Как грустны объятия царей в парче золотой.
Цари не доживают до старости.
Царская чета в преклонном возрасте – только в
сказках…
Ленинск – это даже не город, а обычный закрытый военный городок. Масштабами побольше, да значимостью не сравним - космические ворота страны. Я обошел его вдоль и поперек меньше чем за час. Узнал, что есть большой кинотеатр, дом
офицеров, кстати, с библиотекой и большим светлым читальным
залом, плавательный бассейн, спортивный комплекс, универмаг и ещё несколько разных магазинов. Было воскресенье.
Неделю я выдержал, хотя и с трудом. Мой начальник отличался особым стилем в работе: он много суетился, шумел, издавал многочисленные приказы.
Со стороны это была кипучая деятельность, но с нулевым результатом. Вот это я и решил рассказать Николаю Петровичу, когда пришел к нему. Он был дома и уже ждал меня.
Звонка не было, я сам открыл дверь ключом. Николай Петрович вышел ко мне навстречу так, словно мы расстались два часа назад, улыбающийся.
– С мотовоза? – спросил он
– Нет, автобусом, знакомился с городом.
– Здесь есть несколько монументальных работ, видели?
– Нет, не успел.
– Проходите в комнату, осваивайтесь, я сейчас.
Ушел на кухню, оттуда по-домашнему вкусно пахло.
Я прошел в комнату. У меня на новом месте так: либо мне
сразу хорошо. Либо я с трудом привыкаю. Здесь мне понравилось
сразу. Балконная дверь была открыта, ветерок слегка шевелил тюлевые за-
навески, в комнате было прохладно, хотя кондиционер не работал, не было надоевшего жужжания. И – книги.
Их было так много вдоль обеих стен, что казалось, комната состояла из потолка
и книг. Я, конечно, кинулся изучать корешки книг. Запах старых
книг волновал меня, а названия книг приводили в восторг.
– Платон! Флоренский! Лосев! – Кричал я, потеряв всякий
контроль над собой, – Чижевский! Циолковский! Фёдоров… Соловьёв…
Теперь я уже тихо стонал, произнося авторов и еще не веря
своим глазам, что эти книги передо мной.
– Откуда у вас эти книги? Это же – спецхран…
– Из частных собраний, конечно, видите, все очень ветхие,
многие заново переплетены…
– А дальше целая рубрика «оккультная литература». Это что-
то с магами связано, да?
– И с магами – тоже, – смеётся он.
– Кто же вы по специальности?
– Электронщик…
– Так зачем вам всё это? О, здесь даже книги на иностранных
языках… Владеете?
– Время такое – надо это всё знать. В училище учил английский с упором на техническую литературу, к сожалению…
– Лесков… А, знаю: «Аленький цветочек» и «Детство Багрова внука», – вспомнил я. – И Гёте рядом, странное соседство книг…
– Да, Лесков, – подтвердил мой друг, – всё не так просто… А
из Гёте вышла вся антропософия, правда сам он в этом не виноват. Штайнер удружил, – усмехнулся он.
– Да, вот и Штайнер есть, – говорю я, – и всё это – ваше? – Задаю совсем уж дурацкий вопрос, мне как-то всё ещё не верится…
– Пока ещё моё, – улыбается мой друг, – предлагаю таймаут.
– Самое время, – соглашаюсь я, – у меня уже всё плывёт перед глазами.
– Пировать будем здесь! – сказал он и придвинул маленький столик к дивану. – Оставайтесь там, а я сяду на стул.
Он быстро накрыл стол, перенёс из кухни тарелочки с нарезанной зеленью, хлебом и разлил суп по тарелкам. Потом показал глазами на начатую бутылку водки, молча спрашивая – как?
– Немножечко, – сказал я.
Появились рюмки-напёрстки. Мы
выпили и налегли на суп, который, кажется, был грибной, из пакетов.
– Зато на второе – натуральная жареная картошка – деликатес! – Гордо объявил друг. Вот, что так ароматно пахло на кухне!
– У меня же в сумке есть банка зелёного горошка, – вспомнил я.
– Вечером - на – ужин – с яичницей, – как аппарат Морзе
вдруг передал он и лукаво посмотрел на меня.
– Ужинать я буду в гостинице, – грустно напомнил я. Мы опять мощно заработали, теперь уже вилками.
– Давно не ел такой вкусной картошки, – сознался я.
– Опыт! – подчёркнуто солидно произнёс он.
– Теперь – чай! – сказал я.
– Есть ещё холодный компот, – соблазняющее произнёс он.
– Нет, чай, – настаивал я.
Пока он собирал тарелки и ходил за чаем, я увидел, что сбоку шифоньера на полочке рядом с крупной фотографией головки маленькой девочки сидит кукла, чем-то похожая на эту девочку.
У них была одинаковая прическа, высокий лоб, открытые глаза и овал лица, только губы на фотографии улыбались лукавой улыбкой, но зато квадратный вырез сарафана на груди был один к одному. Куклу можно было принять за скульптурный портрет девочки с фотографии. Такие куклы обычно долго хранятся за детские воспоминания их владельцами и обычно бывают им очень дороги.
Но рядом ещё висела скрипка со смычком и не маленькая, детская, а самая настоящая взрослая со следами свежей канифоли под струнами.
– О, у вас скрипка есть… Играете?
– Да, она у меня от мамы, была способной скрипачкой и
меня учила с пяти лет сразу на двух инструментах. Я закончил
музыкальную десятилетку по фортепиано и скрипке.
– Ваша мама была профессиональным музыкантом?
– Да, она закончила консерваторию, а потом – университет, преподавала литературу. Это она привила любовь к книгам и научила разбираться в литературе.
– А ваш отец – тоже гуманитарий?
– Нет, он был преподаватель физики. Очень хотел, чтобы я
пошел по его стопам – мне легко давалась математика.
– Так как же вы стали офицером – воином? – Удивился я. – Из такой-то семьи!
– Время такое – надо быть воином. Правда, воином можно быть везде. А я по молодости думал, что воин только в армии. Но в армии – особенно, потому что армия – страшная сила, если она не служит добру...
- Вот, фортепиано отправил дочери, а скрипку – она пока у меня, сейчас играю на ней часто, чем подчёркиваю свою нетипичность, – усмехнулся он, посмотрел на
скрипку. – А передать её дочери надо обязательно, это моё завещание. Библиотеку – как придется, но скрипку – обязательно!
И с какой-то надеждой посмотрел на меня.
Я не поверил своим глазам, когда взглянул на часы – так быстро пролетело время!
– До отхода автобуса остался час, я опять не успел пройти по магазинам. И опять приеду в гостиницу без бутылки, а это выше понимания моего соседа... – тяжело вздохнул я. Мы оба рассмеялись.
– Что-нибудь возьмёте с собой почитать? – Друг указал глазами на книги.
– А это возможно?
– Книги существуют, чтобы их читали. Советую для начала взять вот эту и это, – он вытащил две небольшие книжечки в старом переплете, – но можно и ничего не брать, а приезжать сюда каждый день и читать здесь. Вдвоём веселее…
– Спасибо!
От счастья у меня перехватило голос.
Уехать мне было не суждено. Когда я с книжками прибежал на остановку, ни автобуса, ни людей там уже не было – я опоздал. Правда, потом выяснилось, что он ушел намного раньше своего расписания.
Обескураженный, вернулся к другу. Он встретил меня, весело смеясь.
– Это здесь случается довольно часто, – успокоил он меня.– Не выдерживают расписания. Завтра вместе поедем на мотовозе. И будет зелёный горошек с яичницей на ужин, – лукаво напомнил он.
Теперь мы уже весело оба смеялись. И нам было хорошо:впереди был остаток длинного, летнего дня, потом вечер, а потом ночь. В общем, целая вечность.
Послонявшись немного по квартире, я изъявил желание перемыть посуду на кухне. Но друг резонно заметил, что куда лучше для меня использовать это время для чтения. Мне только того и надо, я сразу же нашел удобное место в комнате и погрузился в чтение одной из книг, что были им даны мне с собой. Содержание оказалось для меня настолько необычным, а язык – столь
трудным, что я по несколько раз перечитывал одну и ту же фразу
Я буквально штурмовал каждый абзац. Мне становилось уже не по себе.
– Трудно? – Участливо спросил меня друг. Он стоял рядом со
мной и ласково смотрел на меня.
– Это основы мироздания – сама по себе штука сложная, да еще в переводной литературе, а здесь вообще сплошь подстрочный перевод. Терпение надо адское, чтобы читать, но без этого нельзя. Спешить с этим чтением не надо. Главное,понять,почувствовать, о чём идет речь.
– Да уж, конечно, не о марксизме-ленинизме, пробурчал я, мы весело рассмеялись. И моё неудовольствие сразу улетучилось.
– Так о чём там идёт речь? – спросил меня друг. Я как первоклассник на уроке чтения, начал что-то выжимать из себя по слогам. Неожиданно друг остался мною очень доволен. Мы с ним ещё раз быстро прошлись по прочитанному мною тексту, и я повеселел.
Зато с моим другом стало происходить нечто обратное: он
все больше хмурился и становился печальным. Он сидел за столом, обложился книгами, что-то писал. Я заметил, он всё чаще бросает тревожные взгляды на окно.
Там разгорался красивый закат. Огромный диск усталого за день солнца все ниже опускался к горизонту.
В это время легкий гул, уже ставший мне привычным,
поднимающейся ракеты, долетел до нашего слуха. Далеко в степи
был произведён очередной запуск.
– Они торопятся! Время зря не теряют, – больше себе, чем
мне сказал мой друг. – Ну, что же, мы тоже не будем сегодня спать – поможем солнышку!
И встал из-за стола.
Он был торжественен, собран и решителен. Глядя на него, я подумал, возможно вот так же выглядят люди, идущие на свой самый последний бой. Они хорошо знают, за что они идут в этот бой.
Не спеша, своим глуховатым голосом, он сказал:
– Близится необыкновенная ночь! По очень древним учениям сегодня Дух Солнца после захода опускается в ад. Чтобы не на жизнь, а на смерть сразиться с огромным чудовищем, и, победив его, вновь возродиться, и утром следующего дня, обновлённым, начать свой новый солнечный год.
В эту ночь все посвященные встают в одну невидимую цепочку – от самых высоких космических душ до самых маленьких, только ещё пробуждающихся, душ на Земле, чтобы помочь Солнцу в его святой борьбе. Согласны ли вы, мой друг, занять место в этой цепочке? Если – да, то вот вам моя рука – она всегда будет с вами!
Я молча встал, подошел к нему и протянул свою руку. Наши руки соединились. И ничего театрального не было в этом, потому что я почувствовал, как через наши руки в моё сердце стала вливаться энергия его сердца. Мы радостно улыбнулись друг другу и опять каждый сел на своё место.
Для меня это был свершившийся акт таинства дружбы. Теперь я знал, чему буду учиться у своего друга.
Потом мы ужинали на кухне. Комнатка очень уютная, но не больше чем на три человека. После ужина долго пили чай. За чаем, мой друг подробно рассказывал мне о забытых теперь мистериях древнего Египта, о
сложных и очень опасных ритуалах посвящения новичков в ученики. В этих рассказах мой Друг открылся мне ещё одной сверкающей гранью – литературной. Я слушал его, затаив дыхание.
Откуда он брал такие краски, слова, в деталях описывая мне эти картины, словно сам ко всему прикоснулся, всё видел и шел по головоломной тропе неофита.
Потом мы вернулись в комнату к своим занятиям.
Через некоторое время я начал клевать носом. Друг расстелил постель на диване. С ближайшей книжной полки опустил небольшую лампочку в металлическом абажуре на раздвижном кронштейне, включил его и сказал, что читать можно и лежа на диване. Я тут же разделся, перебрался на диван в небольшой уютный круг света
от лампочки. Друг включил свою настольную лампу и выключил верхний свет. Всё остальное я помню в полудрёме.
Через каждый час он выходил на балкон, подолгу смотрел на звёзды. Прислушивался к чему-то или считывал свои мысли по звёздам? Потом садился на своё место и начинал быстро писать. В это время от него шла такая сосредоточенность, такая духовная полнота, он так плотно наполнял этим состоянием комнату, что, казалось, разразись сейчас любой ливень с ураганным ветром, в наши раскрытые окна и дверь не влетит ни одной капли и не шевельнётся ни одна занавеска…
Я читал. Дойдя до конца страницы, я убирал голову от света,
немного давал отдохнуть усталым глазам и всякий раз неполным
взглядом видел в сплошной темноте на противоположной стене
в том месте, где скрипка, кукла и фотоаппарат, ровное бледно-
голубое сияние почти до самого потолка. Поозиравшись, не поворачивая головы, я заметил над некоторыми книгами тот же слабый свет на грани ощущений. Почему я раньше этого не замечал? Дома тоже есть книги…
Комната, слегка покачиваясь, неслась вверх, всё время увеличиваясь в размерах, вбирая в себя звёзды, туманности и млечный путь… Всё вместилось в моё сердце…
Помню миг: одним большим шагом сверху вниз я вернулся в эту
комнату, на этот диван, к самому себе…
Когда заалела полоска неба над горизонтом на востоке, я
кажется, всё-таки уснул, мне не хватило силы воли. Очнулся и
услышал с балкона не сильное щебетание просыпающихся птиц.
В комнате было совсем светло, но солнце ещё не взошло.
Моя лампочка горела, желтого круга от неё на постели уже не было: напирающий через окно белый свет растворил его, сделал невидимым. Только малую часть его оставил вокруг лампочки внутри железного колпака.
Балконная дверь открыта. Легкая ажурная занавеска откинута на подоконник, ничто не мешает литься в комнату прохладе раннего утра.
В коридоре деликатно звякнула, осторожно опускаемая на пол, штанга. Потом в ванной, приятно, дождём зашумела из душа вода. Наверное, я снова немного задре-
мал. Когда открыл глаза, мой друг уже в халате, с мокрой головой
неподвижно стоял на балконе, спиной ко мне. Я тоже вышел на балкон.
Как шкварчит, разбрызгиваясь, масло на сковородке, когда в него попала вода, так яростно в кронах деревьев под балконом стоял галдёж окончательно проснувшихся, снующих с ветки на ветку, прихорашивающихся, на все лады без конца чирикающих, воробьёв. Только на юге я слышал такой неистовый гомон птиц
по утрам, в короткие минуты утренней прохлады. Перед горячим,
мучительно длинным, днём изнуряющего солнца, они спешили насладиться жизнью.
Небо на востоке уже не алело, оно всё больше наливалось расплавленным золотом. Вот-вот должно было показаться солнце. Лёгкий ветерок приятно обвивал мою кожу. Внизу, из подъезда, группами и по одному выходили на работу люди.
Где-то за школой проехала машина.
Весь мир вошел в меня. Я стал трёхэтажным: далеко внизу у моих ног – люди и деревья, высоко-высоко в небе, на уровне моего сердца – только птицы и
ветер, а ещё выше – мы с Другом. Но только я представил себе его образ – он тут же взмыл и исчез, в недосягаемой мной вышине.
И объяла меня Тишина: замолчали птицы, замер ветерок в листьях,
не слышно людских голосов – на краю Земли и Неба появился золотой ободок Солнца. Лучезарное светило торжественно стало подниматься из-за горизонта. Невозможно было оторвать от него взора. Я всматривался до фиолетовых солнц в глазах.
Они стали один за другим срываться с ослепительно сияющего диска. Мои ресницы сами плотно сомкнулись, но всё равно я видел, как одно из солнц сиреневым сгустком устремилось ко мне. Растягиваясь в большого человека.
Вот он уже стоит около меня, совсем рядом, одетый в широкую
сиреневую мантию и непонятный головной убор. Человек-воздух
стоял там, где должен стоять мой Друг, рядом, но в то же время так далеко, что между нами поместится весь мир. Это другое измерение, другого, фиолетового, мира. Руки-Лучи Человека достигали Солнца. Они были Музыка и Свет.
Не знаю, сколько мгновений это длилось. Когда вернулось моё обычное зрение, я открыл глаза, натолкнулся взглядом на каменного истукана – это
был мой Друг. Секунду назад он был весь каменным, серой цельной мелкозернистой глыбой, даже не отшлифованной.
Но через секунду его голова, руки, каждая складка халата ожили, он весь враз вышел из камня и стал теплым телом, мягким ворсом халата и легким не заметным для глаз дыханием. Наверное, это всё мне померещилось после фиолетовых видений?..
Я смотрел на своего Друга во все глаза: теперь он мне казался выше, крупнее, скульптурнее. Его губы пели, глаза заливало расплавленное золото Солнца. Когда нижний край солнца оторвался от горизонта, и оно, огромное, зависло над нами, мой Друг простёр к нему руки и раздался клёкот орла:
– Здравствуй, Отец!
...Я усиленно замотал головой, прогоняя наваждение, в своей разгулявшейся фантазии. И не такое могло привидеться, ведь я тогда увлекался Рерихами и Шри Ауробиндо...
Через минуту мой Друг был такой, как всегда. Повернувшись ко мне, с улыбкой спросил:
– Вы слышали Голос перед восходом?
– Слышал одну Тишину, – признался я.
– Ничего, в следующий раз обязательно услышите.
Завтракали молча, каждый думал о своём. Мой Друг был уже
в полной офицерской форме, казался немножко чужим.
Шли к мотовозу молча. Уже на платформе, Друг ясно посмотрел на меня,сказал:
– Мы ездим своей группой, кто-нибудь всегда приходит пораньше, занимает места, так что в купе все свои, можно свободно общаться.
Он представил меня своим друзьям неожиданно очень серьёзно:
– Знакомьтесь!
В купе были все те же молодые лейтенанты, с которыми я
ехал первый раз в Ленинск. Они дружелюбно улыбались, пожимали мне руку и называли себя.
С первого раза я редко запоминаю,
как кого зовут. Запомнил, что моего ранее знакомого лейтенанта
зовут Сергеем, еще двоих Олегами. Олег большой, и Олег маленький – шутили они. Имена двух других совсем не запомнил.
Все точно так же были с книгами и читали. Я тоже раскрыл свою
книгу. Кто-то уже пересел напротив Николая Петровича, задал
ему какой-то вопрос. У них пошла тихая беседа. Потом это место
занял другой лейтенант. И так – всю дорогу. Оказывается, это у
них называется – консультации на ходу. Когда дошла очередь до
меня, я тоже задал свой вопрос и получил такой же обстоятельный ответ.
У моего Друга была редкая способность говорить с каждым собеседником, как с единственным. Его хватало на всех.
После работы я снова уехал к Другу и так ездил всю неделю, даже не заходя в гостиницу. Протоптав дорожку на квартиру моего Друга, я уже не мог
обходиться без него больше одного дня. У меня такое ощущение, что этот человек был всегда в моей
жизни, только я не могу пока точно сказать – кем и когда. Не поддаться его обаянию – невозможно. Оно так сильно, что сразу делаешься его ча-
стицей, влетаешь в него, как в другой мир и видишь и смотришь на все его глазами.
Вот он рассказывает, как у него появилась семья.
– Учительница русского языка и литературы, двадцати восьми
лет, приехала к нам с ребёнком, лет трёх-четырёх. Направили преподавать вон в ту школу. Мы сейчас проходили через её двор. Сокрушалась, что книги свои не смогла привезти. У меня соседка в этой школе работает, жена майора, вот она и привела свою коллегу ко мне, книжнику. Я только-только приехал со службы и на
скорую руку готовил что-то поужинать. Я тогда играл в местной
волейбольной команде, спешил на тренировку. Соседка к себе
ушла, я на кухне, а она как подошла к книжным полкам так там
и затихла, словно её нет.
Через несколько минут захожу в комнату, пригласить её разделить со мной трапезу, и вижу диво-дивное:
прильнула женщина вплотную к книгам, руки разбросаны, словно улететь хочет, и то ли поёт, то ли молитву творит. А сама – светится! Я часто вижу ауру людей, но такого чистого спокойного и
ясного свечения ещё не встречал. Редко залетают на Землю такие
люди-птицы! Оставил ей ключ в дверях, а сам в спортзал…
Это их первая встреча всё и предрешила – они были птицами из одной стаи. Ещё пару раз она была у него в гостях, уже с дочкой.
– Очаровательная дочь, – сказал он о девочке, – мы сразу полюбили друг друга, перешли на «ты», – Коленька, я тебя так люблю! – сообщила мне на ухо в первую же встречу, обняв за шею ручонками. И подарила вот эту, самую любимую, её куклу.
Он взял под портретом девочки куклу, посадил её на свою правую
ладонь как живого ребёнка, и, придерживая левой, осторожно
перевернул на спину. Кукла закрыла глаза, и из груди её вырвался вскрик. Медленно, не спуская с неё глаз, он проделал это еще и ещё раз. Охваченная созидающей энергией его рук, осиянная светом любви, льющегося из его глаз, ожила кукла! На его руках сейчас лежал и счастливо смеялся живой ребенок. И вот мы уже
все втроём улыбаемся, и я тоже протягиваю руку и с нежностью
касаюсь пальцами теплого детского тельца.
– А потом я пришел к ним с цветами, они жили в комнате,
уехавшей учительницы, – сказал он и посадил куклу на место. – С цветами и предложением, чтоб нам больше не расставаться, а жить вместе.
-Ладно! – согласилась дочь, кивком головы. А мать улыбнулась:
-Подчиняюсь.
- Будем жить у Коли, – уточнила дочь, – там есть телевизор! - Немного подумав, добавила, - и холодильник!
– Вот, – тепло улыбнулся мой Друг и тут же перевёл разговор на другую тему.
В другой раз, после ужина на кухне, уже закончили пить чай, он вдруг прервал молчание и задумчиво спросил самого себя:
– А могло ли быть всё по-другому?
– Что именно? – не понял я.
– Закончил с отличием училище, спортсмен, член партии,
направлен на перспективный полигон. До Академии - рукой подать!
А какой жених был завидный – только выбирай! – И вдруг рассмеялся.
– На первом же вечере в Доме офицеров обворожил дам всех возрастов. Я там не только танцевал, но ещё и сам пел и аккомпанировал кому-то. А тут ещё моя способность лечить руками – она в училище открылась у меня. Если я долго не играю на скрипке,руки у меня начинают скучать. Живут сами по себе. Тогда даже бокс не помогает.
Танцую с одной худощавой, нервического склада женщиной. Разодета в пух и прах – чего только на ней нет из украшений, того и гляди уколешься. Говорю ей:
– У вас не всё в порядке с лёгкими.
– Я-то знаю, – отвечает она, – а вот вы как узнали?
– Руки такие, – говорю ей.
– А лечить можете?
-У вас само пройдёт, если уберёте источник раздражения…
Та сразу завелась:
– Это всё свекровь!
– Вам надо срочно жить отдельно. У вас другого выхода нет, или вы её, или она вас доконает…
– Ой, у меня голова разболелась!
– Головную боль я ей тут же снял, – опять смеётся Друг, – и всё это во время одного танца. А тут ещё на работе сослуживцу помог. И пошла обо мне слава целителя! Стали меня приглашать то в ту семью, то в другую, посмотреть, полечить. Ну, я не отказываюсь, хожу, делаю что могу, вроде получается. Особенно,
оказывается, больны жены и дочери командного состава полигона.
А жил в общежитии и вдруг получаю ордер на эту квартиру, а ещё через два года – я уже старший лейтенант и предлагают мне
переходить на работу в политотдел при штабе полигона, чуть ли не майорскую должность – это чтобы я постоянно был в городе, а не ездил каждый день на площадку.
Вот тут я опомнился:
-Стоп!– Говорю себе, кажется, мы не туда едем!
Сослуживцы удивляются:
– Чего тут раздумывать – переходи!
Я говорю им:
– Ну, какая может быть политработа, если строители живут в скотских условиях!
– Да, – соглашаются, – вряд ли ты им чем поможешь, тут надо всё менять кардинально… Но все же переходи, счастье подвалило.
Кто-то донёс командованию мои слова про скотские условия. Это для них было, как гром с ясного неба! И ко мне резко изменилось отношение. Никто не приглашал меня в семью. Никто больше не заикался о переводе меня в штаб. Даже пригласительные билеты на вечера мне перестали давать. В общем, наконец-то я остался один на один со своим свободным временем – занимайся чем душе угодно. Я был доволен.
Но в следующее повышение звания меня обошли, очередную звёздочку я не получил. И это ещё не всё: поползли слухи о моих связях с женщинами легкого поведения. В общем, взяли меня на прицел…
Но и я тоже не овца – на войне, как на войне! Выступал на всех партсобраниях, требовал внести мои слова в протокол. Поместил статью в газете. До появления у меня семьи я был для них практически неуязвим. Подумаешь, обошли в звании, не дали отпуск или укололи незаслуженным выговором.
Но положение изменилось, когда объектом нападок стала ещё и моя жена. Вот и жжёт меня этот вопрос: всё ли я сделал, чтобы уберечь своё счастье? Имел ли я право ставить под удар близкого мне человека?
***
– А как весело начиналась наша жизнь: комната буквально
светилась от моих милых женщин – без устали щебетала дочь, её
кровать мы вместили рядом с пианино – на балкон можно было
пройти теперь только боком. Мне казалось, что жена ходит по
квартире, не касаясь пола. На кровати, диване, под столом – везде
были детские игрушки. На кухне постоянно что-то готовилось,
на смену моему казарменному порядку, в доме поселился семейный уют. Ему мало было квартиры – он заполнил собой наши сердца.
У жены много времени занимала подготовка к урокам и проверка тетрадей, поэтому завтрак и ужин мы с дочерью старались
приготовить сами. В детский сад утром ходили вместе. Потом я
шел на мотовоз. А ещё у жены было классное руководство – это
раз в неделю обязательный классный час, а в каникулы – разные
там экскурсии. Она очень любила детей, а те – её. Шутила: когда
я ложусь спать, в моих ушах все еще звучат детские голоса: Нина
Ивановна… Нина Ивановна – и так пока не усну.
И с родителями она успевала работать. Да, женщины у нас загружены, – он зажмурился и покачал головой. – Я бы каждой памятник поставил. Впрочем, он и есть в каждом нашем сердце: сначала - мать, потом – жена, а что потом? Этого мне не суждено знать…
Он отодвинул от себя чашку с холодным чаем.
– Первый удар нанесла школа. Директриса вместе с завучем, обе жены офицеров из политотдела, пригласили жену после уроков в кабинет, и там состоялась этакая полуконфиденциальная беседа. Директриса чуть не шепотом сообщила, что в школу поступил сигнал из авторитетного источника: их педагог – это моя
жена – незаконно сожительствует с неблагонадежным и аморальным человеком. Ей настоятельно советовали изменить свой образ жизни и срочно оставить этого человека.
– Ты у нас на хорошем счету, тебя любят дети, и нам совсем
бы не хотелось, чтобы у тебя возникли неприятности, да и о чести
школы надо подумать, – уже совсем по-матерински советовали
они.
Жена была потрясена:
- Ну, зачем это вам все надо. Это же так далеко от истины, – только и смогла она им сказать.
– Не обращай внимания, – успокаивал я её, – ты моя жена, а
не школьная. Пусть не берут на себя больше, чем это им положено…
Они воспользовались нашей оплошностью – мы не оформили наш брак документально. На следующий день мы принесли заявление в ЗАГС.
-Мы не можем оформить ваш брак, у вас нет прописки, – сказали нам, – идите в ЖЭК. В жилконторе меня спросили:
– У неё есть ребёнок?
– Да, – говорю, – девочка. Я её удочерю.
– Мы не можем прописать эту женщину. Уйдя с квартиры, она потеряла право на жилплощадь, а прописать на вашей жилплощади не имеем права, она вам посторонний человек!
Я подал рапорт командованию с требованием пресечь произвол администрации. Рапорт остался без ответа.
***
НИКТО НЕ СКАЗАЛ НАМ:
ГОТОВТЕСЬ! ВАМ ОСТАЛОСЬ
ПРОЙТИ РАССТОЯНИЕ КОРОЧЕ
ПРОТЯНУТЫХ РУК.
Тогда мы сняли кафе и пригласили друзей на наш свадебный вечер. Во главе стола мы, новобрачные, сидели втроем: наша дочь была с нами. Всё остальное было как всегда в таких случаях. Посаженые родители, сваты с полотенцами через плечо, дружки по обе стороны.
Наш тамада был в курсе и начал с того, что предоставил мне слово. Я встаю и благодарю друзей, что пришли на нашу свадьбу.
– Наш брак отказались оформить в ЗАГСЕ, поэтому перед вами, друзья, говорю – вот моя жена и моя дочь! И нет таких сил,которые бы нас могли разлучить!
Одеваю ей на палец обручальное кольцо, а она – мне. Молча,
не по команде «горько», а мы сами, скрепили наш союз поцелуем.
Дочь – умница моя, после нашего поцелуя вдруг шепчет мне на
ухо: «Папа, я тоже желаю вам с мамой счастья!» Кстати, «горько» кричать на этой свадьбе ни у кого не поворачивался язык, наверное, чувствовали, что горького потом будет много.
Во всем остальном свадьба была как всегда: дружки старались во всю, а мои друзья – музыканты, черт знает, что выделывали в этот вечер – кажется, мертвый бы пошел в пляс. Много пели хором и соло. В этот вечер единственный раз я слышал как поет моя жена. Оказывается, у неё прекрасное контральто. А вот спеть дуэтом не
пришлось.
Через три дня её отстранили от классного руководства «за
несоответствие морального облика занимаемой должности воспитателя подрастающего поколения». Объявили, что будет рассмотрен вопрос о её профнепригодности.
Меня вызвали в политотдел «на ковёр». Крику и ругани было ого-сколько. Каких только собак мне не вешали. Записали строгий выговор за пьяный дебош в общественном месте – так охарактеризовали нашу свадьбу.
Она не верила до последнего дня, что придется ей улететь, покидать обретенную стаю. Про верность лебединую сложены целые легенды. Но что мы знаем про любовь орлиную? Орлы должны сражаться! Она могла выдержать любые лишения, могла погибнуть, защищая семью. Только не расставание!
-Зачем, милый, нам расставаться? Ведь мы могли вообще не встретиться! Это такой подарок судьбы! Я должна быть с тобой рядом! Я ничего не боюсь!
– А наш ребёнок?
– Ах, мой ребёнок, ты лети один! Бог сохранит тебя!.. Вырастишь – поймешь…
Её отстранили от преподавания в середине учебного года.
Не уволили – отстранили. Она сидела дома и напоминала ему тяжело раненную птицу, которая не может взлететь.
Его исключили из партии без его присутствия, заочно, объявив ему решение бюро. Он лишился возможности отстаивать себя публично.
– Кончилась мышиная возня – началась львиная охота! – Не-
весело пошутил он и подал рапорт об увольнении из Армии.
Рапорт его порвали, а ему ответили:
– Нет! Хоронить тебя будем здесь, по всей форме…
Сослуживцы посоветовали ему запить, как тот майор, которого тоже не отпускали из Армии.
– Он был слабый, на гражданку ушел уже алкоголиком, а ты сильный, говорили ему, – ты выдержишь!
Её вызвали в комендатуру и вручили предписание: как человеку без определенного занятия и места жительства – покинуть город до такого-то числа!
Тогда он пошел в кассу и купил два билета: один – взрослый, другой – детский.
Она видела билеты, но собирать себя в дорогу не стала.
Он сам уложил ей чемоданы, показал дочери, где лежат деньги.
Жена лежала на диване, отвернувшись к стене, не ела, не разговаривала, от беззвучных рыданий постоянно содрогалось тело, затихала,
когда наступало обморочное состояние, тогда он сразу подходил
к ней с нашатырём и, стараясь, не прикасаться руками, осторожно подносил ватку к лицу. Соседка приходила, молча смотрела,
вздыхала, кормила дочь, а в последнюю ночь забрала её к себе.
Это были похороны без покойника.
– Наступила последняя ночь. Жена по-прежнему лежала неподвижно на диване. Я вышел покурить на балкон. Было очень тихо. Вдруг душераздирающий крик
– НЕТ!!!
Какая-то сила подбросила её с койки и мгновенно вынесла на балкон. Я едва успел перехватить её уже на перилах балкона.
Она тут же обмякла в обмороке. Я отнес её на кровать. Я понимал,
в какой ад опустилась её живая душа, чувствовал, что вспышка
эта повторится. Чем я мог ей помочь? Готов был разорвать свою
грудную клетку, чтобы спрятать ее в свое сердце, чтобы своей теплой кровью наполнить её остывающее тело. Я лег рядом, крепко
обхватил её руками и стал гладить её голову, шептать, что мы всё
равно всю жизнь будем вместе.
Вдруг её тело стало напрягаться
каждой мышцей, она изгибалась мостиком в моих руках и крик,
еще страшнее первого, разорвал тишину. Она опять обмякла и ру-
башка на ней была совсем мокрая, как при высокой температуре.
Я стал бояться, что она не доживет до утра – сердце не выдержит.
Но, слава Богу, третьего приступа не последовало, кажется, она уснула.
Уже было светло, я тихонько пошел на кухню и стал готовить бутерброды в дорогу. Слышал, как жена встала и прошла в ванную. Потом она тоже молча прошла из ванной. Я вышел из кухни и увидел, что по квартире ходит совсем незнакомая мне женщина: у неё был почти совсем седой волос, постаревшее лицо и скорбно опущенные уголки губ. Меня она не замечала.
Соседка привела дочь, поклонилась нам и молча вышла. Жена не заметила
соседку, не заметила и дочь. Она продолжала молчать по дороге
в аэропорт. Мне стало немного легче, когда мы смешались с толпой пассажиров. Я не спускал с рук дочь, и мы что-то говорили друг другу. Жена молча стояла рядом. Вот объявили посадку, самолет стоял близко и люди пешком, наперегонки кинулись к трапу.
Вдруг жена поворачивается ко мне лицом, низко до самой земли кланяется мне, берёт за руку дочь и молча идет на посадку. Уходит от меня. Вот она прошла контроль и уже идет к самолету. И в этот момент для меня стала ясной причина её такого поведения: надо прощаться!
Я вдруг услыхал, как бьётся сердце удаляющейся жены. Мое сердце билось в такт с ее сердцем. Сейчас оно разорвется, и ноги мои не выдержали, подкосились. И я как был, в форме, медленно опустился на колени, и совсем не по уставу, словно картуз, прижал фуражку к себе. И так стоял, пока жена и дочь не скрылись в
самолете.
Только тогда у меня хватило сил оторвать руки от земли
и подняться с колен. Когда шел к автобусу кто-то сзади тихо про-
изнес: «Им не дают жить вместе».
– После этого молодежь мне стала козырять, как генералу, –
сказал он и покачал головой.
После бессонной ночи, проводив жену и дочь, он приехал в
свою опустевшую квартиру. Он заходил в квартиру, как в водоем с
сильным течением, который надо быстро переплыть, в противном случае течение унесет неизвестно куда или воронки затянут на дно. Прежде всего, в квартире надо было навести порядок – уничтожить хотя бы внешние следы мучительного расставания.
Но, к его удивлению, квартира была чисто убрана. В ней ничего не напоминало о только что бушевавшем здесь акте драмы его личной жизни. Впечатление было такое, словно в его квартире никогда не присутствовала женщина. И сделано это было не назойливо, с большим тактом, он это сразу почувствовал. На кухне было все
как при его холостятской жизни: не было лишней посуды, продуктов и даже доска для резки хлеба лежала, как он привык под левую руку, чтобы не делать лишних движений. В коридоре так же аккуратно стояли его спортивные снаряды, никаких следов не было в ванной и туалете.
– Ощущение было такое, что сделал это большой друг и сам
сейчас находится рядом со мной: я это чувствовал сердцем – оно
перестало болеть.
Он прошел в комнату и здесь увидел то, что почему-то не заметил с самого начала.
- Вот на этом столике, в самом центре, стояла незнакомая мне
ваза синего стекла, с единственным, ещё не раскрывшемся бутоном розы на длинном стебле. В вазе не было воды, но бутон был свеж, только что срезан и на его стебле было много крепких шипов-колючек.
Он поднес указательный палец к одному из них и посильнее нажал. Внутри от пальца по руке к сердцу пробежала приятная судорога. Он стал по очереди подносить и прижимать к разным шипам подушечками другие пальцы. На всех пяти подушечках выступили темные пятна крови. Сердце заныло, как тихо звучавшая боль органа.
Он смотрел на эти капельки крови и на бутон своей не расцветшей семьи и говорил себе: «Вот есть роза и есть кровь, а крест – это я сам, закованный в железные доспехи, потому что теперь я – вечный воин. И пока есть у меня кровь, этот бутон не увянет. И еще я понял, что это не конец пятого действия. Финальные сцены последнего акта отодвигаются на неопределенное время.
– А где эта вазочка? – спросил я. Он пожал плечами.
– Она вскоре исчезла, вместе с розой…
Он оставался бесстрашным рыцарем Духа, бессменным его часовым, закованный в тяжелые шлем и латы, снять которые ему уже ни на минуту не суждено было.
***
Ровно через месяц после отъезда жены и дочери, он почувствовал, что умирает. Короткие, но сильные приступы удушья сопровождались сердечными конвульсиями, доходящими порой до потери сознания. Они происходили в разное время суток: он
вдруг начинал хватать ртом воздух, а руками – за сердце. Силы с каждым днём оставляли его, он похудел и напоминал ходячий скелет.
- Не жилец! – объявили врачи. – У него рак легких!
Рентген подтвердил диагноз.
– Разлучили их, вот он и не выдержал! – Поставила свой диагноз соседка.
Обнаружил, как озарение пришло, что все его приступы удушья четко совпадают с очередными запусками ракет на полигоне – космических и боевых.
– Я ощущал удушья от каждой уходящей в небо ракеты. Ни один запуск не проходил для меня безболезненно: каждая из них,
улетая, уносила частицу меня. Я чувствовал, что мое сердце со-
кращается как шагреневая кожа и впереди – гибель. Я ни на минуту не верил, что у меня рак. Не рак, а каждая ракета буравила и
выжигала мои внутренности. Но как себе помочь – не знал.
Военные врачи,народ без сентиментов, шутили, пожимая плечами.
– По всем законам развития болезни вы сейчас должны держаться уже на одних уколах и писать завещание, а вы, вроде, и не собираетесь менять прописку…
Надо было только на одну секунду забыть о себе, чтобы вдруг, осенило: каждый запуск сжигает кислород в атмосфере, разрушает озоновый слой. Значит, все это должно как-то отражаться на живом организме. Сразу стало немного легче дышать.
Он понял, что идет по верному пути.
– А я продолжал логически рассуждать. Каждая ракета, взлетая, сжигает кислород в атмосфере и прожигает озоновый слой, образуя дыры, через которые на Землю устремляется из космоса жесткие излучения, губительные для всего живого. Этот огромный полигон не только для испытания техники, космических ракет и наземного обслуживания их, это еще и судьбы работающих здесь людей. На каждого из них космические лучи без атмосферного заслона действуют губительно.
И я понял – вот моя миссия, ради которой я пришел на землю. Я должен скорее показать людям, в какие опасные игрушки они играют.
И болезнь отступила. Теперь пришла очередь задуматься врачам.
– Ложный рак? – Недоумевали они. – Такого диагноза не существует. Но поскольку мы материалисты и в чудеса не верим, будем считать, что это так. У вас был ложный рак!
– А вообще-то вы загадочный человек, батенька, -
то ли шутя, то ли всерьёз сказал рентгенолог в темноте своего кабинета, рассматривая на экране мою грудную клетку. – Не
удивлюсь, если и настоящий рак вас не возьмёт…
Именно после этих слов рентгенолога я окончательно перестал сомневаться, что предо мной поставлена свыше эта задача огромной важности. Свыше – потому что давно знал, что меня кто-то ведёт.
Немного помолчал и с улыбкой сказал:
– Так я оказался в положении Иванушки из сказки «Пойди туда, не зная куда. Принеси то, не зная что». Материал для хорошего детективного фильма, если бы знать его содержание, усмехнулся он. – Есть тайна, которую надо разгадать, есть секретность и даже опасность, которые надо преодолеть. А с чего начать? Или – с кого?
Нужна статистика раковых заболеваний на полигоне, но это строжайшая государственная тайна. Вся отчетность идет через главврача госпиталя, медсанчасти и поликлиники. К ним с таким вопросом не обратишься. Значит, надо собирать и составлять самому. Но как? Рядовой состав в армии сменяется каждые два года. Офицерский – реже, но тоже не показатель – официальный диагноз может быть иной. Первоначальный диагноз ставят наши врачи рентгенологи или терапевты по данным анализов, например крови. А что если взять за показатель самих
врачей – это будет достаточно устойчивый фактор – они работают
подолгу и поневоле подвергаются этим же самым воздействиям.
Это была моя находка.
– Как видите, детективные фильмы научили меня мыслить логически, – довольный шутит он.
Конечно, это была очень важная догадка, но для начала лишь, как
гипотетическая зацепка. Однако стоило ему обратиться к первым же врачам, как метод сразу же оправдал себя и более того, стал работать на себя, стал сам себя усовершенствовать.
– Дело было так. Я познакомился с нашим рентгенологом в госпитале. На мой осторожный вопрос, как часто ему приходится обнаруживать на полигоне рак, он спросил меня напрямую.
– Интересуетесь статистикой?
– Да, меня это очень интересует, – так же прямо ответил я.
Мы посмотрели друг другу в глаза. Я не учел специфику работы
рентгенолога. Это бесстрашные ребята, преданные своему делу, готовые на любую помощь, лишь бы во здравие.
– К сожалению, не могу помочь, я здесь недавно, а может к счастью для меня, – усмехнулся врач и пояснил, – мой предшественник умер от рака. Я здесь четвертый рентгенолог. Гиблое место.
– Место? – Переспросил я. – Не работа?
– Нет, здесь не проф., здесь стороннее облучение.
В этом-то и состояло усовершенствование метода – жизнь
самих врачей и диагноз их заболевания. Мы провели несколько
вечеров вместе. И разработали подробную схему опроса и даже
карту вероятных мест по стране. Для этого разделили страну по
регионам. Это почти совпадало с военными округами.
Наш запрос решили посылать только хорошо знакомым врачам через нарочных. Были продуманы меры предосторожности. Ответы должны были идти не прямо на полигон. Здесь особенно тщательно проверяется любая переписка. Вскоре удалось отправить первые два запроса.
В это время начался плановый медосмотр личного состава
на полигоне. Вечерами мы вместе с рентгенологом анализировали его данные.
Что такое рак? Как он возникает? Причины его возникновения? Вчера его еще не было, а сегодня – есть. Или его можно предвидеть по признакам? А рак крови? Без моего нового друга, рентгенолога, мне было бы очень трудно разобраться в этих вопросах.
...При больших дозах облучения, злокачественная опухоль не успевает образоваться, происходит очень быстрая гибель красных кровяных телец и человек гибнет от удушья или распада клетки, подробная физиология. А что происходит при малых дозах облучения? Об этом пока никто не знает, потому что вся наука работает на войну – уничтожение путем сильных доз. Здесь, скорее всего, происходит мутация организма и при том самая не предсказуемая. Печальных примеров тому много.
– Как долго продолжался сбор материалов? – спросил я.
– Почти два года шли ответы с начала по указанному нами
адресу, передаточному пункту, а оттуда к нам. Но потом вдруг
наш передаточный адресат исчез, наверное, арестован. Материалы шли бы и сейчас, а может идут. Только уже не к нам, а туда, где их и так много, - объяснил Друг. – Но и то что есть, – он взвесил на руке папку – вполне хватает, чтобы нарисовать печальную перспективу населения огромной страны.
Когда мы расшифровали все ответы, то, в отдельных посланиях, результаты были настолько ошеломляющими, что не хотелось верить. Мы повторно посылали запросы. К сожалению, все было верно. На севере, востоке и западе огромные регионы страны подвержены мощным облучениям, ни в какое сравнение, не идущими с допускаемыми нормами существования человека.
Врачи сообщали, первоначальные границы заражения всё время расширяются. На это влияют метеорологические явления и отсутствие какой-либо предосторожности у местного населения.
Люди чаще всего не знают о положении дел или только о чем-то догадываются.
Не намного лучше обстоят дела с заражением в районе нашего проживания. Еще недавно в степи издыхали целые стада сайгаков с вывернутыми наружу, гниющими, внутренностями.
Относительно спокойно было только в южных республиках
Средней Азии и Закавказья.
Врачи стали передавать друг другу, как эстафету, наш запрос
и ответы приходили из таких мест, куда мы не хотели или не могли послать запросы. Это еще раз говорит об удачно найденном способе нашего исследования. Врачи – корреспонденты очень добросовестно сообщали о положении дел в их регионе. Приводили целые таблицы, анализы создавшейся ситуации, часто смело подписывались своим полным именем.
Возникает сам собой вопрос, почему все они до этого молчали? Никто из них даже не пытался бить тревогу. Когда сорок лет назад пошел завоевателем на нас
враг – все встали на свою защиту. Порой без оружия шли в наступление. Побеждали в рукопашном. Почему же теперь, когда внутри нас растет опасность полного уничтожения, мы молчим?
Что стало с народом? Так ли уж мало людей знают об этой опасности? Почему молчат те, кто об этом знает?
Я послал обобщенные материалы этого исследования, уникальные данные, кричащие сами по себе, четырем академикам.
Только один из них откликнулся. Поблагодарил за смелую работу.
Но он сам сейчас повязан по рукам и ногам, изолирован, объявил
голодовку, подвергается принудительному кормлению…
Чем вызвано такое равнодушие людей к собственной судьбе?
И что интересно: текст лекции об алкоголизме ходит по всей стране, переписывается от руки, записывается на магнитную ленту. А
мой текст, с подробным анализом куда более страшной опасности
для всего человечества, оседает намертво в первых же руках, не
идет дальше первого адресата. Почему? Абстрактная опасность?
Отсутствие экзотики?
Я бы давно передал эту папку в посольство какой-нибудь большой державы, но и там её засекретят. Будут рассматривать, как материалы разведывательного характера. Надо обязательно передать в какую-нибудь общественную организацию частного характера. Другого выхода у нас нет!
Я не выдержал, подошел к нему и положил свои руки ему на плечи.
– Я когда-нибудь напишу о вас книгу, мой Друг! – Вырвалось
у меня.
– Книги сейчас пишут для себя, когда автору надо что-то уразуметь, – сказал он с улыбкой. – Читатели остались там: « По
вечерам у ресторана…» – Он нежно прикоснулся своей головой
к моей.
– Эту папку вы увезете с собой, когда кончится ваша командировка.
– Да, – сказал я. – Теперь это и мой крест.
И тогда я отважился задать ему вопрос.
– А от жены вы давно весточку не получали?
– Давно… Это она была нашим передающим звеном. Сначала к ней шли все ответы врачей.
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2019/03/09/2113