- Ну что ты заладил «партизаны, партизаны»… других слов будто не знаешь. Откуда я знаю, где сейчас твои партизаны. Осень на дворе. Грибы да ягоды. При оружии твои партизаны, а значит при мясе. Будут шататься по всей Белоруссии, пока снегу не навалит. А потом и объявятся. Тогда и уйдёшь. А пока и мне поможешь с хозяйством, и сам отъешься, - Капитолина стояла перед окном, в которое заглядывала ранними лучами первая зорька.
Руки, убиравшие вокруг головы толстую русую косу, были закинуты к затылку, отчего всё её молодое здоровое тело вытянулось в струнку, стало выше и стройнее. А груди, подавшись за руками чуть вверх, стали ещё соблазнительнее. Прямо по холщовой рубахе утреннее солнце рисовало тень её тела, и тень эта своей неясностью, неопределённостью была даже соблазнительнее её самой. Да, Капа знала, когда покормить, когда приласкать.
- Иди ко мне, - позвал я из-под одеяла…
Дни тянулись длинной осенней чередой. Хутор, на котором жила Капитолина - красивая и работящая мать двоих малых ребятишек-погодков, трёхлетней Олеси и её младшего брата Сережки, принадлежал ей. Архангелогородская девчонка, встретившая на своём пути белорусского хлопца, влюбилась в него без памяти. Ну, а устоять перед её красотой и статью дано не каждому. Я вот не смог. Оказавшись на родине мужа, попав на благодатную белорусскую землю, обласканную солнцем, прикипела Капа к ней больше, чем к мужу. А потому, когда призвали его в апреле сорок первого на сборы, несмотря на неспокойное то время, осталась она в милом своему сердцу огороде, не желая бросать хозяйство своё, пусть даже и с малыми детьми. О том, что началась война, она узнала от двух милиционеров, прятавшихся у неё на сеновале. Они же рассказали и о появившихся через три дня в Проже немцах. Хутор лежал в стороне от больших сёл и дорог, укрытый бескрайними лесами, и не интересовал никого до появления партизан. Так что с самого начала войны, сидящая в своём медвежьем углу Капа, и немца-то живого не видела ни разу. Да и партизаны объявились здесь только летом. Небольшой отряд человек в тридцать ночевал раз в непогоду, но их командир, видя, что делает неладное, подставляя малых детишек под немецкую месть, закопал кое-что на примеченном месте и увёл отряд. С тех пор ни об этих партизанах, ни о каких других она и слыхом не слыхивала. Живы ли ещё?
Иной раз рассказывал им о взрывах и поджогах мужнин дядька, изредка привозивший из городка самое необходимое – муку, соль да нитки, забирал картошку да соленья, яйца и увозил на продажу. Иной раз и мальцам по кусочку сахара перепадало.
А от мужа - ни весточки. С пятого июня прошлого года. Сейчас стояла Капитолина на крыльце, в её ногах, полный парного молока подойник, пах де-ревенским утром. Не замечая первого заморозка, охватившего первозданной своей, непорочной белизной всё вокруг, она смотрела на дорогу, уведшую её мужа на войну. Смотрела и видела его спину, болтающийся на ней тощий сидорок, да русую голову под кепкой. Тогда было всё так же бело от утреннего тумана. Только след, только сбитая его ногами роса пока ещё соединяла их. Она хотела окрикнуть, но он сам уже обернулся и, взяв кепку в руку, помахал на прощанье.
Капка молча подняла подойник и, войдя в хату, смешливо окликнула:
- Ну, вставай, лежебока.
Работы на хуторе было много. Детки тоже требовали внимания. Но по сегодняшним временам это был рай земной, где человек хлеб насущный добывает руками своими в поте лица, почти без опаски быть убитым. За то время, что я жил на хуторе, мы выкопали бульбу, как её называла Капа, но так, как говорила она, мне никогда не выговорить. Прибрали вместе весь огород, оставив пока одну капусту. В эту осень я перекопал земли больше, чем за всю предыдущую жизнь. Зиму можно было жить спокойно. Не было только мяса. Коровой Капитолине летом некогда было заниматься, и нужный момент она пропустила. Как ни кусала потом локти – ведь и удой упадёт, да делать нечего, время уже не воротишь. А я хоть и стрелок был недурной, но не охотник. Сколько ни слонялся по лесу, не встречал ничего. Да и что бы я стал делать с тушей? Сырое мясо я видел только небольшими кусочками, которые мать иной раз приносила на суп.
Как раз под первую порошу приехал с ночевой дядя Костя – тот самый мужнин двоюродный дядька. Я, зная о скором его приезде и издали заметив гнедую лошадёнку, запряжённую в крестьянскую телегу, ушёл в сарай. Мне его бояться было нечего, но вводить Капу в смущение перед родственником мужа мне не хотелось. Едва я успел разместиться на ночлег под Капино здоровканье во дворе, как дверь на сеновал распахнулась, и я услышал довольно приятный мужской голос:
- Похвально, служивый, что не о себе, а женщине печёшься, похвально. А теперь слезай, дело есть.
После хозяйских хлопот, связанных с разгрузкой-погрузкой телеги, перетаскиванием в потайной амбар мешков с мукой, а из подпола - мешков картошки, моркови, кочанов капусты, уложив спать ошалевшую от гостя и сахара ребятню, сели мы втроём за стол. Под домашнюю водочку, чистую как слеза, думали общую для всех на ближайшую зиму думу.
- Вот что, Ванюша, я тебе скажу, - начал о главном дядя Костя, мужик крепкого тела, на которое была посажена приличная голова, украшенная пышными усами и носом-картошиной. А грусть его глаз была как бы в пику его общительному и простому характеру.
- Я тебе скажу, а ты думай сам дальше. Время сейчас ахнутое, а потому сохранить честь да совесть сложно, – дядя Костя помолчал… - Это не о ней разговор, - кинул взглядом в Капину сторону, - с ней всё ясно. Жив муж или нет, детей ей одной не поднять в эту лютую пору. Так что при одном мужике лучше, чем… Думаю, что нас всех устроит, если ты побудешь тут с ними до прихода наших…
- Пока-то они от Волги до Припяти придут, если до Урала не отступят…
- Не перебивай и слушай. Ты думаешь мне об этом говорить легко? - он раскурил трубку, и продолжил. - Я не могу к ней переехать из города, тому есть много причин, а забрать её с собой в город тоже не могу, и тому только одна причина: молодые да красивые девки в эту пору - самые несчастные. Что сейчас творится в бедной Белоруси, ты видел. Я думаю - это только начало. Закрутили нам немцы салазки так, что равнодушных и непристроенных сейчас уж нет, а скоро и совсем ни одного не останется. Всех прибьет к одному какому-нибудь берегу. Понятно, что народ к нашему жаться будет, а фашист звереть. Война пойдёт на измор, на смерть. На то, кто кого из Белоруссии выживёт. Кто кому глотку передавит. Так что сиди тут и помалкивай. Документы полицайские я тебе справлю, будешь хоть комендантом хутора, - он коротко хохотнул и продолжил. - После войны, живы будем, попробую справить тебе и советские документы, но условие одно, - он перестал ковырять вилкой огурец и поднял первый раз на меня за весь этот разговор свои усталые глаза. - Ты мне обещаешь, что если вернётся её муж, то ты исчезнешь, так что и духа твоего не останется. Всё остальное - не твоё дело. Жаль мне племяша, да детишек ещё жальче. А оттого и уговор такой…
Довечеряли молча. Больше не было сказано ни одного слова.
Уже поутру, запрягая свою лошадь в телегу, бросил он на меня быстрый взгляд и, прощаясь, сказал:
- Зла ни на тебя, ни на Капку не держу. Живи, не обижай ни детей, ни её, - и, перехватив мой взгляд, теплее добавил: - Знаю, не обижаешь, ну а мужик с бабой просто так ужиться не могут. Да может, и Колька – племяш, вот так же у какой теплой печки пристроился. Он хоть парень и боевой, но и время сейчас такое: всё может быть. Война такую опару замесила, что кто знает, что из неё поднимется. Много служивых бродило то лето с осенью по здешним лесам. Кто-то и зимовать здесь остался, партизанить. Попадалось и отребье, но в основном был народ нормальный, совестливый, но потерявшийся в той буче… А то перед войной: всё мы да мы, а тут нас как… да так что… Что ж про солдат говорить, генералы по лесам метались… - он вздохнул. - Документы полицайские я тебе, как и обещал, справлю, с партизанами Капка договорится, есть там у неё знакомый, так что бояться вам надо только немцев, а им в этой глуши делать нечего. Будьте здоровы, и помни о нашем уговоре.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/12/27/507