- Считаешь, неправильно я поступила, что не послушалась бабу Раду? – серьёзно спросила Нина.
- Ну, почему... – я пожал плечами. - Ты хотела проверить, доказать что-то... Конечно, опасно было одной, но... - я обнял её и хмыкнул, – Но я тебя понимаю. Я бы тоже пошёл проверять.
- А как ты думаешь, - опять спросила она задумчиво, - я правильно сделала, что ушла?
- А что, можно было по-другому? Ты же здесь нужна. И хорошо, что всё кончилось хорошо. А то бы блуждала до сих пор, и мы бы с тобой не встретились, - я посмотрел на неё. – А что, надо было тебе там остаться? Среди этих окурков?
- Нет. Но я испугалась, - она нахмурилась. - Струсила и убежала. Вот что плохо.
Она тяжело вздохнула и стала смотреть под ноги.
- Ну, немудрено испугаться в такой ситуации, - пробормотал я. - Или ты ещё что-то там видела? - я заглянул ей в лицо.
Она покачала головой.
- Мне надо было ту мину разрядить. Я, после того, как в пещеру упала, и шла к выходу, всё вспоминала, всё думала, думала... и чуть обратно не повернула.
- Ты хотела вернуться? – удивился я. - Но зачем?
- Я подумала, а если туда придут люди? Дети? Наступят, мина сработает. А потом думаю: а может, это не мина. Возьму в руки - будет ещё хуже. И решила не возвращаться. А сейчас вижу, надо было. Раз это была бомба...
- Подожди, какая мина? Почему бомба? Ты, вообще, про что?
- Ты же сказал: «зажигалка»!
- Ну да, - я кивнул.
- Ну так зажигалка же! Зажигательная бомба, - быстро и взволнованно заговорила она. - Но только почему-то не загорелась она... Или она всё-таки в земле была... Но, если бы она горела, я бы обязательно потушила, нас учили... Правда, должны быть щипцы, ведро с песком... Но я бы справилась как-нибудь. Я подумала, такая хорошенькая вещица, привлекательная... А если это фашисты оставили – для детей? Рассказывали такие случаи: в детские игрушки закладывали взрывное устройство, чтобы ребёнок взял в ручки... – голос её дрогнул... – В общем, всего-всего передумала...
- О, господи... Белка! Ну-ка стой!
Я остановился, взял её за обе руки.
- Послушай, - внушительно сказал я. - Ты не поняла. Зажигалка – это не бомба и не мина. Это просто устройство для прикуривания. Нажимаешь рычаг – зажигается огонёк. Можно прикурить. Можно костер разжечь. Я думал, ты знаешь. Отец твой чем прикуривал?
- Спичками...
- Спичками... - эхом повторил я. – Ну, а это вот вместо спичек.
- То есть, это прикуриватель папирос?.. – она смотрела с удивлением. - Я видела в одном кабинете у папы на работе. Такая штука на столе, но она большая была. Больше сахарницы... А тут что-то маленькое, как кусочек от чего-то. Я и подумала: бомба.
- Нет, Нина, это не кусочек чего-то.
- То есть... это было не опасно?
- Не опасно... успокойся.
Я обнял её за плечи, и мы опять зашагали по мягкой листве.
- Горючее кончилось в ней, наверное, - объяснил я. - Работать она перестала, вот и выбросили... Не переживай, всё ты правильно сделала. Всё это кончилось. Мы с тобой сейчас вместе, и мы с тобой сейчас здесь. Кстати, сколько времени мы идём?
Я оглянулся.
- Больше часу уже. Мы на полдороге, - сказала Нина, тоже оглядываясь. – Пока мы на безопасном участке пути – фрицы сюда не заглядывают, боятся партизан. Можно перекусить пока, хочешь? Немножко отдохнём...
- Давай! – сказал я с подъёмом.
Мы уселись в стороне на поваленном дереве, и я сразу почувствовал усталость. Хлопотливый у нас был день. С утра бегали к хутору, потом обратно, топили печку, хозяйничали, запасались оружием, долго шли – и сейчас я с наслаждением прислонился к толстому суку за спиной и расслабился.
Мы ели лепёшки и запивали взваром из фляжки, передавая её друг другу. Серко тоже получил законную порцию и прикорнул возле нас.
- Настоящая солдатская фляжка, - заметил я автоматически.
- Васина... – печально сказала Нина. - Он мне оставил, когда уходил. Такой заботливый был, хороший... Принёс от своей мамы носочки шерстяные мне... знал, что я мёрзну... И девушку свою успел эвакуировать на Большую землю...
- Почему ты говоришь «был», он, может быть, жив.
- Не знаю, - она грустно покачала головой. - Может быть. Я всей душой ему желала выжить. Но там столько народу погибло, когда через Сиваш переправлялись, ужас... И он ничего не написал за целый год...
- Письма могут пропадать, - сказал я. – Ну и потом, он, наверное, девушке своей пишет в первую очередь, матери... и тебе, может, приветы передаёт.
- Не знаю, - сказала она. – Мне бы передали приветы через наших... сейчас все только и живут письмами с фронта, сразу рассказывают всем... читают друг другу без конца...
Она затихла, уронив на колени фляжку. Я взял её за руку.
- Нина, давай с тобой договоримся. Чтобы всё у нас сейчас получилось, нужно думать о хорошем.
- Я стараюсь, - она тяжело вздохнула.
- Отлично, - кивнул я. – Тогда расскажи мне, комсомолка Белка Бельченко, как ты стараешься. О чём хорошем ты думаешь? Что хорошее вспоминаешь?
Я взял из её рук фляжку, отхлебнул и покосился на неё.
- Мороженое вспоминаю... – она улыбнулась.
- Мороженое? – я засмеялся. - Ты мороженое любишь?
- Не то, что мороженое вспоминаю, а просто детство. Но я и мороженое очень люблю, - она тоже засмеялась. - Чтобы на вафельках были имена. Мне папа в детстве покупал такое, - она оживлённо посмотрела на меня. – Мы с ним гуляли по Москве и приходили к Большому театру в скверике посидеть. И папа всегда спрашивал: у вас есть мороженое для девочки Нины? А там такой старичок мороженое продавал, он уж наш знакомый был, папа с ним всегда за руку здоровался. И старичок так серьёзно говорил: да, да, сегодня в Москве вышло распоряжение приготовить мороженое для девочки Нины. И давал мне вафельки с моим именем. А они оба такие важные стоят, головой серьёзно качают, а я верю, верю, что и правда, такое распоряжение вышло...
- Хороший у тебя папа, - улыбнулся я. – Весёлый.
- Очень хороший, - кивнула она. – Весёлый и умный. И когда мы гуляли по Москве, всегда говорил: смотри, дочка, какая наша Москва красавица. Это твой дом. Ты должна им гордиться. И вся наша страна – твой дом. И ты нашей страной должна гордиться.
- Ты гордишься? – спросил я, помолчав. – Ты в это веришь?
- Конечно. Конечно, горжусь и верю. – Она повернулась ко мне. - Как же можно в это не верить? Знаешь, я перед войной агитатором была. Нас в деревню послали с Наташей, как комсомольских активистов. И я там так удивлена была. Я же была только в крупных городах, думала – везде свет, электричество, ночью фонари. Мы же в школе учили: план ГОЭЛРО, электрификация страны... И вот деревня. Ни света, ни радио. Дорог нет, даже на самой главной улице - просто грязь вместо дороги... В домах никакой мебели, одни столы и лавки. Телята, овцы прямо тут же в одной комнате, за печкой... И люди живут, работают, растят детей. И ещё во что-то верить пытаются... Мы с Наташей у них были, вот именно, как свет в окошке. Мы приехали с чемоданом газет, с книгами. Колхозникам читали вслух. И политграмоту проводили, и про Москву им рассказывали, про метрострой, про библиотеку Ленина, про ёлки в Колонном зале... И вот представь, мы там жили месяц – и вдруг туда проводят радио. Ой, что было! Они это радио слушали, как дети, раскрыв рот. Собирались все под этот столб. Шли, уставшие с поля, садились прямо на землю вокруг и слушали всем селом. Из соседней деревни приходили послушать, просили и к ним провести... И ты только представь: это же всё на наших глазах произошло... А потом им свет планировали провести, столбы стали завозить. У всех такое счастье... Как можно в это не верить, когда своими глазами видишь, как всё развивается...
- Где же вы там жили с Наташей? Тоже вместе с телятами? – улыбнулся я.
- Ну, практически да, - она тоже улыбнулась. - Жили в доме, у доярки одной. Старенькая уже, но всё равно ходила на ферму доить. И молоком нас поила. Нам, как агитаторам на селе, было положено по литру молока в день. И всё. И нас все подкармливали. После занятий к себе зовут на ужин, а нам неловко, мы же видим, как бедно у них... Они тогда сами: кто картошки, кто огурчиков с огорода. Один раз чугун щей соседский мальчишка притащил. Прямо из печки!.. - она улыбнулась воспоминаниям. - А потом они председателя упросили – и нас прикрепили к комбайнёрам, чтобы мы ходили к ним в полевую столовую. Вот для тружеников полей было налажено хорошее питание. Комбайнёры на селе самые уважаемые. Им – всё лучшее, и обед нормальный, с мясом, первое-второе... Мы с Наташей сначала стеснялись, приходили, когда уже все разойдутся. А потом с ними подружились, с комбайнёрами. Они нам всегда добавку приносили. Говорили: наворачивайте, девчата, чтобы были красивыми. Мы на вас посмотрим, работать будем лучше... Такие весёлые...
Она помолчала и продолжила совсем другим голосом:
- И вот теперь... Наташа на фронте, я здесь... А одна бывшая одноклассница, наша подружка, попала прямо в те места, в соседнюю деревню, представляешь? И пишет мне: мужчин никого не осталось. Все ушли на войну. И комбайнёры эти весёлые – все на войне... Одни бабы и ребятишки там. А работа всё равно идёт. Комбайнёры там знаешь кто - молоденькие совсем ребята – 16-17 лет. Работают за своих отцов. А кормят их всё равно хорошо, всё лучшее несут в поле. Потому что знают в колхозе – через них хлеб стране, через них хлеб на фронт...
Она замолчала, уронив руки и глядя вперёд, в прозрачную чащу леса.
- Как ты думаешь, - тихо спросила она, - мы победим?
- Да, - сказал я и тоже посмотрел вперёд, прищурившись. – Мы победим. Ты совершенно правильно гордишься своей страной.
- А ты? – она взглянула на меня.
- А я... Ну, наверное, тоже.
Она помолчала.
- Почему «наверное»?
- Ну, - я запнулся, - может быть, потому, что у меня не было отца, чтобы он мне сказал такие слова, как тебе.
Она подумала.
- Но если бы он был, он наверняка сказал бы тебе что-то важное, что ты бы запомнил на всю жизнь? Разве нет?
- Наверное, - согласился я, мотнув головой и замолчал.
- Ну вот, - сказала она, вздохнув. – Теперь тебе самому нужно думать о весёлом.
- Да, - сказал я. – О мороженом. Значит, так. Когда кончится война, и мы с тобой увидимся – а мы с тобой обязательно увидимся - я приеду в Москву и куплю тебе ящик мороженого. И на каждом мороженом будет написано – "Нина".
продолжение http://www.proza.ru/2019/01/07/1446