Станция Каягент по размерам как станция Волга, население около пяти тысяч человек. С одной стороны от станции горы и леса с фруктовыми деревьями, с другой — Каспий. На станции останавливались все поезда, шедшие как на Север, так и на Юг. Путей — штук десять. Пассажирские поезда набирали воду. С севера никогда не шло ни одного порожняка, зато с юга иногда по 150 порожних вагонов в одном составе. Стоишь и ждешь по нескольку минут, чтобы перейти на другую сторону путей.
Заведующий районо хотел меня перевести в другую школу, километрах в пяти от станции в сторону гор, в селение Каягент. Дочь какого-то Махачкалинского начальника перепутала номера школ и вместо моей школы получила направление в школу в горах. Как только заведующий не изгалялся, чтобы уговорить меня на перевод, я отказалась.
Жила я на квартире у украинцев. Вместо кровати — панцирная сетка, поставленная мной на чурбаки. Комнатка размером четыре на три метра. Впритык к кровати — маленький столик, а в метре от него дверь. На противоположной стороне — печка.
Учителя в школе почти все русские, кроме директора Эмин Джафаровича и историка Гаджи Абакаровича. Школа русская, преподавание, соответственно, на русском языке. Подружилась с молодыми учителями: физик — Галя, математик — Юля, химик — Таня, географ — Нэля. Поручили мне также классное руководство. Пятый класс. Ребята — половина русские, половина — горцы семи различных национальностей, уважительные, трудолюбивые, спокойные. Помимо дневной школы, в здании размещалась вечерняя школа, где я вела немецкий. Приходилось не выходить из школы с утра до вечера.
Перед зимними каникулами директор приказал мне отремонтировать класс, так как в школе должно состояться районное совещание учителей. Я сказала своим ученикам, и ребята сами без помощи родителей всё сделали. Я только потом сообразила, как это было опасно. Стремянок не было, мальчишки ставили парту на парту, залезали на эту шаткую баррикаду и белили потолок.
На 8 марта трава уже по колено, лес в цветах. Ребята засыпали учительский стол собранными в лесу букетами, и каждый принес свою открытку со словами благодарности и добрыми пожеланиями. С ними было работать легче, чем с ребятами в Рыбинске.
Тоска по дому была всегда. На первые зимние каникулы мы, три учительницы-девчонки, уехали в Россию, остальные учителя отправились в горы к родным. Школа не работала, пустовала. Когда вернулись, нам, ездившим в Россию, не начислили зарплату. Довод Эмина Джафаровича — «Выехали с территории Дагестана». Круто!
Пока жила на квартире, два раза чуть себя не покалечила.
Первый раз. Пришла после вечерней школы, устала, в комнате холодно. Зажгла керосинку на полу у двери. Встала около нее и млею — снизу такое тепло идет. Вдруг огонь взметнулся до подбородка, я упала на пол вниз животом. Хорошо, не опрокинула керосинку. Платье и сорочка в нескольких местах прожжены насквозь, пришлось их выкинуть, но сама не пострадала.
Второй раз пришла из школы и затопила печку дровами с углем. Вроде, все прогорело. Закрыла заслонку, легла на кровать и уснула. Проснулась от головной боли. Решила выйти на улицу. Добралась до двери. На дверном косяке, на гвоздике, висело пальто. Потянулась за ним и потеряла сознание. Падая, телом открыла дверь. Сколько времени пролежала поперек порога — не знаю. Очнулась, меня всю трясет, подташнивает, лицо белое как мел.
Выделили дом для учителей. Переехала туда вместе с еще тремя учителями. У каждой комнатка метров по 20. Начались дожди. Крыша как решето. Уходили в школу и во всех четырех комнатах ставили на пол и по шкафам тазы, ведра, кастрюли, чтобы не растекалась по мебели да по полу дождевая вода. У кого окно между уроками, бегал в дом выливать воду. Матрас, подушки — все свернуто. Туалета нет — бегали по нужде или в школу, или на станцию. И то и другое было по ту сторону железнодорожных путей, метрах в пятистах от них. Некоторые пути длиннющими поездами заняты. Чтобы не обходить их, подлезали под вагонами. Посмотришь — локомотив еще набирает воду, значит, успеешь пролезть, пока поезд не тронулся. В туалетах грязь невыносимая.
Выделили нам шифер на ремонт крыши, но часть шифера у нас кто-то украл. После ремонта стало чуть лучше, но все равно местами протекало.
Парни из класса проявили инициативу и залили пол на чердаке битумом, чтобы утеплить дом и чтоб вода с крыши не протекала в комнаты. Зимой хорошо, а летом черные сосульки стали с потолка свисать.
Дрова давали в основном карагач — твердый как цемент и кривой. Просили, чтобы школа дала нам четыре столба попрямее для постройки туалета — не дали. Из нескольких куч дров наши парни выбрали четыре более-менее ровных куска, выкопали выгребную яму и поставили над ней туалет.
В окрестностях станции искали нефть, бурили почву и, видать, нарушили какие-то водоносные слои — на поверхности забили фонтанчики горячей сероводородной минеральной воды. Она была во всех домах станции, текла по канаве вдоль улицы. В нашем доме ее не было. А вот в сарае она текла без остановки, мы и сделали из него баню.
Отношения между коренными жителями, горцами, и поселившимися в этих краях после присоединения его к России русскими и украинцами были сложные. Я считаю, что славяне сами во многом виноваты. Хозяева квартиры, украинцы, мне сразу заявили: «Чтобы ни один национал сюда не вошел!» Славяне в большинстве своем пренебрежительно относились к обычаям и привычкам коренных народностей, стремились все переделать на свой лад. И получали за это со стороны горцев такое же отношение к своим обычаям, к своим привычкам, к самим себе.
Я любила ходить на Каспий. Он такой теплый, чистый. Утром красив, спокоен. После обеда обычно появляются волны. Буруны белые были видны и со станции.
Однажды какой-то парень пригласил меня и Галю покататься на лодке. Согласились. Нас быстро так умотало, что, когда шли домой, пришлось сесть за куст, чтобы прийти в себя. Дома легла на кровать, и еще долго потолок и стены плясали вверх и вниз.
В Каягенте было много белой акации. Деревья высокие как тополя. Цветут кистями, похожими на черемуху, только и кисти и цветы гораздо крупнее. Запах обалденный, особенно по ночам. Действительно, как в романсе: «Белой акации гроздья душистые ночь напролет нас сводили с ума…».
На Каспии в открытую орудовали браконьеры. Растягивали под водой нити с нанизанными на них крючками. Осетр идет близко к поверхности воды и цепляется за них. Если вовремя не снимут рыбу, она начинает тухнуть, становится ядовитой. На станции были случаи отравления.
Ребят осенью посылали убирать кукурузу и виноград, а весной, в путину, сортировать рыбу. На берегу было семь небольших рыбообрабатывающих заводов. Рыба на берегу лежала валом.
На сельхозработы ребят вывозили без соблюдения элементарных норм безопасности. А мы, молодые учителя, об этом и не знали. В школе была грузовая машина с шофером, кого она обслуживала — не знаю. Ребят напихают в кузов как сельдей в бочку. Половина из них стоит, борта низкие. Мы, учителя, — в самом конце кузова. Однажды были на уборке винограда в горах. Застал дождь, спрятались в кошаре. Едем обратно. Дорога идет вниз и под углом в бок, скользкая. Машину стало заносить, а там обрыв, глубиной метров сорок. Как она удержалась — сказка.
Районный центр был тогда в городе Изберг (Избербаш), что означает «одна голова». И на вершине первого перевала четко вырисовывалась голова — профиль Пушкина.
Никогда не думала, что горы на закате солнца становятся фиолетовыми, как на картинах Рериха. Темнота наступает быстро. Стоит солнцу скрыться за горою — и вытянутой руки не видно. Воздух в горах удивительный. Кажется, что он сам входит в грудь и выходит. Таким воздухом не надышишься. На станции выращивали хризантемы неописуемых расцветок и форм. Больше я нигде таких не видела, вот и полюбила их.
С Вовкой Боровиченко, будущим мужем, познакомились на танцах. Он только что вернулся из армии. Дружили. Завихрения у него уже тогда были, но я как-то легкомысленно к этому относилась. После первого года работы уезжала домой в отпуск. Провожал, уговаривал остаться. Звал он меня — Элькин. Уехала в первый же день отпуска. Домой! Домой! Домой!
Дома переболела дизентерией (съела в поезде плохо вымытую черешню). Мама очень расстраивалась, а я тогда и не знала, что отпуск продлевается при болезни. Никто мне об этом не говорил. Отпуск в Каягенте не продлили. Осенью прямо из армии ко мне приехал брат Вова. Почти месяц купался в Каспии, набрал с собой чемодан грецких орехов. Я была очень рада его приезду. Пахло родным.
Под Новый, 1961 год я вышла замуж за Вовку Боровиченко. Церемония бракосочетания была очень простая. Никаких свидетелей, никаких поздравлений — пошли в сельсовет, подали заявление, и нас тут же расписали. Свадьбу играли на мои деньги, очень скудно. Приезжала мама. Как она решилась ехать в такую даль? Расспросила у Иды, что и как там делать, и приехала. Очень робко пыталась меня отговорить от свадьбы, но я любила Вовку-дурака. Вышла замуж по принципу: «Полюбится сатана лучше ясного сокола». Через несколько дней мама уехала, и началась моя замужняя жизнь. Вспоминать хорошего нечего. Никому из моих потомков не пожелаю пережить того, что я пережила.
На следующее лето приехал папа. Накормила его балыком из осетрины и рыбными котлетами.
Были в Каягенте со мной и такие дела. Уже будучи замужем, поссорилась с Вовкой. Он ушел развлекаться к друзьям. Я зачем-то пошла на станцию. Темно. Иду между двумя составами. Один едет в Россию, другой из России, оба движутся, и мелькнула мысль: «Лечь на рельсы — и всё». Вот тогда я поняла, что людей на самоубийство толкает одна секунда.
Вовка чем-то отравился, ему совсем плохо. Ночь. Через все пути бегу к фельдшеру, стучу. Выходит фельдшер, угрюмая, заспанная, отказалась идти к больному. Утром его положили в больницу, в палату на втором этаже. В обед пришла навестить мужа. На лестничной площадке разложены кругом тарелки. В середине круга стоит кумычка в черном платье, а у ее ног — кастрюля. Черпает из кастрюли большим черпаком, потом трясет грязным подолом над тарелками и разливает в них суп. Я в шоке от такой антисанитарии.
Я беременна, начались сильные кровотечения. Еду в селение Каягент в больницу. Там дали направление в районный центр Изберг. На улице в тот день был сильный ливень, и я решила не ехать сразу, переночевала дома. На следующее утро, пока одна доехала до Изберга, пока нашла больницу, стало совсем плохо. Положили на сохранение, а у меня мажет и мажет. Сделали чистку. Ребенок (девочка) мертвый. Ну и орала я, но врач из местных горцев, очень добрая и тактичная женщина, сделала все очень аккуратно. Так я потеряла первую девочку.
Переругалась с Вовкой и ушла в лес. Лес да море были моими отдушинами. Села на землю. Ползет огромная серая змея. Думаю, вот укусит, и пусть будет так. Проползла мимо.
Вещи на отъезд из Каягента собирала одна. Вовка черт знает где был. Надо вести в Изберг, там загружают контейнеры. Всё упаковала, договорилась с дрезиной, всё погрузила и повезла. Сама выбирала контейнер, но он оказался негерметичным — вещи пришли в Рыбинск заплесневелыми от сырости.
Увольнялась, проработав положенные три года3, со скандалом — из школы уходили сразу четверо русских учителей, найти всем замену было невозможно. Провожать меня на станцию пришли все ребята из моего класса. Было и приятно, и печально.
* Чтобы компенсировать издержки государства на бесплатное образование, в СССР выпускники высших учебных заведений обязаны были три года отработать по месту распределения. Увольнение молодого специалиста или его перевод на работу в другую организацию в течение этого срока были возможны лишь с согласия союзного министерства.
На иллюстрации: Это я в Каягенте, в саду возле школы. Весна 1961 года.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/10/06/1000
Оглавление и начало: http://www.proza.ru/2018/10/06/871