ГЛАВА 4
Похороны Элизабет Корнфлауэр были назначены на воскресенье.
Все те три дня, что до них оставались, я была охвачена разгадкой тайны личности Мэйси. Я пилила и пилила ссохшиеся страницы в отчаянной надежде на то, что они были написаны не просто так. Я прочитала слишком много детективов и мистических рассказов, чтобы верить в обратное.
Конечно, время от времени мои руки опускались, и я говорила себе: «Маргарет, в Лондоне живет более трех миллионов человек. Если ты не знала собственную соседку, то велика ли вероятность того, что некая Мэйси (существование которой стоит под сомнением) могла иметь к ней какое-либо отношение? Не трать свое время на чье-то бумагомарательство и займись делом, Марго!».
Вполне логично.
Вот только маленькая оговорка о том, что я нашла это «бумагомарательство» накануне случившегося, все же отбрасывала свою тень сомнения. С каждой новой страницей эта тень росла.
Глубоко в душе я верила, что ответы на все мои вопросы уже близки.
Я должна была добраться до конца.
Оставалось лишь пилить.
Мне удалось освободить еще несколько страниц и история Мэйси продолжилась:
«Шли годы, дочь моя взрослела, а я старилась. Растить ее в одиночку без мужа было тяжело, но я пыталась. Я давала ей все, что могла, а она принимала это как должное. Я старалась давать ей чуть больше, а она ненавидела меня за это. Все, чего бы я ей ни сделала, было для нее плохо лишь потому, что это сделала я, а не отец.
Отца она слушалась во всем. Папина дочка хотела пойти по его стопам и стать богатой бизнес-леди. Она мечтала о дорогих машинах, яхтах, вилле на берегу и поездках за границу, но больше всего – о муже, который во всем будет похож на папу.
Однажды она сказала: «Папа! Как плохо, что я не твоя жена!».
Милые, высокие отношения! Я наблюдала за ними со стороны как служанка в собственной семье, которая стирает белье, готовит обед и ни во что не вмешивается.
Для них обоих я стала примером того, кем нельзя стать, той жизни, до которой нельзя скатиться. Он часто повторял: «не будешь учиться – станешь как твоя мать». Я смирилась с этой участью, прекрасно понимая, что он даст ей то, чего не дам я.
На каждый день рожденья дочери я пекла ей пироги, а он дарил деньги. Я шила ей платья, а он дарил деньги. Я собирала букеты из полевых цветов, а он дарил деньги. Она вешалась ему на шею, рассыпаясь в благодарностях и никому из них уже не было дела ни до меня, ни до моих подарков.
Много раз я пыталась найти с ней общий язык, но становилось только хуже. Я читала ей сказки, но хороший папа все время прерывал меня спонтанным предложением «прошвырнуться за шмотками». Естественно без меня.
Когда же хорошему папе предложили вакансию в Штатах, он, почему-то, не взял с собой любимую дочку и оставил ее с плохой мамой.
За это она навсегда затаила на меня страшную, глубокую обиду. Я навсегда сломала ей жизнь и лишила ее эталона мужчины.
А я не обижалась в ответ. Я любила ее. По-своему. Вопреки.
Когда ей исполнилось восемнадцать, я оставила все свои попытки повлиять на ее жизнь. Пусть живет так, как считает нужным. В конце концов, такие люди «нужнее миру, чем я».
С тех пор мы стали жить порознь. У нее своя жизнь, у меня – своя. Я стала задерживаться на работе и гулять по улицам, чтобы как можно дольше не возвращаться домой. Она бросила институт, влюбилась в наркомана и устроила в моем доме маленький притон. Она кромсала свою жизнь мне назло, чтобы поселить во мне чувство стыда.
И у нее этого получалось. Я возненавидела себя. Я ненавидела себя за все: за то, что выросла в отсталой деревне, за то, что училась в церковной школе и за то, что не знаю своих родителей и даже собственного имени. Я захотела измениться, захотела пойти ей навстречу, чтобы показать как сильно люблю ее, но так и не нашла ни единого способа сделать это.
Ее обида была страшна.
Со временем, моя искренняя любовь перетекла в обычную привычку. Я просто стала терпеть ее и сочувствовать как соседу по комнате. Если раньше мы еще обменивались парой фраз вроде «привет-привет» и «доброй ночи», то потом не осталось и этого.
Мы безвозвратно отдалялись друг от друга.
Выйдя на пенсию, я закрылась в своей комнате и выходила из дома разве что в соседний магазин.
Последним, что у меня осталось, был маленький садик под огромным окном моей комнаты. Я выращивала в нем душистый горошек, лаванду и васильки. Это был маленький кусочек Эмбервуда, который я сумела привезти с собой. Я хотела отдать все на свете, лишь бы только вернуться туда, посмотреть на разноцветные фонари и закрыть свои глаза в последний раз, но отдавать мне было нечего.
Годы не щадили ни меня ни сад. Мне становилось все труднее ухаживать за ним, а помочь мне было некому. Дочь его терпеть не могла, ведь мое «тухлое болото» снижало стоимость дома.
В конце концов, я просто стала наблюдать за тем, как кусочек моего мира увядает вместе со мной.
Я осталась в своей комнате совершенно одна, как монахиня в келье. Мне было не с кем делиться своими мыслями, поэтому я начала писать этот дневник и стала записывать в него каждую мелочь, которую только видела.
Дни тянулись за днями, но ничего интересного не происходило. Не зная чем заняться в своих четырех стенах, я предалась своему любимому и единственному развлечению – воспоминаниям.
Конечно, я вспоминала Эмбервуд: свое детство в Мэллоу Гарден, синие крыши и разноцветные фонари.
А еще я вспоминала о единственном человеке, который был ко мне добр в моем одиноком детстве. О своей подруге, которую я не видела уже много-много лет.
Я росла тихим и замкнутым ребенком. Воспитанники приюта не хотели со мной дружить и часто насмехались надо мной. Удивительно, но даже в том месте, где всех сплотила одна беда, находились те, кто ставил себя выше остальных.
Я училась неважно и не успевала сразу по нескольким дисциплинам. Настоятельница Анна приставила ко мне девочку в помощь по учебе. Она была олицетворением добродетели и примером во всем: хорошо училась, была скромна, покладиста и не выходила гулять без перчаток.
Мне она казалась верхом высокомерия. Меня раздражало в ней все: аккуратно зализанные волосы, слишком прямая спина (будто линейку проглотила), накрахмаленные юбки без единой складки и безукоризненно белые воротнички. Все в ней было до тошноты правильно и чопорно. Хотелось подбежать к ней сзади, сорвать ленту, растрепать волосы, взять за руку и заставить побегать по этажам. Я научилась прятать свои желания в свой внутренний футляр. Никто не догадывался какие черти сидели во мне.
Свою помощницу я втайне окрестила «Штангенциркуль».
Штангенциркуль добросовестно подошла к своим обязанностям и изводила меня науками. Оставаясь после уроков в классе, она объясняла мне правописание, решала задачки, в общем, пыталась всунуть в мою пустую голову как можно больше учебной информации. А я сидела и думала о своем: есть ли что-нибудь помимо учебы, что интересует или волнует ее?
Однажды, неожиданно для самой себя, я спросила у нее:
- Почему перелетные птицы, улетев на зиму в теплые края, не остаются там навсегда, ведь там тепло и много еды? Что заставляет их возвращаться?
- Быть может что-то, что не дает сытой жизни превратить их в кур?..
Что это? Не ослышалась ли я? Неужели за этим каменным фасадом трепещет и томится мятежная душа?
Это было неожиданно, но могло быть случайностью.
Я решила устроить ей проверку и стала донимать ее дурацкими вопросами.
То спрошу «какого цвета гроза?», то «чем пахнет бессонница?». Она вежливо отвечала, хотя мои вопросы не имели к учебе никакого отношения:
- Про бессонницу не знаю, сплю я хорошо. Быть может, влажными простынями… Цвет грозы это как… палитра, которую уронили в грязь. Не знаю. Зато я знаю как звучит одиночество.
- И как же?
- Оно звучит ударами собственного сердца.
- А еще скрипом половиц и тиканьем часов.
- Точно!
Мы долго смотрели друг на друга, словно увиделись впервые.
С того дня мне захотелось взяться за учебу. Не знаю почему. Может потому, что мне хотелось хоть как-то приблизиться к ее уровню.
Все свободное время мы проводили вместе. Я видела, что и Штангенциркуль тянется ко мне.
Нашим любимым занятием было чтение книг в библиотеке. Нам безумно нравились русские сказки Пушкина.
Однажды я поведала ей еще об одном своем увлечении: сидеть на лавочке и наблюдать как зажигаются фонари внизу в долине. Оказалось, что не только меня завораживало это зрелище.
Поначалу мы ни о чем не разговаривали, просто молча смотрели вдаль и ни одна из нас не нарушала это безмолвие.
Но однажды Штангенциркуль меня спросила: «Не хотела ли ты когда-нибудь спуститься вниз и пройтись по этим улочкам?». Я ответила, что мне это почти удалось: «Представляешь, я спустилась и понеслась по этим узким улочкам, но заблудилась. Это сверху все видно как на ладони… У меня была своя цель – отыскать дом на окраине. В нем, судя по всему, давно никто не живет, потому, что я ни разу еще не видела, чтобы там зажигали фонарь. Ну и досталось же мне тогда! И дом не нашла и нагоняй получила за самовольную выходку. Но знаешь…я, как будто, другим воздухом подышала».
С тех пор-то я и начала томиться этим местом и этим домом, но в этом я была уже не одна».
ГЛАВА 5: http://www.proza.ru/2019/04/04/1950
НАЧАЛО: http://www.proza.ru/2019/04/03/1637