(до:http://www.proza.ru/2018/11/10/1418)
Проблемой было незаметно попасть домой.
А продержаться теперь нужно до завтрашнего вечера. Вот добреду назад, и придётся ждать, пока погаснут окна в квартире.
Тихо открыть дверь. Послушать: уснули ли? Сняв обувь между дверей, на цыпочках в темноте подойти к своей комнате. Неслышно отпереть и войти. Закрыться изнутри. Снять одежду и рухнуть в кровать, почувствовав: сколько сил отнял этот вечер.
Утром проигнорировать соседский стук в дверь. Меня нет дома.
Дождаться, когда все уйдут. Сходить на кухню, поесть. Помыв посуду, оставить её на видном месте, на столе. Чтобы соседки вечером ответили обеим на звонки: вроде не ночевал, а днём был, ел, опять ушёл. Это уже по-иному волнительно для Леры и Тильды. Ну, негодяй, загулял у девки, но с собой покончить не собирается.
«И чего связался с этой малолеткой?» – ругал себя на следующий день, лёжа в постели. Одна девица, похоже, Джульетта, никак не могла уйти, поэтому я не мог выйти.
«Зачем мне проблемы той красивой девчонки? Не с жиру ли бесится? Мало мне своих? Кто я ей, и кто она мне? Нет, конечно, порыв благородный, по зову сердца, но вряд ли ей я должен поведать о Звезде по имени Солнце.
Однако теперь деваться некуда. Вечером придётся идти туда. Лучше её не ждать. Приду – нет её на набережной, пойду на мост прыгать».
Джульетта сегодня явно не собиралась никуда уходить, поэтому у меня созрел иной план. Я оделся, словно пришёл с улицы, выждал момент, когда она ушла в комнату, выбрался в коридор и скрылся между входных дверей. Пошумел замком, погремел ключами и открыл дверь. Разделся в прихожей и пошёл на кухню ставить чайник.
Джульетта тут же вышла.
- Привет, Виталик!
- Привет, Джульетта!
- Тебя тут обыскались твои женщины…
- Меня нет ни для кого. А вот-вот вообще могу уехать далеко и надолго.
- Так и передать?
- Да, не сочти за труд.
Поев, я всё-таки решил для гарантии свалить из дома. Могли нагрянуть, узнав о моём отбытии. Только объяснений мне не хватало.
Взял все оставшиеся деньги. Покутить что ли напоследок? Что бы мне ещё хотелось на этом свете?
Поломал над этим голову и не понял, что именно. Может, потому и ухожу?
Вставил наушники плеера, включив песню «Крэйзи». Она меня всегда успокаивала и на время мирила с миром.
Пожал плечами в ответ на не услышанный вопрос Джульетты, показав на уши.
И ушёл.
Я – не знаток английского, но как-то пытался перевести эту песню о безумии. Благо, текст был не слишком сложен. Пелось о том, что он помнит, когда сошёл с ума. Это оказалось даже приятно. Исчезли заботы. До этого он знал слишком много. Видимо, для того, чтоб быть счастливым. Те, кто считают себя нормальными, ошибаются. Они-то и есть сумасшедшие. Почему нет? Только сумасшедшие способны таким сделать белый свет. Но каждый приходит в этот мир не случайно, и умирает, лишь выполнив своё предназначение.
Maybe I'm crazy,
Maybe you're crazy,
Maybe we're crazy,
Probably…
Возможно, я сумасшедший,
Возможно, ты сумасшедший,
Возможно, мы сумасшедшие…
Возможно…
Классный припев, он меня особенно заводил. Надо же было написать такую песню…
Каково же моё предназначение? Пересказать кому-то историю Солнца? Кому это нужно и что это способно изменить?
У этой девочки не было взгляда волчицы. Возможно, к её ситуации больше подходила песня «Сплина» о той, что ходила голой на лестницу, и что хотела даже повеситься… вспоминая тех, о ком плакала, и ненавидя тех, о ком плакала… Зачем мне это знать? Мы даже именами не обменялись. Ей плевать на меня. Почему нужно за неё переживать? Она сейчас в школе, а топится для разнообразия – в перерыве между занятиями и сном. Ладно, слишком много о ней думаю.
Я свернул на 18-ю линию, чтобы выйти на набережную Шмидта.
Мудрецы якобы утверждают, что в каждом борются зло и добро.
А я думаю, не в каждом. В некоторых просто нечему бороться.
Это – пустые, полые люди, не обязательно с трухой в башке, как в мешке. Они могут быть очень неглупыми, прекрасно устраиваясь здесь за счёт других.
Но всё равно их царства обречены лежать руинами в пустых долинах, над которыми висят мёртвые звёзды…
А те, кто им служил и поклонялся, будут там же, молясь кактусу в пять утра.
Ибо ума у них недостаточно, как и решимости, они – не заблудшие бурные души, но полые, просто пустые внутри. Зря они надеются, что тысячелепестковая Роза сумрака расцветёт для них в этом царстве смерти.
И здесь и там они незрячи, видя то, о чём им скажут,
бесцветны, тихи, будучи эхом чужого,
бесформенны, меняясь под «как изволите?»
без сил и при жизни, хотя бы на жест…
Заметят ли они разницу, здесь появившись?
Ведь они не жили.
Не всё ли им равно кому поклоняться: живому идолу или живому кактусу?
Я много раз перечитывал загадочную поэму-пророчество Элиота о полых людях, стремясь проникнуть в потаённый смысл строк. И прочёл её так, как сказал.
В одном из более близких к тексту переводов говорится с издёвкой, что
«Глаз нет здесь
В долине меркнущих звёзд
В полой долине
В черепе наших утраченных царств
К месту последней встречи
Влачимся вместе
Страшимся речи
На берегу полноводной реки»
То есть, они погибают в пустыне, не видя реки под носом. Как не видели её и при жизни. И даже не искали.
«Никто и никогда не вспомнит самого главного
У безмятежной и медленной реки».
Как вспомнить то, чего не знал?
Только иные, чем они, могут надеяться жить, как поётся:
«На берегу очень дикой реки,
На берегу этой тихой реки.
В дебрях чужих у священной воды,
В теплых лесах безымянной реки».
Это для них сказано:
«Мы будем жить с тобой
В маленькой хижине,
На берегу очень дикой реки.
Никто и никогда, поверь,
Не будет обиженным
На то, что когда-то покинул пески».
Не с кем мне жить в этой маленькой хижине.
Я – плохой человек. Я никого не сделал счастливым, никого не спас. Эта девчонка не в счёт. Конечно, можно попробовать ей помочь. Но как? Прыгнуть на её глазах и кричать при этом, чтоб испугалась броситься? Если не удастся отговорить иначе. Почему бы и нет? Да, я – плох, во мне живёт зверь, как и в каждом. Но мой, видно, сильнее…
Что ж, если от него можно избавиться, только убив себя, я прикончу его.
Пусть он чувствует страх, скоро вместе уйдём.
Некогда меня посетила мысль, что стихи, настоящие стихи, пишет кто-то один, а подлинным поэтам лишь удаётся расслышать их. Тогда эти строки могут быть объединены, как единое пророчество – для каждого, ибо каждый соединит их собственным способом, близким ему, узнав своё. Даже тот, кто совсем не поэт, как я, например. Тут важно искать, не опуская рук, а не уподобляться полым людям.
Поэтому-то из Элиота вытекает песня Наутилуса о реке, поэтому в другой песне для меня сказано: как убить в себе зверя. В моём случае – вместе с собой.
Я готов утопиться хоть сейчас, но… придётся ждать до вечера. Нельзя обманывать доверие. Вдруг я что-то смогу для неё сделать?
Зверь… Я стал вспоминать эту песню, переделывая её под себя. Здесь скрывается зверь, во мне.
Он почувствовал страх, впереди его крах.
Он не спит, он хрипит, слишком сильная боль.
Я остановился у набережной, продолжая напевать.
Он идёт, он вопит, в нём пылает огонь.
…Ты с последней звездой улетишь в этот путь.
У тебя хватит сил не дождаться утра,
Этим вечером ты себе скажешь: «Пора!»
Искры тают в ночи, звезды светят в пути,
Вдаль лечу и мне трудно кого-то найти...
Я перешёл набережную и двинулся по гранитным плитам, напевая придуманное.
Потом я подумал, что, конечно, оборотни морочат мне и поэтам головы, перекупая людей, дурача их, а сами потешаясь.
Но те, кто поддаются на их посулы, виноваты сами. Можно повестись на обман –это одно, но не устоять перед искушением, согласиться участвовать в дурном деле… Не считая роковых стечений обстоятельств, вина за поступки лежит на вершащих зло, а не только на тех, кто подбил их на это. Ведь творящие плохое получают выгоду от своего поведения, если не материальную, то хотя бы похвалу.
Скорее всего, оборотни в нашем мире непобедимы, однако в мир Других быть забранным – надо заслужить. То, что удаётся расслышать поэтам, что нередко невнятно или иносказанием даже им сообщено, всё это – от Других. Не от оборотней же!
Однако насколько верно слышат поэты… Рерих мучился этим, ища знаки-подсказки и сомневаясь в возможности их прочитать. И писал о том:
«…Великое "сегодня" потускнеет
завтра. Но выступят
священные знаки. Тогда,
когда нужно. Их не заметят.
Кто знает? Но они жизнь
построят. Где же
священные знаки?»
И
«Иногда кажется, будто звучит
Царское слово. Но нет,
слов Царя не услышать.
Это люди передают их
друг другу.
Женщина – воину.
Воин – вельможе.
Мне передает
их сапожник–сосед.
Верно ли
слышит он их от торговца,
ставшего на выступ крыльца?
Могу ли я им
поверить?»
Однако… если Элиот правильно услышал и верно передал, а я верно его истолковал… то высшая справедливость всё же есть, хотя и не здесь, поскольку у нас на неё нельзя рассчитывать.
От столь сложных рассуждений у меня заболела голова. Или то погода виновата?
Усилился ветер, пошёл дождь, от которого захотелось спрятаться. Я натянул капюшон и побежал на другую сторону в поисках харчевни. Попалось кафе, где и решил переждать ненастье и побаловать себя напоследок.
Ожидая заказа, просмотрел журналы. Сплошная реклама и тому подобная чушь.
В кафе мне удалось пробыть не менее часа, по моим представлениям. Невзирая на дождь, зарядивший явно надолго, по-настоящему темнеть и не думало. А значит, до встречи у Тучкова моста был вагон времени.
В книжные в последнее время я перестал ходить. В самом крупном сетевом – две полочки тоненьких томиков поэзии на самом верху, стихов давно мне известных. Магазины старой книги умирают, и стихов не продают. Говорят: не востребованы. Плохо дело. Лера говорила, что стихами полнится интернет, и может найти и распечатать мне любое стихотворение… Но я туда не хожу. Ещё одно изобретение оборотней, чтобы успешнее зомбировать нас, подменяя слова.
Книжные отпали. Оставалось кино. Там, если и не понравится фильм, то можно уснуть.
Я поехал на Невский.
Признаюсь, я измучился, таскаясь повсюду до вечера, и чуть не опоздал на последнее свидание. Пришлось нырять в метро, а от Василеостровской бежать к мосту.
Одинокую, тёмную небольшую фигурку у парапета я заметил издалека. Она стояла и глядела вниз. Что-то внутри меня ёкнуло.
Мне удалось подойти со спины, но пугать не хотелось, и я медлил позвать её, придумывая, как это лучше сделать. Она опередила меня, обернувшись.
- Ты? – вырвалось у неё.
Я склонил голову.
Лицо её было мокрым, то ли от слёз, то ли от дождя.
- Плачешь? – спросил я.
Она вытерла ладонью лицо и сказала:
- Дождь.
И добавила:
- Ты опоздал. Я уже всякое думала…
Я вздохнул, и, пытаясь хрипеть, как он, пропел:
- «Мы успеем… в гости к Богу не бывает опозданий. Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?»
- Ты веришь в это? – спросила она.
- Нет.
- Жаль. А я подумала – веришь.
- Почему? Церковь не жалует самоубийц. Раньше их даже запрещали хоронить рядом с усопшими иным способом. И не отпевали.
- У тебя лик иконописный. И взгляд ясный. Подобные люди нож за пазухой не держат. Сегодня я в церкви была. За себя и тебя свечки поставила. Спасителю. Там на иконах похожие лица. А ты ведь вчера спас меня.
Я поразмышлял про себя, прежде чем отозваться на это. Конечно, что-то в этом было. Лицо у меня удлинённое, нос прямой, узкий и вытянутый. Может, она и права.
- История с этими лицами, - сказал я, - довольно сомнительная. Если приглядеться, вокруг мы таких лиц не увидим. То есть, писались они с других икон, а те, в свою очередь, когда-то с иных людей, пусть идеализированных. Ты знаешь, что некогда будущую Русь захватили будущие шведы… не улыбайся, так и было, только их у нас именовали вор-ягами сиречь разбойниками. Они правили на Руси около восьмисот лет. Так вот их лица больше похожи. Для этого достаточно посмотреть на современных шведов. Улавливаешь мысль?
- Ты хочешь сказать, что дальние предки у тебя – викинги?
- Нет, - помотал я головой, - совсем не это.
- А что же?
Я уже забыл сам, что хотел сказать, и потому сказал другое:
- Спасибо тебе за свечку.
Она издала смешок.
- Ты сегодня какой-то не такой…
- Да, - сказал я, - я сегодня – иконописный.
(далее:http://www.proza.ru/2018/11/10/1433)