Труд прачки тяжелый и изнурительный, к нему невозможно привыкнуть, но все равно с этим можно как-то смириться: ведь это не навсегда, главное дожить, дотерпеть до победы. Но как же смириться с людскими потерями, которые случались нередко в этой жестокой войне? Как не озлобиться? Как не потерять человеческое лицо в этой мясорубке от ненависти и желания отомстить за безвинно погибших? Каждая смерть оставляла на сердце свою зарубку, и она болела и ныла от той безысходности и осознания, что ничем уже не вернешь дорогого тебе человека.
В одном из авианалетов погибли всеми любимые Рита Зорькина со своим другом псом Пиратом. Они лежали рядом иссеченные осколками. На лице Риты застыло какое-то недоумение, казалось, она была удивлена тем, что случилось с ней. Смерть девочки для прачек стала большим потрясением, ведь она была для всех, как дочка. Неразлучных друзей похоронили рядом под двумя березками, стоящими на опушке леса.
Женщины расходились по землянкам с заплаканными лицами.
– Полина, ты напиши письмо ее бабушке, – попросила Валя Космыгина. – Похоронка придет – это одно, а письмо совсем другое. Пусть бабушка знает, как мы ее любили. И пусть она нас простит, что не уберегли девчушку.
– Хорошо, Валя. Я напишу ей, – сказала Полина.
Ее лицо было непроницаемо, оно, словно, застыло от горя и скорби. «Господи, это же так жестоко. Почему ты отнимаешь у меня дорогих и близких мне людей? Если ты хочешь наказать меня, то меня и забери, но их не трогай. Зачем же Риту? Она была еще совсем ребенком».
Голова Полины гудела и раскалывалась от боли, от отчаяния и от какого-то неясного чувства вины перед Ритой. В том что девочка погибла, она почему-то винила себя, но что она могла бы сделать, для того чтобы не случилось этой беды, никак не могла для себя уяснить, и от этого ей становилось еще больнее.
Накануне она видела страшный сон и проснулась от собственного сдавленного крика. Рита спала рядом, она вскочила и испуганно зашептала:
– Полина, ты что кричишь? Сон что ли плохой приснился?
– Нет, нет. Спи, моя девочка. Сама не знаю, чего я так испугалась. Не помню ничего.
Полина долго лежала с открытыми глазами, боясь уснуть. Внутри нее все дрожало.
Сон, действительно, был страшный. Ей приснилась Рита. Девочка ехала на велосипеде, за ней, как всегда, бежал Пират, но он не хромал. А потом Рита, неожиданно вскрикнув, упала. Полина подбежала к ней и повернула ее лицом вверх, а она почему-то не дышала и смотрела в небо застывшими и удивленными глазами, из которых через мгновение потекли красные слезы. Рядом лежала ее верная собака и тоже не дышала. «Они умерли», – с ужасом поняла Полина и закричала, но ей как будто кто-то сдавил горло, и ее крик был больше похож на скрежет металла.
С тех пор Полина стала бояться своих снов, хоть они и снились ей редко. После трудного дня, она научилась засыпать мгновенно, а утром просыпалась вся измотанная и совсем не отдохнувшая.
В декабре ей пришло письмо из Москвы, написанное рукой Петра Ефимовича. Трясущимися руками она распечатала его, предчувствуя, что ничего хорошего в нем не прочтет.
«Он никогда не писал мне писем», – и от этой мысли к горлу подступил комок.
Свекор в своем коротком письме сообщал, что Зинаида Порфирьевна умерла после их возвращения из эвакуации.
«Этого не может быть. Как она могла умереть? Это неправильно. А мне ничего не приснилось, я даже не почувствовала, что ее больше нет», – мысли в голове метались, как у сумасшедшей. Она села прямо на снег и опустила голову на колени. К ней подбежала Надежда Михайловна.
– Что с тобой, деточка?
– Деточка? – с удивлением вскинула на нее глаза Полина. На мгновение ей показалось, что это свекровь смотрит на нее своим печальным взором. Потом она протянула письмо тете Наде.
– А ты поплачь, поплачь, деточка, – обняла ее женщина. Услышав в очередной раз знакомое слово, Полина разрыдалась. Слезы, копившиеся где-то глубоко в ее исстрадавшейся душе, вдруг прорвались от одного слова «деточка». Это слово, которое всегда раздражало ее, показалось вдруг таким родным и близким.
К своему удивлению, выплакав все свои слезы, Полина почувствовала облегчение. Когда вернулись из полевого госпиталя Света и Фируза, которые возили на санках мешки с выстиранными бинтами и полотенцами, она уже успокоилась.
Фируза, раскрасневшаяся с мороза, была чем-то очень взволнованна. Она сразу повисла на шее у Полины и плача и смеясь одновременно, сообщила, что получила письмо от матери.
– Она простила меня! Представляешь?
– Я же говорила тебе, что простит и напишет, а ты не верила, – обрадовалась за подругу Полина.
– Про отца ничего не пишет. Она взяла мой адрес у тетки и велела писать мне ей тоже на теткин адрес.
– Я, думаю, и отец тебя давно простил. Только пока еще не может в этом признаться другим.
Фируза вдруг посмотрела на Полину внимательней и спросила удивленно:
– Ты плакала что ли?
Полина рассказала подруге про письмо и про свекровь.
– Ну вот! А я тут у тебя на шее висну. Прости, я же не знала.
– Все нормально, дорогая. Я за тебя рада. Время сейчас такое – у кого радость, у кого горе. Будем жить дальше.
Фируза, пыталась скрыть свою радость, но лицо ее просто светилось. Полина с интересом посмотрела на нее и сразу поняла, что та радуется не только по поводу письма.
– Давай признавайся, что у тебя еще произошло?
Девушка покраснела от того, что ее сразу вычислили.
– Какая ты! От тебя ничего не скроешь. Я хотела тебе перед сном рассказать, хотя все равно не утерпела бы. В госпитале я познакомилась с одним парнем. Он тоже татарин, только из Сибири. Говорит немного не так, как мы казанские. Ой, Полина, он такой красивый: волосы черные, брови такие же черные в разлет, как крылья. Я такого никогда не видела, сам смуглый, а глаза голубые-голубые. У него ранение легкое, дальше в тыл не отправят, здесь подлечат.
Фируза лукаво улыбнулась и громко сказала, чтобы Сидорова услышала.
– А то некоторые сомневались, что я никому не нужна буду.
– Это ведь еще на воде вилами написано, кончится война и помашет ручкой, – злорадно ответила Сидорова и проворчала еле слышно под нос, – если доживет.
– Не слушай ее, Фируза. А как зовут-то его?
– Федор.
– Как хорошо! Оба на букву «ф», – улыбнулась Надежда Михайловна. – А по-вашему как?
– Так и есть Федя. Он из крещеных татар, в Сибири есть целые деревни с крещеными. Да и у нас я слышала, есть такие. У них все как у нас: и говорят, как мы, и обычаи, как наши, а имена и фамилии русские.
– Это точно, – откликнулась Света. – Недалеко от нас есть такая татарская деревня и они там все крещеные и в церковь верующие ходили.
Женщины замолчали на некоторое время, и вдруг в тишине зазвучал красивый голос Фирузы. Она пела протяжную песню на своем языке. Никто не понимал о чем эта песня, но почему-то всем было приятно слушать – столько души девушка вкладывала в эту мелодию.
Когда Фируза замолчала, то стало слышно, как шмыгает носом Сидорова.
– Вот зараза, как красиво поет, – сказала она. – О чем песня-то?
– Это старинная песня, бабушка моя ее любила петь. В ней поется про маму.
– Я так и подумала, – смущенно промолвила Сидорова.
Девушки многозначительно и удивленно переглянулись.
– А чего раньше никогда не пела?
– На душе было плохо и пусто. По маме очень скучала.
– Да, девчонки, про маму на любом языке поймешь и почувствуешь без перевода.
– Ой, ну все, сырости развели-то сколько! Прекратить всем, – вытирая слезы, скомандовала Космыгина.
Но тема мамы разбередила девчонкам души, остановить было невозможно.
– А я вот вспоминаю, как прошлым летом меня мама на вокзале провожала. Обняла меня и ревмя ревет. Кругом вой стоит, другие матери также плачут. А я дура была еще, всего девятнадцать лет, стою в душе радуюсь, что на войну еду. Стыдно сказать, хотелось уж поскорей, чтобы объявили посадку. Обняла маму, а у нее на косынке божья коровка сидит. Я маму обнимаю, а сама божью коровку рассматриваю. Сейчас хоть бы одним глазком увидеть ее, обнять покрепче, – с грустью произнесла Маша Береговая. – Мама моя в гражданскую сестрой милосердия была, она знала, куда меня отправляла. Она идейная всегда была, хоть и жалела меня, но считала, что Родину надо защищать. И братьев Сему и Витю также провожала и папу.
– Война проклятая! Вам бы девчонкам молодым замуж выходить и детей рожать, – голос Надежды Михайловны был полон жалости и печали.
– Ничего, тетя Надя, вот война кончится, и замуж будем выходить и детей рожать. Жизнь наладится, и знаешь, как хорошо будет! Неужели после всего этого кто-то когда-нибудь захочет еще воевать? – голос Вали Космыгиной звучал как-то торжественно. Она смотрела на подруг, желая услышать подтверждения своим словам.
– Дай бог, доченька, пусть будет так! – ответила ей Надежда Михайловна.
– Все правильно, Валя! И замуж будем выходить и детей рожать. Пусть только скорей война кончится.
«И сыночка своего Тёмочку обязательно найду», – уверенно подумала Полина и впервые за последнее время она улыбнулась.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/01/11/560