Собственно говоря, ничего странного не было в том, что в отделении хирургии тётку хорошо знали – отчего и произошло всё дальнейшее без лишних бюрократических проволочек. Но я всё равно был удивлён, когда при виде нас дежурная медсестра мгновенно подобралась и выбежала из-за стола навстречу.
Всё завертелось стремительно.
«Острый живот» - кричала сестра уже через секунду по внутреннему телефону, и уже в сопровождении дежурного врача оперативно выезжала, грохоча колёсами, каталка, и я не успел и опомниться, как бездыханную Таню уложили и молниеносно увезли в неизвестность больничных покоев.
Только и увидел в спину - тётка озабоченно спешит рядом с каталкой, придерживая Танину руку на повороте. Идёт мелкими шагами, преодолевая неудобство каблуков выходных туфель.
Я опустошённо постоял, глядя им вслед, вернулся в вестибюль и бухнулся на лавку. И тут же вскочил и нервно заметался туда-сюда, словно зверь в клетке.
Вся немудрёная картина произошедшего с Таней немедленно предстала передо мной во всех подробностях и разрослась в моём перебудораженном воображении до размеров неисправимой трагедии.
И злодеем был я.
Потому что, а кто ещё, если не я? Естественно, я.
И я изводил себя виной, и пытался найти оправдания, и практически не находил, и мучился всё больше.
Ну, в самом же деле, как так вышло, что девушка дошла до совсем уже невероятного - практически потери жизни?
Да, конечно, она на тебя, идиота, накинулась глупо, да она дурочка, да, она пьяная дурочка, но напилась-то не от хорошей жизни, напилась-то из-за тебя, кретина... Всё-таки, надо было как-то помягче с ней, всё-таки она девушка, и всё-таки она пьяная девушка, то есть, не ведающая, что творит...
А если это я нечаянно ударил – приходила следующая ужасная мысль, холодя всё моё существо. Я же её оттолкнул, медведь такой, скотина, а если она ударилась нечаянно там в темноте обо что-то, а я не видел?.. А хоть бы и не ударилось, а просто в ней там что-то сломалось от горя – просто сломалось от горя - она же всё-таки девушка, нежное и ранимое существо – зачем, зачем я так... Зачем с такой злобой-то, всерьёз-то зачем...
Но только зачем и она тоже! – вспыхивал я, как только вспоминал её слова.
Зачем меня было так убивать словами!
«Тебе же всё равно, с кем» – вспоминал я опять и опять, и жгучая обида подкатывала к сердцу, и хотелось высадить окно или дверь, чтобы успокоиться и унять нестерпимую боль.
Вот так мужики и попадают в милицию, с тоской думал я, топоча по вестибюлю и приваливаясь то к одной, то к другой стене. Не потому, что сволочи, и не потому, что козлы, а потому, что не знают, как быть, что сделать, чтобы унять душу...
И идёшь, и бьёшь стёкла – хорошенько лупишь по ним, чтобы тебе же и досталось, как можно больше, как можно горше, как можно больнее, чтобы все руки себе, идиоту, порезать и кровищи потерять побольше – тогда, может, легче станет на душе, которая разрывается на части, от того, что тебе в лицо вот так подло и предательски бросили – и так равнодушно между делом – ладно бы, там, с обидой, с чувствами, в отместку – так нет, нет, - просто, как факт, как данность, как спокойную уверенность, что вот ты такой, - и чего тебе будет, подумаешь? Ты там со всеми можешь, тебе же всё равно, с кем трахаться, у тебя души-то ведь нету никакой, одни только органы размножения... чего там от тебя можно ожидать...
И я с силой бил кулаком в стену и вновь принимался бегать по пустому вестибюлю...
Тебе всё равно, с кем... Сказать так человеку – всё равно, что всю жизнь его перечеркнуть – пусть бестолковую и пустую, но всё-таки жизнь, выстраданную и единственную...
Да, но она же всё-таки дурочка, - неслось опять лихорадочно в моём сознании, и она всё-таки девушка... и она, наверное, ревнует и обижается... Да, но откуда, откуда у неё может быть право обижаться и ревновать, если она мне просто одноклассница, мало у меня одноклассниц на свете, у меня восемнадцать одноклассниц, и меня каждая может ревновать и считать своей собственностью?..
Да, но она же не каждая, она любит... она особенная...
Да, но любовь не может делать человека собственностью, не может она его делать рабом ежеминутно, ежесекундно...
Чёрт, я видел какой-то замкнутый круг, и взвинченно метался по нему, и не мог из него вырваться никак, никак...
Короче, к тому моменту, когда по коридору застучали тёткины каблуки, я был полностью деморализован, убит, раздавлен и запутан и, пока она приближалась, я несколько раз, задыхаясь, умирал и, задыхаясь, воскресал.
- Подозрение на внематочную, - сказала тётка, подойдя. - Если подтвердится – срочно оперировать.
Я окаменел.
Я даже куда-то, наверное, провалился – может быть, у меня на секунду потемнело в глазах. Может быть.
- Вы что, серьёзно? – еле проговорил я в полном остолбенении. - Вы шутите?.. Вы что?..
- Что слышал! – сердито оборвала тётка. - Мне не до шуток. А ты что взвился-то? Твоя, что ли, работа?
Меня захлестнуло здорово. Я прямо почувствовал белую вспышку, а потом красное яростное марево, а потом чёрную пустоту и перед глазами, и в самом мозгу.
- Больше ничего не придумали?! – грубо бросил я, резко повернулся и рванулся было к выходу, уже занося хорошенько кулак, чтобы шандарахнуть по белой двери и разнести её в щепки.
Но тётка успела уцепить меня крепкой рукой и с силой развернула к себе.
Наверное, я был очень зол, и может даже страшен, потому что она, секунду посмотрев мне в глаза отпустила руку и несильно шлёпнула в плечо, принуждая опуститься на диван.
- Ладно, верю, - сказала она. – Сядь. Разоскорблялся уже сразу... Чёрт вас всех разберёт на мою шею. Уж и слова никому не скажи...
Я не сел.
- Вы слова-то выбирайте всё-таки, Полина Андреевна, - процедил я сквозь зубы, опять разворачиваясь, мрачно и упрямо, к дверям – Я пошёл. Счастливо оставаться.
- Сидеть! - коротко приказала тётка, загораживая мне путь, и я тяжело вздохнул и повиновалс.
- Сидеть, понял? – внушительно повторила она. - Сейчас вернусь – решим, что делать. Жди! – она даже ногой притопнула. - И самолюбие своё драгоценное засунь в карман. Хоть сейчас.
Она замолчала, глубоко вздохнула, на минутку присела сама – и вдруг таким родным, знакомым мне жестом потёрла лицо руками. И мама так делала, и я так делал, чтобы сосредоточиться и снять усталость. И я вдруг увидел, как она утомлена и расстроена.
- Помочь-то мне можешь хоть... – сказала она совсем другим тоном, человеческим, почти жалобным.
И я тоже вздохнул и молча кивнул.
Тётка ушла.
Я тут же вскочил.
Сидеть было невозможно. Чёрное и красное попеременно било мне в глаза. Значит, вот как, Татьяна Караим! Значит, когда она ко мне приходила в каптёрку и рассказывала про любовь, она была уже…
Значит, сегодня, когда мы с ней танцевали, она...
Значит, когда она час назад пыталась затащить меня в постель и рассказывала, что ей ничего от меня не нужно, это был просто план. Чёткий, циничный, хорошо продуманный план, в результате которого я оказывался отцом её ребёнка... Зажечь в кабинете красивый свет, напиться до полусмерти, подослать Аллочку, ничего, скорее всего, не подозревающую - и далее всё просто: накинуться на меня тёпленького, когда я, как дурак, как телёнок на поводу, явился чинить освещение...
Молодец, Татьяна Караим! Умница!
И тётка туда же... сходу... ни в чём не разобравшись!..
Я вытер лоб рукой – лоб был холодный и мокрый. Рука была вообще ледяная. Меня вдруг затрясло, даже зубы лязгнули, и я стиснул их и зажмурился.
Мне показалось, что прошло часа полтора, но часы показали всего восемь минут, когда тётка снова показалась в коридоре. На этот раз каблуки не цокали – она шла, мягко ступая в домашних шлёпанцах – видно замучилась в праздничной обуви и позаимствовала у кого-то из знакомых больничную обувку. И опять жалость шевельнулась во мне...
Так, - сказала она с почти спокойной деловитостью, подойдя. - Танюшка на обследовании. УЗИ, рентген... За рентгенологом послали, скоро подъедет. Всё нормально, жива, опасности пока нет. Я остаюсь, а ты езжай с Сашкой. Ничего никому ни слова. Из здания ни ногой, сиди, жди моего звонка. Или сам, или посади кого на телефон. Хотя это без толку, все пьяные... Значит, тогда пойдёшь, откроешь мой кабинет – и жди у меня. Только девок мне туда не таскай... Иди! – повысила она голос, увидев, что я опять намереваюсь взъерошиться. - Слушай, - сказала она другим тоном, - мне сейчас не до тонкостей, ей-богу... мне ещё неизвестно, придётся ли спать сегодня... Иди! Отвечаешь там за всё... Не дай бог ещё что затеется... Ох, уж эти свадьбы... ох уж эти сказочники...
Она тяжело повернулась и пошла.
Как в тумане, я доехал до пансионата, ожидая худшего. Но на месте всё было тип-топ. Из распахнутых окон громыхала музыка и гомон, гости танцевали, хохотали, курили у распахнутых окон, Люся исправно вела застолье – словно ничего и не случилось. Время здесь будто остановилось.
Я зашёл в зал. Нет, не остановилось время. Часть гостей покинули застолье, например, я уже не увидел мамы. Зато появились свежие лица, и в связи с этим свадьба неслась на новой волне.
- Дорогие гости, – неутомимо декламировала в микрофон Люся. – В эти уходящие дни старого года мы празднуем рождение новой молодой семьи. И это глубоко символично. Мы желаем молодым начать новый год с чистого листа. Светочка и Леонид! Пусть перед вами с началом нового года откроется книга новой общей, семейной жизни, которую вы напишете сами, своими руками! И пусть эта книга будет прекрасна!
Я плеснул на три пальца водки, маханул одним глотком – и даже не почувствовал спиртного.
- А Танюшка где? – спросил меня кто-то из-за стола.
- Придёт, - отмахнулся я, вытянул с тарелки какой-то длинный зелёный хвост и, жуя на ходу, отправился на четвёртый этаж.
По дороге завернул на второй. Чёрная блестящая туфля с золотой пряжкой сиротливо лежала у стены. Я подобрал её, проверил кабинет и потопал наверх.
На четвёртом было темно, новогодняя тема выглядела тут совсем уже робко – одинокой ёлочкой в углу на журнальном столике - бирюзовые халатики робели хозяйничать под носом у Самой.
Я дошёл до тёткиного кабинета уже с отяжелевшей, налитой головой и без всякого желания о чём-то думать.
Отлично!
Отпер кабинет, бросил куртку на диван, засунул туфлю в письменный стол и тупо поразмыслил, где может быть вторая. На Тане её не было. Значит, осталась у Сашки в машине... Позвонить бы, проверить... Да, надо звякнуть, сейчас звякну, подумал я решительно и положил голову на руки. Сейчас... вот только чуть-чуть откисну... и сразу позвоню...
продолжение следует http://www.proza.ru/2019/04/04/1400