МЫ НЕ ПЛАВАЕМ, а ХОДИМ
На судах за время учебы в училище и в институте я плавал 7 навигаций. Правда, неполных, от 2 до 4 месяцев. За исключением первой ознакомительной практики это всегда была работа в штате - нужно было денежки зарабатывать.
Правда, перед этим был ещё 1 ознакомительный рейс, запомнившийся мне 1-й флотской шуткой. 1-й мой начальник, боцман, дал мне 1-е задание - осаживать кнехты ("Ты видишь - как они выперли?"). Итак, про 7 навигаций.
1951 год, река Шексна, буксирный пароход “И.С.Никитин”. Это ознакомительная практика. На пароходе с трудом разместился весь взвод, 25 человек.
“Никитин” - колесник, плотовод, а это особый, специфический вид судовождения, не то, когда ведешь грузовое самоходное или пассажирское судно. Река Шексна тогда была почти в естественном состоянии. Выходишь на перекат, скорость течения и скорость движения плота выравниваются, рули не действуют, буксир становится неуправляемым. Тогда по команде группа курсантов бросается к натянутому буксиру и сваливает его в ту или другую сторону. Однажды меня чуть не прижало буксиром к фальшборту, успел выскочить.
Осваивание всяких практических дел - как отбивать склянки в рынду, как плести маты, легости (это такой мешочек, заполненный для тяжести песком). В очередь стоим и за штурвалом. Соревнование по бросанию легости (к ней привязывается 25-метровая веревка, бросаешь легость на причал, другой конец привязан к швартовному тросу, за веревку его и вытаскивают на причал). На морских судах существует устройство, выстреливающее легость до 200 метров.
Однажды, выпив сырой забортной воды, заболел и попал в череповецкую больницу. Выписавшись, в первый раз пришел в Матурино, был там несколько дней, ожидая “Никитина”. Двоюродная сестра Вера купила мне носки (я пришел без носков).
1952 год, Ладожское озеро и река Свирь, пароходы “Гарибальди” и “Чукотка”, матрос. Особо трудная работа - доставлять уголь из бункера кочегару. Между бункером и кочегаркой узкий коридорчик, с лопатой не развернуться, приучаюсь бросать уголь через плечо. Много лет спустя, уже в Москве, привел свой отдел на субботник, нужно было перекидать кучу угля. Показываю пример, прораб говорит: “Вот - начальник, а видно, что с лопатой работал”. По мере расходования угля приходится возить его по этому коридорчику на тяжелой железной тележке. При бортовой качке тележку и меня бросает то об один борт, то об другой.
В свободное время стремлюсь за штурвал и к компасу (ударение на а), брать пеленги на маяки. Вызываюсь сделать штурманскую прокладку (Сакеуари научил, что такое склонение и девиация компаса - я знаю). В первый раз получается конфуз. На морских меркаторских картах вода и земля одного цвета, только разделены тонкой линией. Я прокладываю курс через полуостров. Смех.
А вот эпизодик, который мог окончиться смертью. При стоянке в Видлице двое ребят постарше меня и я придумали и реализовали следующее. Мачта – толстая жердь, парус – два сшитых вместе одеяла, так вечерком втайне от капитана и уходим в озеро. Это был блеск – идем под парусом, лавируем – ну что еще мальчишкам нужно! Но вот замечаем, что мы уже от берега далеко, а ветер именно с берега и усилился. Под парусом против ветра не получается, гребем на веслах, кровавые мозоли. К утру все-таки пригребаем. Потом узнаем, что именно в этот вечер ушел из Видлицы рыбацкий баркас, и его нашли через две недели на другом берегу Ладожского озера, без рыбаков.
Дождались хорошего прогноза погоды, ведем плот из Видлицы в Свирицу. Вначале все хорошо, плот весь белый от усевшихся на нем чаек. Но вот, вопреки прогнозу, подул ветер, измеряю - 5 баллов. Ладога относится к разряду М (море), 5 баллов для плота противопоказаны. Высаживаемся бригадкой на плот, чтобы смотреть и предотвращать разрушение плота. Смотреть можно, предотвращать нельзя. Плот ходит ходуном, выплывают бревна из растрепанных пучков и целые пучки. В Свирицу приводим чуть ли не полплота. Двое суток стоим в тихом заливчике перед Свирицей, делаем из одного пучка два, счет при приеме по количеству пучков. Обман потребителя, это меня сильно смущает, но я всего лишь матрос.
Ладога при тихой погоде - загляденье, особенно в северной части. Гладкая вода переливается всеми цветами радуги. Остров Валаам - чудо природы. При глубине 25 метров на дне видны камешки. Первый штурман заливает эту чистую воду в картушку компаса вместо положенного спирта (а куда девается спирт?). На берегу черные скалы, зеленые елки и розовые финские домики. Но вот легкачом входим в устье реки Вуоксы, это на юго-западе, там Приозерск, целлюлозно-бумажный комбинат. С трудом один километр проходим за час. Все устье Вуоксы забито отходами целлюлозно-бумажного комбината. Усваиваю первый урок по экологии.
1953 год, грузовой теплоход СТ-17, рулевой, рейсы от Ленинграда до Сталинграда и Молотова (имена еще не сменены). Первый раз прохожу за штурвалом Мариинскую систему. На ней в то время 37 шлюзов (сейчас построен Волго-Балт). Шлюзы деревянные маленькие, ворота открывают-закрывают 4 бабы воротом. Войти в них - проблема. Но всего хуже многочисленные повороты узкого канала. Без конца вертишь штурвал то влево, то вправо. Штурвал ручной, через 15 минут я весь в мыле. Теплоход задевает то один берег, то другой (слава богу - берега мягкие). Капитан, оставивший было меня в рубке одного, выскакивает наверх, велит рулить спокойнее. Позднее я освоился. Если в канале встречается другое судно, способ расхождения оригинальный. Держимся так близко друг к другу, только чтобы не столкнуться, а как зашел нос за нос - руль на борт в сторону встречного, иначе тебя отбросит. Тремся бортами, трещат кранцы (бревнышки или шины, подвешенные по всему борту). Это вам не море, здесь счет на сантиметры. Видим баржу, севшую на мель. Нужно помочь. На ходу подаем трос. Но нас повело при натяжении в сторону баржи, трос надвигается на навесной туалет на корме баржи, в последний момент из него с воплем выскакивает шкипериха, через секунду туалет снесен.
В обратном рейсе идем по реке Ковже. Ночь, никакой судоходной обстановки, включишь прожектор - он только тебя ослепляет. Ковжа довольно широкая, берега низкие, мягкие. Я уже никак не ориентируюсь, капитан командует: “Левей, левей...Правей, правей”. Но что такое - до шлюза Анненский мост километра 3, мы идем уже полтора часа, а шлюза не видно. Иду на нос, оказывается - мы давно уже по илистому дну вползли носом в мягкий берег, не ощутив никакого толчка, березки свесились над носом.
1955 год. Королев, Овчинников и я списываемся с Экспедицией спецморпроводок речных судов. Это особый случай, напишу поподробней. В Москве Королев от нас отстал, поехал домой в Гжатск (у него все-таки получше материальное положение). Мы с Овчинниковым идем к начальнику экспедиции Наянову Ф.В. Сидит гора-человек, с золотой звездой на груди. “Назначаю вас капитанами перегонных судов”. Мы опешили - у нас дипломы только третьих штурманов. Слушаем инструкцию. Но второе удивление - вся часовая инструкция в основном муссирует один тезис: “Ребята, бойтесь женщин”. Потом мы увидели, что он был прав, только не в отношении нас.
Выдали аванс, мы с комфортом 3 дня ехали до Тюмени. Там собирали колесные пароходы 732 проекта, и их нужно было перегонять на реку Лену. Мне достался пароход “Клязьма”. Обнаруживаю, что никаких обещанных Наяновым четырех матросов нет и не будет. Есть я, 19-летний капитан, и механик Михаил Иванович, опытный речной и морской волк 50 лет. Судно должно идти не своим ходом, а на буксире, поэтому я, пожалуй, не капитан, а шкипер. Первое мое дело - прием всякого имущества. Волк Михаил Иванович меня не очень-то признает, и это несколько отравляет дальнейшее путешествие.
Отходим из Тюмени - река Тура, затем Тобол. Река Тура узкая, движение по ней приличное, много разных хлопот. На мое предложение что-то сделать Михал Иваныч отвечает стереотипно: “Ты капитан, ты и делай”. Однажды зацепились за стоящий у берега плот. Ведущий нас буксир застопорил машину. Мимо в полуметре медленно пробирается пассажирский пароход. На верхней палубе столпилось много молоденьких пассажирок (экскурсия, что ли, после выпускного вечера?). “Эй, парень, прыгай к нам, у нас веселее”. С улыбкой пожимаю протянутые ручки. Действительно, что ли, прыгнуть к ним, уже сыт по горло этой канителью? Но долг превыше всего. Беру лом, спрыгиваю на плот. Так и есть - спица колеса (плицы уже были сняты) попала под цепь оплотника. Орудую ломом и - о чудо - высвобождаю спицу. Поднимаю голову - а моя “Клязьма” удаляется от меня, вот уже метр расстояния, а вверх не вниз, не прыгнешь. И останусь здесь, в тайге, без документов, без денег и почти без одежды. На размышление четверть секунды. Бросаю лом, уцепляюсь за фальшборт, подтягиваюсь, скользя по борту ногами, и вот я на палубе.
Прибываем в Тобольск. Я, напившись сырой забортной воды, заболеваю. Ребята, не пейте сырую забортную воду. “Я приверженец кипяченой и ярый враг воды сырой” (Маяковский). Мой Михал Иваныч и механик с соседнего судна, Михаил Иннокентьевич (тот хороший мужик, мы ведем с ним философские беседы) собираются на берег. “Женя, поправляйся, мы скоро вернемся, принесем тебе таблеток и еды” (к тому времени у меня остался один сыр). Проходит вечер, сутки, еще сутки. Я как-то сам уже поправился, только голодный. Наконец, вижу - спускаются по трапу два Михаила и с ними три женщины. Оказывается - одну привели мне, заботливые. “Учительницы, с высшим образованием”. Я с возмущением отправляю “мою” на берег, две пары разошлись по каютам. Пришел буксир, настал день отплытия. Женщины машут Михаилам с берега платочками, трогательное прощание. Но вскоре после отплытия переправляется ко мне на шлюпке Михаил Иннокентьевич. “Жень, ты мои часы не видал?”. Часы - пустяки, оказывается - “учительницы” успели их обворовать основательно. У меня занимают денег. Как тут не вспомнить напутствие Наянова. Потом, при редких стоянках у какого-либо населенного пункта, я подшучиваю: “Ну что, Михал Иннокентьич, пойдешь искать с высшим образованием?”.
Салехард. Там двухнедельная стоянка - подготовка к переходу морем, Карским и морем Лаптевых. Круглый полярный день. Нужно все “уконвертовать”, то-есть каждый предмет так привязать, чтобы он при качке не шарахался от борта к борту. Все мужики принимают такой порядок, что после обеда линяют на берег, меня оставляют дежурным по каравану. Я не возражаю, на шлюпке объезжаю все суда, забиваю в многочисленные бортовые отверстия деревянные пробки (их сначала нужно вытесать). Начальник отряда Егоров (хороший мужик, но через несколько лет погиб при аварии самолета, облетая подшефные суда) усваивает сложившийся порядок. Утром сначала заходит в мою каюту. “Ну, Ширяев, иди буди орлов”. Иду, орлы вскоре рассаживаются на фальшборте и кнехтах моей “Клязьмы”. Отчет о сделанном, инструктаж. Впрочем, орлы сами знают, что и как нужно делать.
С самой Тюмени думаю – что делать со штабелем досок, сваленным на палубе. При качке в море они разнесут весь пароход. Захожу к механику, вальяжно лежащему на койке: «Михал Иваныч, что будем делать с досками?». «Ты капитан, ты и думай». Взрываюсь: «Ах, я капитан? Тогда встать! Встать, е..на мать!! Ты разговариваешь с капитаном». К моему удивлению, Михал Иваныч встает, бормочет: «Да ладно, Жень, пойдем посмотрим на эти доски». Михал Иваныч опытный мужик, он дальше командует, от меня только требуется физическая сила. Трос, утяжка через брашпиль, растяжки к кнехтам обоих бортов. Конфетка. Утром Михал Иваныч докладывает Егорову: «А я вот доски уконвертовал». Егоров в восхищении отправляет его консультантом на другие суда. Между прочим, выше приведенное выраженьице с двумя точками – вовсе не мое изобретение, а любимое присловье Михал Иваныча. Так что, может, он и порадовался, что я постигаю его науку. Просто на наглость нужно иногда отвечать адекватной наглостью.
Вот эпизод, над которым думал - писать или не писать. Он меня не красит. Но я же обещал быть искренним, и, может, он что-то подскажет молодому поколению. Настало 27 июля, день военно-морского флота, к которому я принадлежу. С утра заявляю орлам: “Сегодня иду на берег я”. Орлы, понимая справедливость моих слов, определяют другого дежурного. Иду, обедаю в прибрежном ресторане (без водки, отличный лангет из оленины). День военно-морского флота в Салехарде - общегородской праздник, город тесно связан с морем.
На катере переправляюсь на остров, являющийся городским парком. Парк засажен карликовыми березками, поверх которых даже я смотрю. На танцплощадке меня приглашает на белый танец очень милая девушка, затем я ее приглашаю, танцуем и беседуем. Она через год заканчивает десятилетку, очень интересуется - что ей делать дальше. Советую поступать в наш институт, обрисовываю факультеты. Очень все мило. Но тут возникают два орла: “Жень!”. Выхожу к ним, еще не понимая - в чем дело. Но орлы они на то и есть орлы, несмотря на введенный на острове сухой закон, уже нашли палатку, где из-под полы торгуют водкой. Мое предложение ограничиться 100 граммами встречают насмешкой - только по цельному граненому. Тянусь за ними - я же флотский парень. Возвращаюсь на танцплощадку, но орлы снова возникают. После третьего граненого потерял я милую девушку, и орлы куда-то улетели, каким-то чудом переправился с острова, иду по центральной булыжной улице Салехарда, изредка теряю сознание и падаю лицом об булыжник. Какие-то салехардские парни помогают мне дойти до берега, вызывают шлюпку, переправляют, показывают - вот у него деньги, вот часы. В Москве бы примитивно ограбили. Потом, не раз пересекая страну с запада на восток, я убедился - чем дальше от Москвы, тем больше закон-тайга, но тем человечнее люди.
Утром Егоров как обычно: “Ну, Ширяев, иди...”, - и осекся. Выхожу на палубу, а орлы уже расселись на фальшборте. Хохот - у меня лицо разбито. Впрочем, на мне тогда все заживало быстро, как на собаке. Вот назидание молодежи - никогда не слушайтесь таких орлов, даже если они лучшие друзья. Будьте самими собой. А лучше вообще не пейте.
Настал день отплытия из Салехарда. Идем 4 километра вдоль города, на берегу толпы незнакомых провожающих, женщины машут платочками, мужчины кепками. Вот уже все отстали, а один мужик все бежит и машет. Смотрим в бинокль - да это же механик с одного из наших судов, тоже Михаил Иванович. Три дня назад он у нас потерялся, заявляли в милицию. Спускаем шлюпку. Оказывается, увлекла его одна ненка в свой чум, он там и застрял. Еще раз вспоминается напутствие Наянова. Егоров разжалует шалуна из механиков в матросы.
Новый порт, где переформировываем состав для перехода морем. Потом еще будут переформирования. Пересаживаемся на ведущий буксир “Чонгар”. В Карском море плывет наперерез белый медведь. Механик “Чонгара” убивает его из винтовки. Шкура - механику, а из горы мяса кок делает много больших вкусных котлет. В результате вся команда поголовно заболевает, некому к штурвалу встать, сутки болтаемся в дрейфе. Потом еще механик стреляет моржа, но морж со льдины ныряет в воду. Остров Диксон. Черные скалы, на них желтые лютики, в поселке на скале огромный памятник Сталину.
Много еще было интересного, но, наверное, утомил подробностями. Отмечу еще два эпизода. Пролив Бориса Вилькицкого. Он всегда забит льдами. Идем за ледоколом “Красин”. Здесь суда учалены в кильватер вплотную друг к другу. Меня как самого молодого отряжают регулярно обходить караван. Это непросто, все обледенело, легкая зыбь. Стоишь на корме переднего судна и примериваешься - как спрыгнуть на нос заднего. Нос то проваливается метра на три, то вздымается над тобой. Примериваешься, прыгаешь, скользишь, хватаешься за детали брашпиля. Еще хуже пробираться назад, потому что прыгать надо с носа на открытую обледеневшую площадку кринолина. Прыгаешь наклонясь вперед, чтобы, поскользнувшись, не упасть назад, в пучину. Обходишь трюмы судов. Льдины скрежещут о борта, а обшивка толщиной 3 мм. Ничего, все обходится без повреждений.
В море Лаптевых нас застает килевая качка. К бортовой я привык еще на Ладоге, а эту не переношу. Ничего съесть нельзя, тут же все отдашь рыбам. Три дня лежу в каюте, ничего не ем, только пью чай.
Наконец прибыли в конечный пункт - Тикси. Сдаю имущество по описи Михал Иванычу (он пойдет на “Клязьме” дальше, в распоряжение Ленского пароходства, а перегон закончен). Михал Иваныч вычитает с меня стоимость утерянного лома. Не возражаю, это пустяки, главное - путешествие успешно закончено. А могло бы закончиться и не так, в другие навигации несколько перегонных судов утонули. И у меня аккредитив на 6 тысяч рублей. Хватит и приодеться, и питаться, и даже студентке техникума Люсе отсылаю на пальто. Два дня перелета в Архангельск, и так заканчивается эта навигация.
1956 год. Для разнообразия устраиваюсь в научно-исследовательскую партию ГИИВТа, Камское водохранилище, пароход “Герой Ильин”. Нас четверо студентов под руководством преподавателя Борисова. Он готовит докторскую диссертацию по плотам, разрабатывает формулы для определения их сопротивления. Прыгаем по плотам, измеряем их, снимаем показания вертушки (скорость), давление пара и др. Капитан еще просит меня заменить ушедшего кочегара. Месяц работаю и кочегаром. Вот это работка! Перед тобой три огнедышащих топки, забрасываешь в них уголь, затем шуруешь, затем прогорают, ты прямо в одежде становишься под холодный душ, при очередном открытии топки моментально высыхаешь. Вахта длится только два часа, больше в этом пекле выдержать нельзя. Я, любопытный, стираю угольную пыль с какой-то металлической дощечки. Там изложен передовой опыт кочегаров Мурманского пароходства. Предписывается выполнять операции не так, как мы делаем, а иначе, в другой последовательности (не буду объяснять, и так много деталей). Пробую, получается отлично. Если раньше давление пара то падало до 12 атмосфер, а то пар с ревом вырывался из котла, то теперь манометр у меня четко застывает на верхней отметке 15 атмосфер. Правда, работать похлопотнее, некогда присесть. После вахты спускаю шлюпку (плот идет медленно) и ныряю и ныряю в холодную камскую воду. Дурачок, я прочитал в книжке о водном балансе человека, для моего веса полагалось в сутки 1 литр 200 грамм жидкости. Но автор явно не работал кочегаром. А у меня явное обезвоживание организма. “Что значит настоящая работа - бледненьким стал”, - говорит жена механика. Отставляю эти рекомендации, пью сколько хочется, и все приходит в норму.
1957 год. Списываюсь с Северо-Западным речным пароходством, меня назначают третьим штурманом грузового теплохода “Шуя”. Рейсы по знакомым путям, от Ленинграда до Сталинграда и Молотова. Ничего чрезвычайного не происходит. Ну и хорошо.
1958 год, Камское пароходство, третий штурман парохода-плотовода “В. Тимощук”. Плотовождение мне уже немного знакомо, но на Каме все больше (плот длиной полкилометра, шириной 50 или 75 метров) и сложнее, к тому же я уже не матрос, а штурман. Первым делом на меня сваливают всю судовую документацию (я же уже почти инженер). Нетрудно. Досконально веду путевой журнал. Приближается конец месяца, приближаемся с баржами к Перми. Капитан Михаил Иванович (конечно, не вышеупомянутый, просто имя-отчество распространенное) почему-то усиленно меня допрашивает - когда я закончу отчет. “Да все у меня в порядке, все стоянки точно зафиксировал, придем в Пермь - поставлю последнюю отсечку и составлю топливный отчет”. - “Чему вас только в институте учат!”, неожиданно взрывается Михал Иваныч. Оказывается, все нужно делать наоборот - сначала составить топливный отчет, показать приличную, но реальную экономию топлива (за нее платят), а потом подогнать под эту цифру все стоянки. Пытаюсь возражать, но все-таки делаю как велит капитан. К счастью, подгонять пришлось немного.
Отправляюсь на шлюпке в Камбарку, 30 километров вперед по курсу, получать на команду зарплату. В пути выключается мотор, гребу на веслах, прибываю в Камбарку - рабочий день уже закончился, к тому же пятница. Нахожу бухгалтера Гаврикова дома, он укладывает мыло, мочалку, белье, собирается в баню. Уговариваю, под обещание поллитры после бани, вернуться в бухгалтерию и выдать зарплату. Догоняю “Тимощука” на палубе пассажирского парохода. Потом не раз так делал и никогда не боялся за портфель, набитый деньгами. И наивность молодости, и это - не Москва, люди везде хорошие.
Сзади к плоту прицеплены так называемые плитки Зайцева, на них лоты (опускаются для управления, по полтонны) и якоря. На плоту сопровождающая бригада из четырех студентов Ленинградского кораблестроительного института. Подзарабатывают, к тому же путешествие отличное, если все ладно. А вот и не ладно - отрывается одна плитка Зайцева, ребята долго с ней возятся, отбуксировывая на лодке к берегу, плот уходит далеко вперед, догнать не могут. На ночь устраиваются в кустах на пустынном берегу. День был жаркий, они в одних плавках, без спичек, хорошо узнают, что такое ночью камские комары. Поутру в ближайший городок Сарапул втягивается процессия - четверо почти голых бородатых мужиков, на плече топор. Женщины прячутся. Одна сердобольная старушка отдает старшему старые мужнины штаны, которые тому по колено. Приходят на пристань, требуя отправить их на пассажирском. С них спрашивают документы. Наконец через двое суток догоняют нас - голодные, искусанные, злые. Запомнят путешествие.
Я увлекаюсь писанием стихов. Я и раньше их пописывал, печатали в институтской многотиражке. Вообще литературу люблю, еще в начале первого курса института составил себе длинный перечень того, что должен прочитать - от Аристотеля до Шолохова. Достал учебник для литературного института. Здесь мои стихи печатают в газете “Камский водник”. Даже печатают большую рецензию на мои стихи. Помню большую “Балладу о Золотом осередке”. Осередок - это вроде острова, только затопляемого в половодье. В древние времена он был большим препятствием для парусных судов, они часто садились на мель, и тогда для окрестных жителей была возможность работы и даже грабежа. Теперь его название оправдывается другим, в его окрестностях добывается со дна много отличного гравия, это работа для речного транспорта на несколько десятилетий. Я и обыгрываю на этом примере разницу между феодализмом-капитализмом и социализмом, для оживления придумываю конкретных персонажей. Но вот мне попадается книжка Есенина, он только что вышел из полуподполья. Вот как надо писать! Ямбы, хореи, амфибрахии - это только инструмент, главное в стихах - искренность, она у Есенина беспредельна. Но я так писать не хочу и забрасываю стихи, потом пишу только юморески по случаю каких-либо банкетов.
Эта навигация закончилась с неприятным приключением. Договорился с капитаном, что это мой последний рейс, я в конце должен хотя бы ненадолго перейти на пассажирский (действительно такое требовалось заданием на преддипломную практику, но в штат на пассажирский было устроиться трудно, поэтому я плавал на буксире). А капитан поссорился с первым штурманом, он ушел, второго вообще не было, остались капитан и я, третий, не имеющий права нести самостоятельную вахту. Идем вдвоем, на сложных участках сам капитан, более простые участки поручает мне. К самому концу рейса прохожу мимо злосчастной Камбарки, вижу - плот несет на берег. Раньше я проходил этот участок нормально. Видимо, от изменения уровня воды образовалось свальное течение. Реки, как и люди, не бывают всегда одинаковыми. Бужу капитана, тот тоже ничего не может сделать. Как в замедленной киносъемке плот надвигается на берег, летят бревна и целые пучки. Авария. Бросаем якоря. Теперь только ждать помощь и возиться с плотом недели две.
В унынии, но по договоренности с капитаном съезжаю на берег. В кадрах моим отъездом недовольны, но я показываю задание, меня направляют дублером (без зарплаты) второго штурмана на пассажирский “Яков Воробьев”. Всего один круговой рейс, и надо же - ночью (не на моей вахте) натыкаемся на топляк, пробоина, самый большой трюм, загруженный кипами шерсти, затоплен водой. Доплетаемся до Казани, высаживаем пассажиров. Мне давно пора в институт, уже идет сентябрь. Капитан зачем-то занимает у меня денег и потом не отдает. На защите диплома я говорю: “Мои расчеты непотопляемости корабля блестяще подтвердились, когда при затоплении самого большого трюма “Яков Воробьев” не затонул”.