Улыбка тёти Розы

 


  УЛЫБКА ТЁТИ РОЗЫ

Моя бабушка имела маленький рост, глаза, выражавшие скорбь, и большую любовь к чтению.
Младшую  из семи детей, спавших на полу на циновках,  не привлекали к работе по хозяйству.  Девочка  трудилась в домашней переплетной мастерской отца, где в пять лет научилась читать.   

Единственная малолетняя помощница кустаря-одиночки  ставила под пресс книги, клеила переплеты, обрезала края и читала. Читала книги в виде отдельных листочков.  Всё подряд без разбора -  энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона,  «Приключения Ната Пинкертона»,  «Фантомас», «Жизнь животных» Брема,  романы Жюля Верна  -  что под руку попадется. В  восемь лет  маленькая  читательница прочитала от корки до корки  сочинение  графа Толстого «Воскресенье».

Страсть к чтению сохранилась у бабули на всю жизнь, связав красной нитью  раннее детство и  глубокую старость.   До девяноста четырех лет, до  конца своих дней  бабуля  не расставалась с печатной продукцией.

В  этом  таилась  разгадка её секрета, как, окончив   два класса церковно-приходской школы,  можно  быть  образованной  интеллигентной  дамой,   понимающей юмор,   иметь   выраженное  чувство собственного достоинства,  деловую хватку  и  какое-то такое невероятное обаяние, что отказать ей  не мог никто, даже если  требовалось что-то совершенно невозможное.  Сочетание острого ума и книжной наивности, грустных глаз и железной воли не поддавалось осмыслению и било наповал.

Застать  домохозяйку   без  книги  в руках, за вязанием, шитьем, и прочей бытовой  ерундой,  чтобы  увековечить  фотоаппаратом  картинку,   было  безнадежной затеей.   Максимум возможного –  запечатлеть картину  «бабушка тяжело вздыхает, пришивая черными нитками белую пуговицу к белой  рубашке деда профессора».

Не обученная в детстве домоводству и рукоделию,  бабуля исправно вела хозяйство чужими руками.  Вязать носки и шить блузки доверяла  внучке-студентке, убирать  квартиру  приходящей домработнице, стирать  и  гладить бельё  -  банно-прачечному  комбинату.  А  печь знаменитые «бабушкины пирожки»  доверяла тёте Розе. Всё, что мешало домохозяйке читать, вызывало у неё вселенскую скорбь.

Бабуля скорбела, чистя картошку, скорбела, варя борщ и жаря котлеты. Скорбела, заваривая чай и накрывая на стол. Скорбела, натягивая  зимние сапоги и  застегивая  черную каракулевую  шубку, чтобы дважды в день отправиться по ближайшим магазинам Тверской улицы «на охоту» за свежими продуктами к домашнему столу.

Скорбела,  наряжаясь в поход с приятельницами в театр, прихорашиваясь  и поливая себя духами «Серебристый ландыш».  А  возвратившись из театра со свежими впечатлениями, не забывала на пороге квартиры  тщательно стереть  с лица улыбку и  натянуть привычную маску скорби.

Посещение театров не прошло даром.  Бабуля научилась красиво падать на кровать,  картинно откидывать руку и прикрывать  ладонью  глаза,  обозначая начало очередного приступа «давления».  Давление  регулярно спасало бабулю от разных неприятных разговоров и дел.

Близкая родственница, ровесница  бабули, наоборот, не унывала, что бы ни случалось, преподавала в институте и умела делать всё своими руками.   Обе женщины  родились  в одном южном  городе  и, еще не зная друг друга,  синхронно перебрались в Москву,  как только  стерлась  черта оседлости.

Накануне очередного  революционного праздника колобок тёти Розы вкатывался в квартиру, сияя победоносной  королевской  улыбкой.  Явление  Розы Львовны   знаменовало начало праздника ожидания   праздника,  и само по себе уже  представляло большой  домашний праздник. 

Ладная   уютная  фигурка  с  приятными округлостями, туго  обтянутыми синим  бархатом, белые   кружева  по краям глубокого выреза, скрепленные эффектной брошью, сияние улыбки на  лице без единой морщинки   в обрамлении  короны   пышных  белоснежных волос, легкой волной   взлетающих  над ясным  лбом.  Английская королева блекла перед  тётей Розой, поседевшей в двадцать лет за одну ночь еврейского погрома, не потеряв жизнелюбия и оптимизма.

Гостья  следовала на кухню и облачалась в  фартук.  Добрые пухлые руки пирожницы некоторое время творили волшебство, порхая в облаках муки.  Наконец, кастрюли с тестом накрывались крышками, сверху укладывались подушки, и домочадцы  всем гуртом  семенили вслед за тётей Розой в гостиную  пить чай.

Глаза преподавательницы научного коммунизма  загорались  таинственным, как у  подпольной революционерки, огнем. На столе появлялись коньячные рюмки, и тётя Роза переходила к главной фазе приготовления «бабушкиных пирожков» - к    запрещенным  политическим анекдотам.

Анекдоты   приносились   свежайшие, с пылу – с жару,  как будто кафедра научного коммунизма, где работала гостья, сама производила  крамольные анекдоты, перевыполняя план. 

Счастью домочадцев не было предела. Бабуля и  дед-профессор вместе с азартной  гостьей  на глазах молодели  лет на тридцать – пятьдесят, опять превращаясь в комсомольцев двадцатых годов. 

Когда тётя Роза успевала ставить пироги в духовку, не ясно.  В воздухе  попеременно сменялись  ароматы корицы, яблок и жареных пирожков с мясом, а   улыбающаяся  гостья будто  бы и не отходила от семейного стола.   

Аккорд завораживающих запахов набирал  мощь и усиливался  красиво  сливавшимися  в   песне   голосами престарелых  друзей   с вдохновенными юными лицами.

Раззадоренный  профессор открывал трофейное пианино красного дерева с резными розами и, бережно  попробовав  клавиши,  играл что-то лихое и бравурное.   Единственное произведение, которое умел  играть  дед, исполнялось с торжеством крестьянина, севшего за рояль, срывало аплодисменты и повторялось на бис.

Песни и анекдоты  кончались, пироги вынимались из духовки, накрывались крахмальными салфетками с вышивкой-ришелье.  Открывались форточки, отпуская дразнящие ароматы на волю.  Тётя Роза  вместе с улыбкой исчезала  до следующего праздника ожидания праздника.

Казалось, так будет всегда.  Улыбка тёти Розы исчезнет, но непременно появится вновь, а за трудовыми буднями грядут новые  праздники.

Время стёрло из памяти лица. И кажется теперь, что  улыбку тёти Розы унесли в вечность  ароматы пирогов.  Грустная  бабушка, пережив  ровесницу-оптимистку на двадцать  лет,  по-прежнему  читает свои книжки в запредельных мирах. Дед всё еще  молод и крепок, без устали идет пешком в Москву в самодельных лаптях, с юношескими вихрами на голове и взглядом победителя.

И только один полуживой, вечно спящий слепой старый кот, знававший читательницу- бабулю, кот, которому по человечьим меркам уже  перевалило за сто тридцать лет,   еще  удерживает   тонкую связь  двух  далеких  миров,  не пересекающихся во времени и пространстве.