Ходить, как это делают нормальные, не только взрослые, но и дети, Зойка не умела. Она двигалась слегка танцующей походкой, в такт той музыке, которая звучала в её взбалмошной детской головке. Музыка зависела от её настроения. День выдался солнечным, настроение было хорошим, и она, бодро распевая: - «Топ-топ, топает малыш, с мамой по дорожке милый стриж...», подпрыгивала то на одной, то на другой ножке, а то и на двух сразу. До каникул осталось всего ничего – две недели, потом день маминой ругани за плохие отметки, с подвыванием Устиновны, разумеется, и... свобода!
Дед всегда говорит, что свобода – это сладкое слово, она пыталась попробовать, даже с чавканьем, но сладости не ощутила. Зато была радость! Самая настоящая! Три месяца не ходить в эту ненавистную школу, не делать уроки, не видеть противного Сашку Добромыслова, которого обычно отправляют на два месяца к его бабушке в Ленинград, а на месяц – в пионерский лагерь. Возвращается он только к началу учебного года, такой же белокожий, только с ярким румянцем на своём щекастом лице.
Из поздно распустившейся в этом году, белой, как пушистое облако, черёмухи, выглядывал маленький домик бабушки Прасковьи, окрашенный Хромовым в изумрудно-зелёный, что июльская листва, цвет. Когда-то они с мамой тоже жили в этом доме, а потом, когда в их жизни появился Илюша, переехали в другой – большой и светлый дом деда Василича.
Навстречу, прямо под ноги, выкатился из будки довольный Тузик Первый, радостно виляя хвостом.
- Тузик! – обняв мохнатую голову и, чмокнув в блестящий чёрный нос, Зойка протянула ему кусок хлеба. – Ешь скорее, Туз Первый, а то бабулька опять ругаться будет, что я тебя раскормила, как порося!
Бросив взгляд на окно, Зойка поспешно спрятала руки за спину. Стоящая у окна Устиновна уже вовсю грозила внучке пальцем.
- Никакого сладу с этой девчонкой нет! – обернулась Прасковья к Хромову. – Разбаловал дальше некуда!
- А кому и баловать, Полюшка, как не деду с бабкой? – удивлённо поднял на жену от газеты глаза Василич.
- Из рук вон стала! – качала головой Прасковья, уже суетясь возле печи.
- Так малая ещё совсем! Погоди, подрастёт, остепенится. И к нам лишний раз не заглянет... – вздохнул Хромов.
Из распахнутой с шумом двери заглянула смуглая мордашка.
- Ба, есть хочу! Голодный обморок у меня!
- Ох ты, батюшки! Сейчас-сейчас я, котлеты на плитке греются, - захлопотала Прасковья, разом забывшая о нагоняе внучке. – Что мать-то делает? - спросила она скорее по привычке, чем из любопытства.
- Спит! Некогда ей ребёнком заниматься! – по-взрослому, без тени улыбки, доложила Зойка, притягивая к себе своего любимца. – Деда, ты мне воротничок пришьёшь? – на ухо прошептала она Василичу.
Тот, с видом заговорщика, кивнул головой, улыбаясь в усы.
- А что ты ровно оборванец-то? – уже за столом заметила Устиновна, кивая на сбившийся в сторону оторванный край воротничка.
- Это мне Сашка Добромыслов оторвал! Хотел меня за косу дёрнуть, а я успела увернуться, вот он и схватил за воротник, - с набитым пирогом ртом пояснила Зойка.
- Кака коса там у тебя? Одни лохмы по сторонам торчат!
- Так меня Илюша с утра в школу собирал. А у него никак косы плести не получается, не освоить ему этот про-цесс… - последнее слово Зойка произнесла по слогам. - Но, бабуленька, он старается!
- Матери дела нет до ребёнка! Совсем на своей учёбе и работе помешалась! Работала бы на ферме, да работала! И к дому близко, и за Зойкой присматривала. Так нет, в город подалась! – ворчала Прасковья, приглаживая своими большими натруженными руками Зойкины кудри. Мёдом что ли им в этом городе мажут али что, Павлуша?
- Мёдом не мёдом, а Людмилке по специальности работать надо, коли в железнодорожном учится, - рассудительно проговорил Хромов.
- Дояркой-то в три раза поболе получала, чем по специяльности своей!
- Специальности, бабуля! – здесь же поправила Зойка, но, увидев нахмуренное лицо Устиновны, поблёскивая чёрными глазами, перевела тему разговора. – Ба, почему у тебя всё вкусно, а у мамы безвкусно?! Суп на суп не похож! Сверху ещё половина яйца желтком кверху плавает! Пирог за щекой у меня помещается, жёсткий, что подошва у моих сандалий…
Морщинистое лицо Прасковьи враз разгладилось, зарделось, слегка раздвинулись губы.
- Егорыча сходили бы покормить. Я тут ему банку со щами справила, картошка с котлетами, да ватрушки с молоком, он их любит.
- Сейчас воротничок подошью, и начнём выдвигаться.
- Сама справлюсь! Ужо голодный лежит там, обед-то когда был! – достав из комода платье, Устиновна протянула его Зойке, а сама полезла за шкатулкой, в которой хранились нитки с иголками.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/03/21/207