Этот памятный день, который люди с самого начала войны, не считая парада на Красной площади, запомнили навсегда. К вечеру все окна в казарме были разрисованы узорами. «Тонкая работа! – с восторгом подумал Виталий. – Ай да мороз! Какой искусный художник! Уму непостижимо, как получаются такие изящные ледяные картинки? С детства над этим удивляюсь! Наверное, даже человеку не под силу, или, во всяком случае, очень трудно сотворить такое».
Узоры все были разные, ни один не повторялся: то пушистые еловые веточки, то россыпь мелких снежинок, то причудливые лианы. Виталий, занимаясь самоподготовкой, время от времени отвлекался, разглядывая их. Обычно в казарме было не очень холодно, но в этот день ветер как раз был в окна, которые хоть и были заклеены, пропускали холод. Руки мерзли, и Виталий, пытаясь согреться, дышал на них, потом засовывал в подмышки и так сидел по несколько минут.
«По календарю еще осень, сегодня только 19 ноября, а окна разрисованы, будто в зимний день, – мысли были вялые, словно, замерзли вместе с руками, переползали одна за другой какие-то преграды и так же вяло крутились в голове, мешая сосредоточиться на учебе. – До выпуска еще два с лишним месяца. Долго еще, очень долго…. От мамы письмо пришло, но скрывает, конечно, что тяжело. А как она там на самом деле одна? Хорошо бы в феврале в Москве хоть на часок задержаться».
Время, отведенное для самоподготовки, было самым любимым для курсантов. Некоторые писали письма домой, кто-то сидел и читал детективы, кто-то тихо разговаривал с товарищами, одним словом занимались чем угодно, но не тем чем положено.
Виталий вспомнил, как было тяжело им в первый месяц. Основная масса ребят была еще зеленая молодежь, и только небольшое количество таких, как Виталий, прошедших службу в армии, и еще несколько человек кому уже пришлось понюхать пороху на фронте.
Курсантов учили буквально всему, начиная с подъема, заправки постели, наворачиванию портянок и обмоток, умению одеться и раздеться за считанные секунды. Гоняли их до седьмого пота, доводя каждое действие до автоматизма.
– Да на кой ляд мне это надо будет на фронте. Там в окопах нет кроватей! – тихо ругался Трофимов, когда раз за разом приходилось заправлять постель.
Ему, да и многим другим приходилось особенно трудно, когда утром звучала команда: «Подъем!»
Еще не окончательно проснувшиеся курсанты вскакивали с нар, и начинали натягивать на себя гимнастерки, путаться в штанинах и судорожно совать ноги в голенища сапог, порой путая свои с чужими.
А в проходе стоял бесстрастный старшина с секундомером и если не укладывались во времени, тут же звучала команда: «Отбой».
– Да мать твою, – кто-нибудь сердито ворчал под нос. – Сколько же можно?
И поневоле уже с ненавистью начинали смотреть на того, кто не успел натянуть злополучный сапог на ногу, или еще только застегивал на поясе ремень. Потом снова команда: «Подъем!»
Казалось, никогда не будет этому конца, наконец, звучала спасительная команда: «Выходи строиться на зарядку».
Жизнь в училище наряду с учебными занятиями была насыщена разнообразными делами и обязанностями. Приходилось ходить в караулы, дневалить в казарме и на кухне, убирать и содержать в чистоте территорию училища. Но все-таки самое любимое из всех обязанностей было, конечно, дежурство на кухне. Курсантам приходилось выполнять там самую тяжелую и грязную работу, чистили огромное количество картофеля, отмывали тяжелые и жирные котлы, мыли полы после дежурства. Но во всем этом был и положительный момент – наедались всегда досыта и могли своему взводу добавить лишний черпак каши или супа.
В самом начале учебы ребятам трудно было приноровиться к тому темпу, с каким нужно было выполнять все приказы, но и в столовой, несмотря на дикое чувство голода, многие не успевали съедать свою порцию за отведенное время, как внезапно звучала очередная команда на построение. Курсанты хватали куски хлеба и рассовывали по карманам брюк или, завернув в носовой платок, затискивали в голенище сапога. Но однажды командиры, зная все эти хитрости наперед, вывели их на плац перед училищем и дали команду первой шеренге вывернуть карманы. Вторая шеренга тем временем успела переправить свои куски в голенище сапога. Перехитрить не удалось, им была дана команда – снять сапоги.
– А вы думали, что самые хитрые? Не вы первые эту хитрость придумали.
За эти несколько месяцев много чего испытали и постигли курсанты, прежде чем научились быстро подниматься и одеваться, быстро есть в столовой, пришивать белые подворотнички, начищать до блеска сапоги, пуговицы и бляхи ремней.
Виталий улыбнулся своим воспоминаниям, от которых ему показалось, стало немного теплей.
В казарму вошел комсорг Демидов Олег.
– Квасных, стенгазета готова?
– Нет еще. Алябьев не написал заметку про спортивные соревнования.
– А где он?
– Он сегодня дежурит на кухне.
– К утру, чтобы стенгазета висела там, где ей положено висеть, – сказал строго Демидов и вышел из помещения.
– Все командиры, елки-палки, – возмутился Квасных и выругался под дружный хохот курсантов.
На улице вдруг громко залаяла собака, кто-то прикрикнул на нее на казахском языке. Потом послышались еще какие-то оживленные голоса.
«Что там могло случиться?» – удивился Виталий.
Вдруг дверь в казарму с грохотом распахнулась, и вбежал дежурный по столовой курсант Алябьев. По его возбужденному лицу все поняли, что произошло какое-то важное событие.
– Ребята, нашими войсками прорван фронт южнее Сталинграда! Левитан сообщил, что наши войска окружают немецкую армию.
– Ура! – закричали курсанты и, подхватив его, кинулись подбрасывать парня вверх.
Когда Алябьев с трудом вырвался из рук товарищей, они продолжали теребить его, пытаясь узнать подробности.
– Ребята, да я сразу побежал рассказывать вам, больше ничего не знаю. Придет Кудрин все расскажет, а мне назад уже надо бежать в столовую.
После отбоя курсанты долго не могли уснуть, хотелось все время обсуждать эту новость, они перешептывались друг с другом, но постепенно сон сморил почти всех. Слушая, как товарищи спят, Виталий ворочался с боку на бок, кутался в тонкое одеяло, но не мог согреться. Постепенно в глубине души начала назревать какая-то злость и на себя, что не может уснуть и на создавшееся положение, в котором от него ничего не зависело.
«Как же так, мы тут в тылу, как крысы отсиживаемся, а там люди воюют, освобождают нашу страну. Скорей бы уж на фронт, все ведь мимо нас проходит».
В животе громко заурчало. «Эх, черт! Жрать так хочется». Несмотря на казалось бы достаточное питание, молодому организму требовалось больше, особенно после длительного пребывания на свежем воздухе.
Думая про еду, он неожиданно улыбнулся, вспомнив Айкен, молодую девчушку с фермы, и тут же почувствовал, как его щеки загорелись. В последнее время это было поводом для шуток у курсантов их взвода. Полевые занятия проходили недалеко от животноводческой фермы, куда они успевали забежать, выполняя задания, а сердобольные женщины угощали их вареной картошкой или свеклой. Пока они были на ферме, совсем юная Айкен не сводила с Виталия глаз, а в последнее время девчушка и вовсе осмелела, стала совать ему в руки небольшие сверточки.
В первый раз Виталий, оторопев от такого внимания к нему, попытался отказаться, но Айкен, тут же убежала.
– Бери, Виталька! Чего выпендриваешься? Девчонка же от души. Нравишься ты ей, вот повезло! Не переживай, что молодая еще, пока ты на фронте будешь – подрастет. Вернешься, а она уже готовая невеста тебе будет. У тебя ведь все равно никого нет, – ребята по-доброму над ним посмеивались.
– Да ну вас! Отстаньте от меня, сами женитесь, – отбивался он как мог.
В казарме Виталий развернул сверток, там оказались золотистого цвета маленькие хрустящие шарики не то печенье, не то пончики, но очень приятные на вкус.
– Что это, ребята? – с удивлением произнес он. – Я такое никогда не ел.
– Это, Виталька, баурсаками у них называется, – пояснил ему Алябьев. – У казахов их к столу гостям, обычно, подают. Прикидывай, как ты девчонке понравился, – засмеялся он. – Теперь хоть женись, такой тебе почет и уважение она оказала.
Все загоготали, а Виталий начал злиться.
– Да идите вы к черту, сами женитесь.
– Да не кипятись ты, может, сразу и не заставят жениться. Война все-таки, не до того, – похлопал его по плечу Алябьев.
Виталию и самому стало смешно, чего он вдруг так рассердился? Над Трофимовым все время смеются, он же в бутылку не лезет.
– Ну ладно, ладно. Налетай, ребята.
С тех пор Айкен стала подкармливать Виталия всякий раз, когда они заскакивали к ним на ферму: то лепешку, то пару луковиц, то печеную картофелину сунет ему в руки и, как всегда, убежит тут же.
«Хорошая девчонка, конечно, но какие тут невесты – война идёт», – уже засыпая, думал он.
С этого памятного дня отчаявшийся от неудач на фронтах народ с нетерпением стал ждать сводки Информбюро по радио, снова появилась надежда и окрепла вера в нашу победу над немецкими захватчиками.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/12/22/1341