Я пришёл в себя от дикого крика. Кричал Гришка-полицай. Едва светало, и на поляне у одинокого дерева было ещё сумеречно, но я сразу узнал его фи-гуру. Он, подвешенный за руки, связанные за спиной, был в изорванном, закровавленном френче, но без штанов. От того, что я увидел дальше, я потерял сознание.
Когда я снова пришёл в себя, солнце стояло почти над головой. Руки и ноги были связаны и затекли так, что я их не чувствовал совершенно. Голова гудела, как медный колокол. Отовсюду слышались разные голоса. Поначалу я ничего не мог понять. Солнце светило прямо в глаза, и я сразу же зажмурился. Жизнь текла вокруг своим чередом: где-то весело кричали и бегали дети, разговаривали мужчины и женщины, кто-то тревожно, кто-то весело, и даже смеялись. В кронах деревьев шумел ветер, и вкусно пахло едой. Потягивало дымком. Я не мог понять, где нахожусь, и открыл глаза. Снова полуденное солнце вцепилось своими лучами в мои зрачки. Пришлось отвернуться.
- Очнулся, полицай очнулся, - заверещал тонкий детский голосок, - на, собака Гилтер! Получай! Получай, собака! Собака Гилтер!
И мне в лицо, в рот, в глаза откуда-то сбоку полетели опавшие иголки вперемешку с песком.
Ольга Заяц была в отряде «Мстители» связной. Совершенно случайно ей на скорую руку знакомые перебросили этих ребятишек, родителей которых успели взять немцы. Уже в эту ночь детей должны были забрать партизаны, но мы их опередили по доносу неугомонного борца с жидами. Буквально на двадцать минут. Поэтому, когда партизаны подошли к дому, они обнаружили наши телеги и часового. Сообразив, что к чему, и тихо убрав охрану, они, дождавшись, пока связную выведут из комнаты, а детей - на улицу, закидали полицаев гранатами. Живыми нас осталось лишь трое – я, налетевший лбом на что-то в прихожей от толчка Сафонова, которому я загораживал путь к спасению. Сам он, схвативший суть всего, пока граната била стекло, и с дикой силой вытолкнувший меня вперёд, выскочил из хаты секундой до взрыва. Да Гришка Яцко, уведший Ольгу в другую комнату и побитый осколками через тонкую перегородку. Остальных положили всех гранатами или добили на месте. Сафонов ушёл, растворившись в темноте, как призрак. Гришку-полицая казнили партизаны по дороге, потому что тот мог и не дожить до казни в отряде, а больше потому, что партизаны не очень хотели делать это в отряде: пока суд да дело, а здесь всё честь по чести – что заслужил. Меня, оглушенного, связали и, бросив в телегу, в качестве языка привезли в отряд. И вот теперь я сидел перед коренастым мужчиной лет пятидесяти, густая шевелюра которого больше напоминала шахматную доску – так черные, как смоль, и седые клоки волос перемешались на его голове, и во второй раз рассказывал краткий курс своей долгой истории. Впрочем, последние полгода, с момента моего прихода в отряд Николая Субботина, меня заставили пересказывать чуть ли не по минутам. Иногда Никифор Иваныч, как звали моего допрашивающего, возвращался к какому-либо эпизоду по несколько раз, бывало, прежде выходя на полчаса-час, оставляя меня с молчаливым часовым коротать время. Я же в течение всего допроса разминал затёкшие руки и ноги. Иногда иголки от этого отёка начинали колоть так, что я стонал от боли, и Никифору пришлось даже дать мне пару глотков самогона, чтобы можно было слышать не только скрежет зубов. Не шутка ведь – полсуток с туго связанными руками и ногами. Потом были и другие допросы, и вот через несколько дней Никифор начал очередной допрос, пододвинув мне кружку чаю:
- В общем, подтвердили твои партизаны, что ты ихний. Просили вернуть в Прожу. Тут, правда, загвоздка получается: у нас ты - неделю, и как теперь явишься к своим, надо хорошо подумать. А пока ты останешься для всех наших полицаем. Будешь сидеть так же, как и сидел. Мы тут быстро подумаем и, наверно, устроим тебе побег.
- Да, задаёшь ты задачки. Никифор твой мог быть хоть Пифагором, хоть Евлампием, - майор выпустил струю сизого дыма в потолок. - Шахматная шевелюра, говоришь? Я уже почти полгода вашими партизанами на могилёвщине занимаюсь и то не слышал про такую…
- Гражданин майор, какой мне смысл врать – Ольга Заяц больше не могла работать в Проже, значит, она всё это время была в отряде. Значит, жива!
- Ольгу Заяц восьмого декабря сорок третьего немцы повесили в самом Мо-гилёве. Вместе с твоим Никифором – Петром Глущенко, полковником НКВД. Но к тому времени он был по показаниям свидетелей уже совершенно седым. Вот так. Кто тебя знал ещё в этом отряде?
- Больше никто. Разве что подтвердят те, кто видел меня в отряде, что был я там и сбежал…
- Все мужики отряда «Мститель», кроме пацанов, после соединения с частями нашего фронта ушли громить немцев. Кто-то погиб, кто-то ранен и - в госпитале, кто из оставшихся в строю - в какой части? Кто ради тебя одного списки частей всего фронта трясти будет, дурила? Да и что они подтвердят? Что ты – полицай и был у них в плену…
- Есть один человек, гражданин майор.
- Интересно. И чего ж ты молчал? Выложил всю свою подноготную, всё бельишко своё обгаженное на белый свет пред мои очи не постеснялся выложить, а единственный козырь свой - шестёрку бубновую, в рукаве держишь? Или задумал что? Так, вроде, не похож ты на великого умника …
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/01/10/1090