчине приблизиться к себе. Но вот однажды осенью море сильно заштормило, и к берегу пригнало бурей потрепанное военное судно, потерявшее свою эскадру, а также половину мачт и парусов.
- Знакомая история, - сказал Кристиан.
- Часть моряков были ранены или больны. Кое-кто из них устроился на берегу. Отец Лауры пустил на постой одного из офицеров. За ним нужно было ухаживать, и Лаура, пожалев больного постояльца, оказывала ему некоторые услуги. Судно стояло на якоре, так как требовался большой ремонт. Постоялец Лауры поправился раньше, чем этот ремонт закончился. Молодая вдова, ходившая в строгом черном платье и не поднимавшая глаз, как монашенка, понравилась ему и, наверное, к тому же разбудила его любопытство. Он стал ухаживать за нею, и она честно рассказала в ответ на это, что приносит несчастье.
- А он не поверил и не испугался?
- Конечно, нет. Лаура уступила. Она сама была страстная женщина, как мы поняли. Потом корабль починили, офицер простился с нею и ушел в море.
- С тех пор она молится за него и надеется, что хотя бы его миновала общая судьба всех ее мужчин, - заключил Кристиан.
- Да, именно так.
- Он обещал ей вернуться?
- Нет, он из другой страны.
- Для моряка страна весь мир… Но, если он не погибнет, это значило бы, что ему удалось снять с нее проклятие, что скверна этого проклятия сгорела без остатка в огне любовной страсти.
- Она сама так говорила. Еще она сказала, что из всех ее мужей этот был самым лучшим. «Наконец я узнала, что такое настоящий мужчина», - сказала она.
- А до сих пор не знала?
- Суди сам. Первый - грубоватый юнец, второй, его брат, очень на него походил. Третий был пожилой человек. Он проявлял в общении с нею доброту и щедрость, но мало на что годился в постели.
- А четвертый?
- Его она как-то обошла комментариями. Наверное, он ей просто не слишком был по душе.
- Зато военный офицер оказался на высоте. Конечно, как может быть иначе. Хотя это шаблон. Если военный – значит, лучше всех.
- Мы часто сидели в ее комнате, - сказала София, - и говорили о своей жизни, своей любви, своих надеждах и чаяниях. Ее комната производила странное впечатление. Всюду висели и стояли птичьи клетки, птицы прыгали с жердочки на жердочку, пели, пищали, перекликались между собою… В одной клетке жил красивый белый голубь, которого она выпускала из окна полетать на воле, но он всегда возвращался домой и нежно ворковал, сидя на плече у хозяйки. Мы подружились, и нам жаль было с нею расставаться, но тут пришло известие, что ваш корабль пристал к Острову, и мы быстро нашли судно, которое как раз отправлялось на Остров с грузом и капитан которого взялся доставить нас сюда. Лаура проводила нас и долго махала нам с берега. Мы видели ее одетую в черное фигурку в подзорную трубу даже после того, как корабль ушел уже далеко в море. Ветер трепал ее черную вуаль. Она все стояла на месте, все не уходила.
- Вы добрались благополучно?
- Да, плавание было легким, даже приятным. Ее проклятие на женщин не распространяется. Я обещала написать ей о том, как у нас все сложится. Надо выполнить обещание. Она не станет злорадствовать, когда узнает, что мы нашли свое счастье.
- Иветта, та, может быть, и нашла его, но неужели ты называешь своим счастьем больного безногого калеку?
- Ты нарочно так говоришь. Ты просто кокетничаешь, напрашиваешься на признание в любви, - сказала София. - Не так уж ты и болен, и на ноги скоро встанешь, непременно. Если хочешь, я сама буду делать тебе массаж. Мне кажется, у меня получится. И, наверное, кроме примочек надо использовать прогревания. Я поговорю об этом с врачом.
- Я очень хочу, чтобы ты сама все делала, - сказал Кристиан с большой честностью. - Врачи мне так осточертели. Я устал от них… Если тебе не трудно…
- О, нет, нисколько…
- А ты помнишь, как стерла ногу вскоре после нашей свадьбы, хромала, спотыкалась, и я наконец сам сделал тебе перевязку?
- Конечно, - кивнула она. - Как такое да забыть. Ты меня тогда так выручал, все время поддерживал, а я в этом очень нуждалась.
- У тебя еще были такие странные туфельки, все в каких-то перьях… очень узкие, забинтованная ножка еле поместилась, что усугубило положение.
- Неудачные были туфли, - вздохнула София. - Но самым неудачным в них было то, что они мне очень нравились, а я не могла ими насладиться в полной мере.
- Ты ведь и танцевать на балах толком не могла, ни на венецианском, ни в Ратуше. Уж и не знаю, что об этом подумали окружающие. Наверное, что я тебя изувечил… что я такой же дикарь, как тот, из твоего рассказа. Или как один из этих бесчисленных французских Людовиков, Одиннадцатый, кажется, по общему счету, много сделавший для своей страны, но человек грубый и жестокий, за способности к интригам прозванный современниками Пауком. Я даже помню имя его несчастной девочки-жены, которую он безвозвратно травмировал: Маргарита.
- Всегда найдется что-нибудь, к чему можно прицепиться, если речь идет о публичных персонах, - пожала она плечами. - И можно еще как раздуть это в каких-нибудь памфлетах… Зато некоторые настоящие вещи остаются неизвестными никому, скрытыми, и это, исходя из того, чего они касаются, может быть и хорошо, и плохо. Однако тут ничего изменить нельзя.
- А знаешь, Софи, - произнес он, - я ведь писал тебе еще, помимо того письма, которое ты, как я понимаю, на мое счастье получила из рук капитана Гесслера.
- Это было очень важное письмо, - произнесла в ответ София. - Оно придало мне сил ждать и надеяться, и, если бы не оно, я не осмелилась бы пуститься за тобой вдогонку. Да и невесте Эрвина, Иветте, сильно полегчало после того, как она прочла посвященную ей приписку. А что ты еще писал, и когда? Я не получала больше никаких посланий.
- Ты не могла их получить. Это произошло совсем недавно, уже здесь, на Острове. Очнувшись немного после всех своих приключений и злоключений, я понял, что если на самом деле и желаю порвать с прошлым, то это не относится к тебе. А еще раньше Эрвин написал какие-то письма, и тоже отправил их. Там было письмо и для тебя. Теперь всей этой корреспонденцией займется Первый министр, ведь наши письма непременно лягут к нему на стол, и он непременно перлюстрирует их, тем более в отсутствие адресатов. Впрочем, ваше присутствие тоже не остановило бы его от этого шага…
- Так что же ты мне написал?
- Что-то такое нескладное-принескладное, как мне смутно помнится. Я не поэт, я никогда не умел рифмовать строки и красиво выражать свои мысли. Я просто написал, что безумно люблю тебя. И был безумцем, когда от тебя уехал. Мне надо было увезти тебя с собой. Посадить на лошадь и увезти. Мы ехали бы по дальним дорогам и занимались любовью на каждом привале, под чужим случайным кровом, под навесом древесных ветвей. Как я мечтал о тебе, София, как мне тебя не хватало. Иногда мне казалось, что лучше броситься за борт, чем терпеть такую пытку.
- А говоришь, что не поэт, - тихо прошептала София. - Я и то не сказала бы лучше, хотя, как говорят, я немного поэтесса… С самой первой минуты нашей разлуки я, не уставая, молилась о том, чтобы с тобой не случилось ничего непоправимого и чтобы мы опять смогли встретиться и быть вместе… О, боже, как я молилась… Но сейчас давай успокоимся, - продолжала она затем, вытирая слезы, которые по ее всегдашней манере успели увлажнить ей глаза. - У нас все впереди. Тебе стало хоть немного лучше?
- Пожалуй.
- Вот и славно. А сейчас я прикажу Кларе принести нам чай и чего-нибудь перекусить. Потому что…
- Потому что я слишком бледен и худ и мне надо хорошо питаться.
- Да, да, именно. И не вздумай отказываться.
Она, не жалея сил, окружила его заботой и вниманием и буквально с ложечки кормила, но, наверное, при этом ни разу не вспомнила о том, как когда-то мечтала ухаживать за ним, если его ранят, и как писала об этом в своем дневнике. Действительность не соответствовала грезе. Это только в мире фантазий жар болезни кажется сродни жару страсти. Конечно, ее присутствие действовало на него благотворно, иного и быть не могло, он ведь любил ее, также, как и она его любила. Однако…
Стояли очень светлые ночи, потому что на небо всходила полная луна, такая блестящая и яркая, что совершенно затмевала свет звезд. Как-то одной из этих лунных ночей Кристиан проснулся, разбуженный ослепительным навязчивым сиянием. Большие окна и стеклянная дверь в сад пропускали очень много света, а шторы на них не опустили.
Закрыв глаза, молодой человек некоторое время боролся с бессонницей, пытаясь снова заснуть, но потом понял, что ему это не удастся, пока не опустить шторы и не закрыть источник этих сверкающих лучей, которые беспокоили его даже сквозь сомкнутые веки. Можно было вызвать колокольчиком слугу, но в покоях царила мертвая тишина, нарушать которую не хотелось.
Кристиан решил справиться с делом сам. Он перебрался на край постели, спустил босые ноги на пол и потянулся к костылям, стоявшим возле изголовья, там, где он их оставил, с помощью лакея и жены укладываясь спать сегодня вечером. София посидела с ним еще немного, потом они простились до утра, и она ушла… Кристиан протянул руку, чтобы дотянуться до костылей, один взял, а другой уронил. Мягкий ковер заглушил звук падения ненавистной деревяшки.
- И как его теперь подбирать?
Кристиан не был уверен, что, подбирая с полу костыль, он сам не свалится прежде, чем завершит эту операцию. Все же надо было попытаться зашторить окна, иначе придется мучаться до рассвета, пока лицо богини ночного неба не потускнеет. Кое-как Кристиану удалось с помощью второго костыля подтянуть к себе тот, который валялся поодаль на полу, и поднять его. Довольный, что справился сам, он приладил их оба подмышками и осторожно встал на одну ногу, левую, предварительно сунув обе ноги в шлепанцы, но как всегда поджимая и приволакивая ту, которая болела. Всему этому он уже научился хорошо и не нуждался в помощи, чтобы потихоньку передвигаться самому.
Доковыляв до садовой двери, он уже взялся рукой за шнур от присборенных занавесей, чтобы потянуть за него и опустить их, но залюбовался видом ночного сада. Отчетливо белел мрамор дорожки и фонтанной стелы, мерцали в пронизанной лунными прозрачными лучами полутьме белые звезды ночных цветов, и над ними витали легкие тени: это кружились ночные бабочки.
Он бросил взгляд в самый темный уголок сада, туда, где рос платан и кусты сирени, и к своему удивлению увидал еще одну тень, только уже не бабочки, нет… Это была женщина в белом платье, с пушистыми распущенными волосами. Она медленно брела по сверкающей дорожке, выступив из темноты, словно прелестное видение.
Кристиан продвинулся еще немного вперед, открыл дверь и окликнул ее.
- И вас тоже разбудила луна, ваше высочество? – сказала она, ускорив шаг и скоро поравнявшись с ним. - Я хотела заглянуть в спальню, но подумала, что не стоит тревожить спящего…
- Ну и как там, возле платана, феи по ночам не танцуют, ваше высочество? – спросил он в свою очередь.
- Нет, только бабочки летают над душистым табаком, - София улыбнулась, ее улыбка в неверном мерцающем свете блеснула, как серебро. - И так тепло и тихо... Просто чудо…
Кристиан молча смотрел с порога комнаты в ночной садик, преображенный полнолунием, любуясь им. Он был бы сейчас тоже не против того, чтобы прогуляться по белеющей, словно молоко, дорожке мимо сладко благоухающих лучезарных звезд душистого табака, наблюдая за полетами бабочек, трепещущих крылами возле серебристо-белых лепестков…
С ночного бархата глядит луна,
Задумчива, загадочна, бледна,
Серебряную осыпая пыль
На мир земной, в земную нашу быль…
Тихо, нараспев произнеся эти строчки, подходившее к переживаемому моменту, к сказочной прелести ночи, София, взяв Кристиана за руку, легонько потянула его за собой. Но он, напротив, отступил назад, потому что вдруг на миг представил себе, как будет ковылять на своих костылях среди этой чародейной красоты рядом с прекрасной юной женщиной… Ужас-то какой, господи! Ему стало стыдно своей увечности, и стыд этот, неожиданный, как и его пробуждение в ночное время, как и встреча с Софией на пороге ночного сада, пронзил его подобно раскаленной игле. К тому же нелепую сцену могли увидеть из соседних, также незашторенных окон.
- У меня болит нога, поэтому я и проснулся, - солгал он, чтобы оправдаться.
- Тогда тебе надо лечь, - забеспокоилась София. Она помогла ему добраться до постели и устроиться на подушках, а костыли поставила на прежнее место.
- Может быть, все же не закрывать окна? – произнесла она, и в ее голосе послышалась робкая и нежная мольба. Она еще не насытилась лицезрением лунной ночи…
Устроившись у него в ногах, она положила его правую стопу себе на колени, привычным движением, поскольку часто это проделывала в последние дни, и принялась за массаж. Бинтов на ноге не было, так как примочки прикладывались теперь только на определенное время и потом снимались, и в результате он уже стал привыкать, что его правая нога может быть, оказывается, и не забинтованной.
- Я не слишком нажимаю? – спрашивала она с тревогой. - Так лучше?
Но, поскольку ему на самом деле было не больно, а тоскливо, в чем он, однако, не хотел признаваться, то он, вытерпев ее заботы не более нескольких минут, попросил оставить его в покое, под предлогом усталости.
- Ты тоже устала, должно быть. Иди спать, уже совсем поздно.
- Или рано, - сказала София. Она вздохнула и прилегла в изножье его кровати, машинально продолжая поглаживать рукой его больную стопу. Ее пышные волосы рассыпались по простыне вокруг ее головы.
Почти разозлившись от того, что она не уходит, не оставляя его наедине с его горем, которое, как он сейчас вдруг почувствовал, даже она в полной мере не разделит никогда, потому что нынче она жалеет его, за его болезнь, а завтра неминуемо начнет жалеть себя, за свое самопожертвование, - разозлившись, он резко отодвинулся в сторону.
Его душевное состояние было по-прежнему далеко от нормального, он вновь находился на грани срыва. Конечно, все последнее время он старался не унывать, не желая огорчить ее, что и не мудрено, ведь он был так обрадован встречей, так благодарен ей.
В самом деле! Она неслась к нему через моря и страны, но разве же мечтая при этом обнять беспомощного калеку? Наверное, гораздо больше ее бы обрадовало оказаться в объятиях здорового полноценного мужчины… Насколько хватит ее терпения быть его сиделкой? Сколько это может продолжаться? Всему есть предел, так зачем обманывать себя! Однажды она…
- Крис, - сказала тут она совершенно спокойным тоном. - Надо бы тебе завтра попробовать ходить не на костылях, а с палкой. Зачем тебе костыли? Они больше не нужны.
- С чего ты взяла это? – пораженный ее заявлением и выбитый из колеи своих мрачных раздумий, которые разлетелись в разные стороны, словно стая ворон, зловещих, черных ворон, способных затмить своими траурными крыльями самый светлый день, воскликнул он.
- С того, - продолжила она, причем в ее голосе звучала неподдельная уверенность, - что сейчас ты очень энергично подвинул больную ногу, да еще согнул ее, и не только в колене. Стопа, представь себе, отлично прогнулась, я это очень хорошо видела. Ты просто боишься на нее наступать, по старой памяти. И я боюсь. Мы все боимся. А время прошло не напрасно. Ты молод, а в молодости кости хорошо срастаются, и травмы заживают. Тебя лечили врачи, тебя я лечу… Должен же быть когда-нибудь результат.
Кристиан с минуту смотрел на нее молча, потом сел на постели. Он забыл о своем раздражении.
- Этого не может быть, - сказал он.
- Может. И знаешь что? – тоже принимая сидячее положение, воскликнула она, окрыленная неожиданно явившей ей мыслью, впрочем, представлявшей собою логическое продолжение предыдущей. - Знаешь что? Зачем тянуть. Давай попробуем прямо сейчас, - она соскочила на пол и тем же жестом, как некоторое время назад у двери в садик, потянула его за руку. - Давай, давай же, я побыстрее хочу увидеть, как чудесно у тебя все получается…
Было бы просто ужасно, если бы на самом деле у него ничего не получилось, ни чудесно и никак. Вот уж когда могли разгуляться самые мрачные мысли, которые, если завелись однажды в недобрый час в голове, то так и будут с этой минуты сверлить и сверлить мозг, неотступно, неотвязно, отравляя даже то, что, на самом деле, вовсе не так уж плохо.
Но Софии будто делал подсказки внутренний голос, в ее поступке сквозило особое наитие, посетившее ее внезапно в этот час этой лунной ночью, оттого она и вела себя так уверенно. Возможно, конечно, ей также помогли в том, чтобы сделать столь смелые выводы, и накопившиеся наблюдения за самочувствием больного, которые она производила постоянно, даже не специально, а по ходу дела, пребывая с ним в постоянном тесном общении. Одним словом, так или иначе, но она не боялась настаивать на своем смелом совете…
В эту ночь они не смогли расстаться, София не пошла спать в свою комнату, а когда радостное возбуждение улеглось и усталость взяла свое, они в конце концов заснули на одной подушке.
Утром слуга, заглянувший в спальню принца, чтобы узнать, проснулся ли он, увидел его крепко спящим на постели, а рядом с ним спала принцесса. Говорят, хорошие слуги не позволяют себе обсуждать господ… Что ж, возможно, этот не стал разглагольствовать в компании с другими слугами на тему о том, не рано ли молодому человеку, имея ввиду плохое состояние его здоровья, спать вместе с молодой женщиной, тем более такой цветущей. Впрочем, они оба были одеты хотя бы наполовину, по крайней мере в нижнее белье.
Кристиан давно не спал настолько крепко, вообще без сновидений, как в эту светлую лунную ночь. Такого с ним не случалось, наверное, уже много месяцев. Проснувшись же наконец, он почувствовал себя полностью обновленным и освеженным.
Воспоминание о лунной ночи, которое могло стать одним из самых тягостных в ряду его прочих воспоминаний, теперь, напротив, кружило ему голову радостным восторгом. Вот когда по-настоящему сломался лед, сковавший его душу… Животворное тепло хлынуло, подобно реке в весеннее половодье, по скрытым от глаз внутренним каналам, пронизывая все тело, кружа голову.
- Послушай, - спросил Кристиан Софию за завтраком, как всегда накрытым в садике под платаном, - а ты с самого начала верила, что я выздоровею? На самом деле?
Она поглядела на него с недоумением.
- Милый, конечно. Как же могло быть иначе? А ты… ты не верил?
- Нет.
Она с удивлением и даже почти со страхом подняла глаза на его лицо. До сих пор она и не догадывалась, в какую бездну отчаяния выпало ему заглянуть…
Вот тут Кристиан вспомнил судового врача, перед которым он размахивал заряженным пистолетом, требую спасти ему ногу. Пистолет он держал в руке как раз в тот момент, когда ему в ногу впилась пуля, и каким-то образом, по инерции взятого боевого разгона, не выронил его в первые минуты после ранения, а потом вдруг использовал в совершенно иных целях, нежели это предполагалось ранее.
- И ведь он в самом деле спас мне ногу, - подумал Кристиан с изумлением. И еще он подумал, что надо бы ему извиниться перед этим человеком, таким выдержанным, таким опытным… и таким милосердным. Да, именно милосердным, хотя операция была ужасным испытанием, даже вспомнить страшно. «Позаботьтесь об этом юноше, как если бы он был принцем крови», - сказал тогда капитан, подобрав слова по какому-то странному наитию. Что ж, все было сделано наилучшим образом, хотя на самом деле и не по этой причине, ведь врач не имел понятия о том, кого он лечит, просто-напросто выполняя свои профессиональные обязанности с полной ответственностью и самоотдачей, и это пора было признать...
Поселившись в «восточных» покоях дворца, принц Кристиан, принцесса София и их окружение оказались словно в каком-то зачарованном мире, отрезанном от мира внешнего и существующем по своим законам. София, на правах хозяйки, первая поняла опасность раствориться в этом обманчивом царстве восточных грез без остатка.
После нескольких последовавших сразу за переездом безалаберных дней, со своим неустройством и бесконечными сумбурными разговорами, когда после почти бессонной ночи все спали до полудня, а вставали, только чтобы поесть и опять лечь спать, она ввела некий более-менее упорядоченный распорядок дня, так что завтрак перестал заменять обед, а ужин подавали вечером, как положено.
Благодаря этой же мере Эрвин и Иветта обнаружили, что они могут все же попасть в театр, имевшийся при дворце, на вечернее представление, причем почти вовремя. Принцу любезно предоставили ложу, но он пока не выказывал желания появиться на публике, зато его друзья отправились туда и вернулись очень довольные.
- Надеюсь, здесь ставят не Шекспира? – поинтересовался Кристиан. Нет, ставили не Шекспира, шли прекрасная итальянская опера и столь же прекрасный балет.
- Хотя «Сон в летнюю ночь» на этой сцене смотрелся бы хорошо, - сказала Иветта, только что восторгавшаяся голосами певцов из придворной труппы. - «Я живу в стране теней, я служу царице фей».
- Кажется, не так, - покачал головой Эрвин. - Я тут при случае читал недавно… «Я лечу луны быстрей, Я служу царице фей.»
Они заспорили и отправились выяснять подлинность цитаты в дворцовую библиотеку. Вот им и нашлось еще одно занятие, помимо того главного, которым они были очень заняты во многие часы дня и ночи.
Номинально главой маленького общества, поселившегося в «восточных» покоях, был, конечно, принц Кристиан, хотя на деле он пока что мало годился для роли распорядителя и ни во что не вмешивался, почему к нему за приказами и не обращались. Зато принцесса София, как уже говорилось, вела себя по-хозяйски, что полностью соответствовало ее статусу. Во всяком случае, она командовала слугами и беспокоилась об удобствах и вообще обо всем необходимом для Кристиана, а также заботилась об их спутниках, Эрвине и Иветте.
Кристиан был с этим вполне согласен. Однако через несколько дней он, к своему удивлению, выяснил, что не все так просто. Как-то раз ближе к вечеру София приказала подать чай не в садик, в платановую тень, где они вообще имели обыкновение проводить почти все дневное время, а в парадную столовую.
- Под платаном спит господин Пфайффер, - объяснила она, причем Иветта, находившая при этом сообщении вблизи (вместе с Эрвином, разумеется), с пониманием кивнула головой.
- Ну и что? – спросил Кристиан.
- Его же, наверное, недолго будет и разбудить? – пожал плечами Эрвин.
- Нет, как можно! – воскликнули Иветта и София в один голос.
Фон Пфайффер, «свита» принцессы, занял одну из комнат рядом с Эрвином и Иветтой, но, оправдывая первое впечатление, произведенное на принца своей неброской внешностью и сдержанными манерами, вел себя очень тихо и незаметно и редко появлялся вместе со всеми в саду и за общим столом, хотя имел на это право, а если появлялся, то и тут умудрялся как-то стушеваться, по большей части помалкивая и ни во что не вмешиваясь. И вдруг, пожалуйста, он спит под платаном и его нельзя беспокоить!
- Если нам случалось подолгу жить на одном месте, - сказала София, почувствовав, что должна дать какие-то объяснения, - то господин Пфайффер начинал хандрить и иной раз напивался. Тогда мы боялись даже к его комнате подойти.
Иветта опять кивнула головой с самым серьезным видом. Кристиан и Эрвин смотрели на них с большим удивлением. «Серый» человек, оказывается, держал обеих молодых знатных дам, служить которым было его первейшей обязанностью, в ежовых рукавицах, а они даже и не думали возражать!
- Он что, буянил, когда пил?
- Нет, - удивленно переглянувшись, сказали молодые женщины.
- Но к нему тогда заходила только Клара, - добавила тем не менее Иветта, и теперь уже София кивнула головой в знак правоты ее замечания. Кларой звали горничную Софии, которая жила с нею в Доме на побережье, а потом поехала вместе со своей госпожой в ее странствия.
- И за что же Кларе оказывалась такая милость, в отличие от вас, бедняжек? – протянул Эрвин насмешливо, впрочем, отлично уловив, о чем идет речь.
- Господин Пфайффер сказал, что на нас с принцессой претендовать не может, - пояснила Иветта. Затем она засмеялась, ведь надо было как-то сгладить шоковое впечатление, оставленное у молодых людей этим замечанием.
Вечер за чайным столом, прошедший в парадной гостиной, в то время, как во дворе под платаном спокойно спал господин Пфайффер, которого не смела побеспокоить сама его госпожа, считая такое положение совершенно в порядке вещей, оказался посвящен этому по меньшей мере, как выяснялось, гораздо более значительному, чем можно было судить по первоначальному впечатлению, лицу.
Кристиан и Эрвин поняли, что обе молодые женщины не просто относятся к нему уважительно, но буквально благоговеют перед ним. Из их слов выходило, что, если бы не «господин Пфайффер», они не только никогда не добрались бы благополучно до Острова, но вообще давно пропали бы по дороге.
- Он заботился о нас, добывал все, что нужно, даже там, где вообще, кажется, ничего не было, - говорили они в два голоса взахлеб. - Когда у нас посреди какой-то пустоши без конца и без края сломалась каретная ось, он приказал слугам выпрячь коней, посадил нас всех троих, включая Клару, верхом и доставил в какую-то деревню, которую нашел по каким-то непонятным приметам. Была ужасная погода, лил дождь, мы промокли и продрогли, и непременно простудились бы и заболели, но он всех поставил на ноги и обеспечил нам достойный ночлег, а утром карета была уже починена…
Далее София и Иветта рассказали, как замечательно благодаря господину Пфайфферу они вообще всегда устраивались в тех городах и прочих населенных пунктах, куда их заносила скитальческая судьба, потому что, казалось бы, не было такого города и населенного пункта, где он однажды уже не побывал, изучив попутно все, что стоило изучения и могло принести какую-нибудь пользу, и потому чувствовал себя как дома абсолютно везде, без изъятия.
Его стараниями путешественницам тут же по приезде обеспечивались лучшие номера в гостиницах, полный комфорт и уют, причем не забывались даже мелочи, которые могли порадовать и побаловать молодых женщин, а также к их услугам немедленно предоставлялся экипаж, и очередной гид обязательно знакомил их со всеми достопримечательностями, по вечерам же их ждали ложа в театре, если в городе имелся театр, или приглашение в гости в какой-нибудь дворец какого-нибудь достойного представителя местной знати, так что и скучать, и предаваться грусти им было особенно некогда.
- И он ездил по городу и в театр с вами?
- Очень редко. Он однажды обмолвился, что все это видел сто раз, и ему все это давно осточертело. Но нас всегда сопровождали или Вилли, или Фредди, или оба сразу.
Вилли и Фредди, то есть Вильгельм и Фредерик, - это были имена двух на редкость дюжих и одинаково неразговорчивых лакеев, представлявших собой весь отряд фон Пфайффера, которым он располагал в дороге и на который полагался, судя по отзывам дам, как на самого себя. В отношении роста и силы этих людей уменьшительные имена, которыми их привыкли называть в своем кругу, звучали, конечно, несколько комично. Хотя в этом можно было усмотреть некий элемент дезинформации… Никто не испугается Вилли, пока он не появится на горизонте собственной персоной именно такой, как он есть на самом деле.
Оба здоровяка были мастерами на все руки и подчинялись только своему командиру. В настоящее время они продолжали исполнять свою службу, были расквартированы наравне с горничной принцессы Кларой в маленьких комнатах, расположенных напротив парадных покоев, по другой стороне садика, и, кажется, по-прежнему несли вмененные им в основную обязанность охранительные функции, потому что регулярно навещали по очереди дворик-прихожую за железной кованой дверью, топча там своими огромными сапожищами малиновые соцветия, падавшие вниз с вьющейся лианы, а также неизменно отирались в прихожей, находившейся при выходе из «восточных» покоев в прочие покои дворца. Нельзя было покинуть «восточные» покои ни господину, ни слуге, чтобы не натолкнуться на одного из них.
София и Иветта повидали и испытали в своем путешествии весьма много, так что впечатлений у них накопилось предостаточно. Были среди них приятные, были смешные, были страшные.
Однажды Пфайффер провез их по дороге, невдалеке от которой грохотала пушечная канонада. Они даже видели из окна военный разъезд. Рядом воевали…
Страны Европы, несмотря на то, что их монархи давно уже поголовно приходились друг другу родственниками в разных коленах, жили между собой недружно и воевали частенько, причем их суверены использовали для этого все удобные предлоги: смерть коронованного дядюшки в чужом государстве, например, или наведение порядка в погрязшей ненароком в хаосе в связи с внутренними распрями стране, с прозрачным намерением урвать себе за это лакомый кусочек чужой территории, а если предлога не находилось, но руки все же чесались повоевать, да и военный потенциал оказывался накоплен, то обходились и так, без предлога.
В числе прочих приключений особняком стояло нападение на дорожную карету путешественников шайки каких-то грабителей с большой дороги. В эмоциональном изложении принцессы это была настоящая «сага о разбойниках». Экипаж оказался внезапно остановлен поваленными поперек проезжего пути деревьями, пришлось драться.
- Господин Пфайффер заглянул к нам в карету и спросил, умеет ли хоть одна из нас стрелять, - рассказывала София. - Иветта сказала, что умеет, смело взяла в руку пистолет и тут же нажала на курок. Раздался звон разбитого стекла, потому что пуля угодила в окошко. Потом Вилли сказал, что эта пуля удачно ранила одного из разбойников. Но если бы господин Пфайффер не отбил руку Иветты вовремя, она попала бы прямо в него, потому что он в этот момент сидел напротив. И как он догадался, что она стразу попробует стрелять?
- Значит, после этого случая вы его стали так бояться? После того, как чуть не убили?
- Вовсе нет, он и не бранил нас за это нисколько. Только погрозил Иветте пальцем, молча перезарядил пистолет и снова вручил его ей. Больше она уже куда попало не палила.
- Да, больше ни разу не выстрелила, - подтвердила невозмутимо выслушавшая упоминание о своем имевшем место покушении на жизнь командира отряда Иветта. - Мне велено было стрелять, если к нам кто-нибудь сунется, но к нам так никто и не сунулся. А они снаружи сами отбились, без нас, пока мы все вчетвером сидели в карете.
- Вчетвером?
С тремя женщинами все было ясно: София, Иветта, Клара, а четвертый кто же был? Оказалось, что четвертым был еще один лакей, молоденький парнишка, который испугался драки и спрятался в карете, буквально забившись дамам под юбки. Потом его ругали за трусость, и Пфайффер при случае избавился от него, как от не оправдавшего его надежды, оставив в одном крупном городе, который они проезжали, одному из встретившихся там соотечественников… Да, но чем же закончилась схватка с разбойниками?
- Они их так отдубасили!
- Кто кого отдубасил, София?
- Господин Пфайффер, Вилли и Фредди отдубасили разбойников. Те еле ноги унесли.
- И господин Пфайффер тоже дрался?
- О, конечно! Как лев.
В это время в столовую вошла горничная Клара, сделала книксен и сообщила, что «господин Пфайффер проснулись и чаю желают». София собственноручно помогла Кларе поставить на поднос чашку с горячим чаем, а Иветта в это время положила на тарелку фрукты и пирожные, добавив эту тарелку к чашке, после чего Клара забрала поднос и удалилась с озабоченным видом.
- Поможешь мне расчесать на ночь волосы? – тут же спросила София Иветту. Та кивнула. Очевидно, на услуги Клары рассчитывать сегодня не приходилось, ее ждала более важная служба.
К приведенному выше разговору о человеке, возглавлявшем свиту принцессы, теперь автоматически ставшего и человеком, возглавлявшим свиту принца, вплотную примыкал следующий эпизод.
Эрвин с Иветтой первое время после своего переселения в дворцовые «восточные» покои по большей части пропадали в своих комнатах и мало показывались на люди. Если же все-таки показывались, то оба производили по большей части какое-то вялое, сонное впечатление, будто бы витали где-то в облаках, что вполне соответствовало истине, только их облака по счастью находились на земле. Видимо, между ними все было решено сразу и бесповоротно к обоюдному удовлетворению с первых минут встречи.
Затем они немного опомнились и сделались общительней. Они хотели узаконить свои отношения и пожениться, но на Острове не нашлось ни одного лютеранского пастора, чтобы провести обряд. Пришлось отложить бракосочетание до других времен. Между тем, наскучив добровольным затворничеством, молодая счастливая пара стала чаще появляться в городе.
Однажды, возвратившись с такой прогулки, Эрвин и Иветта сообщили своим друзьям, что «Великолепный» готов к отплытию, еще не более недели – и придется помахать ему с берега рукой. В связи с этим Кристиан вдруг задумался о том, что следовало бы достойным образом проститься с недавними соратниками. Теперь, когда он уверовал в свое выздоровление, его настроение не противоречило тому, чтобы показаться на публике, ему даже захотелось общения. Но его статус изменился, стало быть, инициатива встречи должна была исходить от него. Он поделился своими соображениями с Эрвином.
- Может быть, устроим прощальный обед? – предложил Эрвин.
- Хорошо, положим, обед, - вслух принялся раздумывать Кристиан. - Где? Здесь? Вероятно, следует спросить согласия у хозяина дворца, но, если обед затевается всего на несколько человек, то, скорее всего, препятствий не встретится, и мы сможем это устроить, а издержки оплатим.
По поводу оплаты принцу было известно, что теперь он располагает некоторыми вполне приличными суммами: принцесса приехала не с пустыми руками.
- Придется пригласить капитана, - сказал Эрвин. - И старпома. И…
- И всех старших офицеров, - договорил Кристиан.
Да, согласно статуса получалось именно так. Но друзья посмотрели друг на друга в растерянности. Зачем им были капитан и старшие офицеры? В свою бытность на «Великолепном» они общались с ними только в строго служебных рамках, то есть крайне мало, зато поддерживали отношения с представителями младшего командного состава, так как сами в него входили, но при том приятельствовали, разумеется, не со всеми.
Однако пригласить к себе на обед несколько человек из младших офицеров было нельзя, на этих счастливчиков, отмеченных вниманием особы королевской крови, могли потом косо посмотреть те, кто почувствовал бы себя этим ущемленным, те же старшие офицеры…
- Вот так и начинаешь вспоминать, что значит быть принцем, - пробурчал Кристиан. Он не представлял себе, как поступить. Зато София, которая услыхала от него об этой проблеме, тут же нашла выход. Нет, она ничего сама не предложила, но она сообщила обо всем господину Пфайфферу.
Кристиан отдыхал в тени под платаном, полулежа на кушетке, когда рядом прошелестели тихие шаги. Подняв голову от книги, которую читал в это время, он увидел перед собой скромную фигуру «серого человека». Тот поклонился, как он это умел, отменно учтиво и сдержанно, хотя вряд ли все же подобострастно, и обратился к принцу с просьбой «соизволить назвать тех лиц из экипажа «Великолепного», которых его высочество был бы рад повидать перед их отъездом».
Кристиан, поколебавшись, перечислил несколько имен, в том числе имя офицера-артиллериста, с которым он близко сошелся в госпитале, упомянув также, что желал бы в знак благодарности поднести какой-нибудь памятный сувенир главному судовому врачу. Пфайффер аккуратно записал полученную информацию и с новым поклоном удалился.
К вечеру следующего дня он «осмелился потревожить его высочество с целью доложить, что все улажено»: обед состоится через два дня, хозяин дворца не возражает, все приглашенные получат увольнительные на берег с полудня до истечения последней суточной вахты.
- Я заказал несколько ящиков хорошего вина… да тут все вино хорошее… которое и будет доставлено от вашего имени, ваше высочество, на борт корабля, с ведома капитана, разумеется. Кроме того, капитану на память преподнесен ваш маленький портрет, миниатюра. Он находился в вещах принцессы Софии и был любезно предоставлен ею для такого особенного случая. Перечисленные же вами лица откомандированы капитаном на берег для того, чтобы передать вам его благодарность за подарок, с подходящими случаю наилучшими пожеланиями. Что касается судового врача, то ему в качестве презента уже отправлены вполне приличные часы с памятной гравировкой.
Кристиан смотрел на «серого человека» во все глаза.
- И все? – спросил он, желая сказать что-то вроде того, неужели все устроилось так просто.
- Осмелюсь заметить, при вашем нездоровье, ваше высочество, собирать большое общество было бы не совсем уместно, - сказал Пфайффер. - Господин капитан отлично это понимает… К тому же мы не у себя дома, мы в гостях.
- Да, пожалуй, - кивнул принц.
- Вам следует подумать о своем внешнем виде, ваше высочество. Старый мундир в данном случае не подойдет.
- Верно, - пробормотал принц.
- Я приказал доставить вам в вашу комнату предметы гардероба на выбор. В городе есть хорошие мастерские, их изделия могут удовлетворить взыскательный вкус. Думаю, что-нибудь вы подберете.
- Вы весьма внимательны, - не смог не отметить принц.
- Будут еще какие-нибудь распоряжения?
- Нет, никаких. Благодарю вас.
Новый поклон, и Пфайффер удалился.
- Я начинаю понимать, почему Иветта и София вели себя с этим человеком как маленькие послушные девочки, - немного позднее заметил Кристиан Эрвину.
- Да ладно, - не желал капитулировать Эрвин. - Если бы мы еще немного поразмыслили, мы сами додумались так именно поступить.
- И утрясли все с капитаном, чтобы он не почувствовал себя задетым, а наши знакомые могли побывать у нас здесь в неформальной обстановке?
- Ну да, - протянул Эрвин, впрочем, не слишком уверенно.
- Я забыл спросить, - сказал Кристиан. - Какую гравировку, то есть какой текст он приказал сделать на подарке для врача?
- На добрую память, - засмеялся Эрвин. - Если только память о жестокой ране может быть доброй.
Позднее они выяснили, что на крышке часов для судового медика стараниями Пфайффера значились имя и титул принца и слова: «В знак благодарности», а внизу стояла дата сражения, в котором принимал участие «Великолепный».
Прощальный званый обед в неформальном дружеском кругу прошел отлично. Но вот из прекрасной трапезной палаты «восточных» покоев, где стены были облицованы зеркалами, по поверхности которых вились прихотливые лепные узоры, и из садика с фонтаном исчезли, словно тени, облаченные в военные мундиры офицеры, только что сидевшие за столом, беседовавшие друг с другом, смеявшиеся и произносившие тосты…
Возможно, свидания между новыми друзьями больше не произойдет, пути расходятся… Как жаль!.. И остались только растоптанные сапогами малиновые цветы в дворике-прихожей за глубокой проходной аркой, падавшие вниз под ноги проходившим здесь людям с вьющихся над их головами лиановых ветвей…
Завтра очень рано утром, вернее, даже в конце ночи к подъезду «восточных» покоев подадут экипаж, их обитатели поедут в порт и увидят, как на фоне едва разгорающегося рассвета корабль, дремавший на рейде, поставит паруса, которые наполнит утренний бриз…
Прекрасный сюжет для прекрасной живописной марины: белопарусный корабль, уходящий в лазурное море от гостеприимных изумрудных берегов, идущий навстречу утреннему солнцу, которое встает над горизонтом в перламутровой переливчатой дымке, навстречу своей неизвестной судьбе.
Какая грусть сжимает сердца тех, кто остается на берегу, как хочется им тоже отправиться в это плавание, в тревожном и радостном предвкушении перемен, всегда столь желанных неугомонным человеческим душам.
*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** ***
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/14/1962
Предыдущее: http://www.proza.ru/2019/04/13/787
Предисловие: http://www.proza.ru/2019/04/06/1081