Resilience
17 сентября 2018 г
Общество как экосистема во время коллапса - Часть III
6. “Болезнетворные организмы” (революционеры), “паразиты” (преступники), и “иммунные системы” (закон и наказание) во время роста и спада
В прекрасной книге 1976 г. “Эпидемии и народы” [1], историк Уильям Макнил исследовал, каким образом инфекционные болезни влияли на человеческие сообщества на протяжении веков. Замечательный параграф на стр 84 книги (издательство Anchor) оставался в моей памяти несколько десятилетий и частично вдохновил на написание данного эссе:
“На заре цивилизации, успешные рейдеры становились завоевателями, т.е. научились грабить сельское население так, чтобы забирать у них часть, но не весь урожай. Через некоторое время возникло равновесие, при котором землепашцы переживали хищнические набеги, производя больше пшеницы и других культур, чем было необходимо для их собственного пропитания. Такие излишки можно рассматривать как антитела, соответствующие человеческому макропаразитизму. Успешное правительство иммунизирует тех, кто платит ренту и налоги против катастрофических рейдов и иностранного вторжения подобно тому, как небольшая инфекция иммунизирует своего хозяина против вторжения летальной и разрушительной болезни. Иммунитет против болезни возникает путем стимулирования формирования антител и подъема других физиологических защит на более высокий уровень;
правительства улучшают иммунитет против иностранного макропаразитизма путем стимулирования производства избыточных продовольственных продуктов и сырья, достаточных для поддержания специалистов по насилию [замечательное определение! - ВП] в достаточном количестве и с соответствующим оружием. Обе защитные реакции оказывают отрицательное действие на популяцию хозяина, но это действие не такое тяжелое, как встреча с внезапной смертельной болезнью.”
Прошу прощения за обширное цитирование, но я должен воспроизвести еще один параграф Макнила. Здесь он на высоте, а его объяснения имеют колоссальную убедительность. Его прозрения впоследствии помогли Джареду Даймонду получить Пулицеровскую премию за книгу “Ружья, бактерии и сталь”, в которой рассказано о роли болезнетворных организмов в эволюции человеческих сообществ.
“Успешным результатом правительств можно считать создание более агрессивного общества. Специалисты по насилию редко не берут вверх над теми, кто всю жизнь выращивал или находил еду. Как мы скоро увидим, в меру зараженное общество, в котором эндемичные формы вирусной или бактериальной инфекции постоянно вызывают формирование антител у подверженных болезни индивидуумов, всегда гораздо сильнее с эпидемиологической точки зрения, чем более простые и здоровые общества. Макропаразитизм, ведущий к развитию мощной военной и политической организации, поэтому, имеет своей параллелью биологическую защиту, которую приобретает человеческая популяция при контакте с микропаразитизмом бактериального или вирусного характера. Другими словами, война и болезнь связаны не только риторикой и чумой, часто маршируют рядом благодаря армиям.”
Теперь, используя метафору Макнила, я пойду дальше. Сделайте большой вдох.
Макнил использует термин “макропаразитизм” почти так же, как я использую “хищничество.” И это не игра слов: его метафора хорошо служит его целям и просвещает читателей. Другое использование этой метафоры может быть также полезным — “паразитизм” можно связать с преступлением; “болезнетворных микробов” с восставшими, революционерами, террористами и вторжением варваров; а “иммунную систему” с законами, принуждением и наказанием.
С точки зрения низших классов, элиты часто выступают как “паразиты” (на чем настаивают последователи Маркса; и о чем говорит Майкл Хадсон в цитируемой ранее книге, имея ввиду финансовую элиту, а также Макнил). Я не буду утверждать, что такое определение неверно, но предложу несколько другую перспективу. Классы элит являются частью сложных обществ. Однако паразиты фактически чужеродны для своих хозяев. Преступник, как паразит, существует вне корпуса государства; его или ее поведение рассматривается как “антисоциальное” (исключением будет случай политической коррупции, о которой я буду говорить ниже).
Паразитизм и инфекционные болезни тесно связаны: болезнетворные микробы по определению паразитарные; однако крупные паразиты, такие как кишечные черви и комары, редко описываются как болезнетворные механизмы. Организмы-хозяева обычно ко-эволюционируют вместе со своими паразитами; в результате последние ослабевают, но редко убивают своих хозяев. Инфекционные болезни, однако, —особенно в случаях, когда у хозяев не развилась защита—могут быть фатальными. Подобным образом, преступления присутствуют во всех сложных обществах и редко принимают для него фатальный характер. Революция или вторжение в некоторых случаях, однако, могут оказаться фатальными. (Штурм Тюельри 10 августа 1792 г во время Французской революции.)
Рассмотрение преступлений в качестве “паразитизма” относительно легко в случае, если преступления связаны с собственностью и высасывают богатство (“жизненную кровь”) из общества; однако, не все кримиральные акты выступают как очевидные “паразитические”: преступления, связанные со страстями, например убийства на почве ревности или ярости, плохо вписываются в нашу метафору.
Тем не менее, антрополог Стэнли Даймонд отмечал в своей книге 1974 г. “В поисках ранних цивилизаций” [2], что в ранних цивилизациях убийства и самоубийства рассматривались как преступления против собственности, поскольку они ухудшали состояние своих субъектов. Цитируя примеры из многих культур, Даймонд доказывал, что понятия собственности, закона и преступления появились и развились одновременно. До-государственный обычай разрешения споров постепенно превратился в закон (часто через системы переписи, налоги или призывы в армию), появились также специалисты по насилию, заключение в тюрьмы, наказания, и т.п.
Преступление всегда присутствует в сложных обществах, равно как во всех сложных организмов присутствуют паразиты. Но как только общество слабеет при приближении фазы спада в адаптивном цикле, его в особенности могут наводнить “микропаразиты” аналогично болезнетворным микробам — бунтари, революционеры, террористы или агрессоры. Вот почему в обществе применяют особо тяжелые наказания за анти-государственные преступления.
Мы можем сравнить закон и его применение с иммунной системой: она работает по отражению “паразитов” любого вида. За несколько прошедших тысячелетий правовые системы привели к резкому уменьшению насилия. В частности, в демократических обществах, некоторые законы служат для защиты граждан от злоупотреблений государственной власти, через провозглашение и защиту их прав. Правовая система работает на благо всего общества, даже если некоторые ее члены получают непропорционально большие выгоды, а другие просто подавляются.
Однако правовые и политические системы сами могут быть коррумпированы — то есть, отданы в распоряжение преступников. Политическая и полицейская коррупция может метафорически рассматриваться как “авто-иммунный сбой”, при котором защита организма оборачивается против здоровых “клеток”. Такая коррупция может опять быть симптомом приближения фазы спада в социальном адаптивном цикле. В такие времена, граждане могут изобрести или оживить пути разрешения конфликта без вмешательства государства (усилия в широком диапазоне от вигилантизма [3] до восстановительного правосудия [4]). На стадии спада, правовые и политические системы портятся. Возникают споры о целях и эффективности законов, судебной и карательной систем. В крайних случаях, уголовники становятся политическими лидерами, а лидеры - уголовниками.
7. Политика: демократия и авторитаризм на этапе спада
Как я уже обсуждал в другой недавней статье [5], вероятно нельзя думать о демократии, как о недавнем изобретении, поскольку многие до-земледельческие общины могли быть в высшей степени эгалитарными. Напротив, у большинства ранних государств были цари и фараоны. Через несколько тысячелетий после сельскохозяйственной революции (начавшейся приблизительно 10000 лет назад), прежде всего в Греции, возникла ограниченная форма демократии как способ восстановления личных свобод и участия в управлении государством; они были в большой степени утеряны с возникновением городов, государств и царей.
На протяжении двух последних столетий, демократия стала более или менее обычным явлением, в особенности среди Европейских стран и их бывших колоний. Данная тенденция часто объясняется “просветлением” и стремлением народа к свободе. Однако, возможно, что овладение колоссальным богатством в результате колониализма и добычи ископаемого топлива привели к стремлению расширить экономическую и политическую власть — первоначально в Америке, среди небольшой части мужского населения европейского происхождения. Начиная с середины 19-го столетия, угроза марксистской революции убедила класс “хищников” в том, что в их интересах предоставить широкому населению по крайней мере видимость в участии в государственном управлении.
Если эти рассуждения верны, тогда можно также предположить, что демократию могут приветствовать на стадии роста и консервации в цивилизационном адаптивном цикле (как этой было в случае Древнего Рима, когда Республика просуществовала приблизительно четыреста лет, но постепенно увяла после создания Империи в 27 до Р.Х.). Когда есть изобилие, реальные правители — пользующиеся определенной анонимностью — могут позволить себе быть щедрыми с населением, культивируя иногда марионеточных лидеров, обслуживающих элиту, хотя и вышедших из народа. Подобно тому, как жертва (всегда пассивно) принимает участие в своем одомашнивании, сытые и прирученные средние и рабочие классы могут временами смягчать давление со стороны элиты.
Но по мере приближения фазы спада, все меньше избыточных ресурсов остается для народа, и “хищнические классы” не намерены более делиться. Пока был избыток ресурсов, классы-“жертва” могли задабриваться классом “хищников" и положение жертвы также улучшалось (хотя и в меньшей степени, чем у "хищников"), и из-за возможной классовой мобильности (реальной или предположительной), которая давала надежду на то, что они тоже когда-нибудь станут частью класса “хищников”. Но когда избыток ресурсов заканчивается, эффективность механизма задабривания глохнет. Тогда неравенство растет, растет и социальное напряжение. Управление массовым сознанием (которому внушается вина) становится главным занятием политиков, политических комментаторов и стратегов. В то же время, существует большая вероятность столкновения элит друг с другом. Если специалисты по паблик рилейшнс, работающие по обслуживанию интересов элит, будут давать разное толкование событиям, это может подтолкнуть классы–“жертвы” к политическому экстремизму. [Пример: Украина - ВП]
Такие моменты открывают возможности для властных персоналий, обещающих победу над "негодяями" и возвращение к стабильности, моральной чистоте и величию нации. Энтузиазм масс в отношении проверки работы государственных органов, честных выборов и открытости дискурса падает и вместо него начинается поиск козлов отпущения, грязная политика, и победа-любой ценой. Демократия признается только в случае, если ее несет Великий Вождь!
Сильный лидер может быть членом класса “хищников”— метафорическим “альфа-волком”, главная цель которого - более эффективно стричь “овец”. С другой стороны, в зависимоти от социальных обстоятельств, в момент спада, может появиться шанс для истинного популиста — члена класса-“жертвы”, который упрямо захочет равного распределение власти и богатства в стране. Но, ввиду хаотических условий, даже в этом случае формальные демократические преобразования вряд ли возможны.
К несчастью для тиранов, во время стадии спада в социальном адаптивном цикле, занимать ответственный пост весьма опасно. Прошлый золотой век уже не возвратить. В конце концов власть будет привлечена к ответу, и авторитарный лидер окажется самым большим преступником. Но его (или ее) устранение не выправит курс государства. Неизбежный процесс творческого разрушения продолжит свой путь по тех пор, пока не возникнет экологическая основа для новой фазы реорганизации.
8. Выводы: Полезность (и ограниченность) метафоры “хищник-жертва”
Полезной ли оказалась схема “хищник-жертва”? Что можно из нее вынести в отношении нашей глобальной ситуации?
В отношении эволюции социальной сложности, обе теории - конфликтная и интеграционная - могут быть применены в равной степени, хотя каждая из них лучше подходит под определенное время, место и ситуацию. При описании набегов, войн, колониализма и рабства, конфликтная теория (“хищник-жертва”) соответствует фактам и открывает перспективу. В случае современного индустриального государства с программами велфер и здравоохранения, легко доказать, что каждый выигрывает от поддержания богатого и сильного государства, даже если в нем некоторые живут лучше других. Однако это благосостояние зависит от способности общества поддерживать себя на достаточно долгий период. Если общество подрывает свое экологическое основание, все пострадают в конечном итоге.
Противоречие между конфликтной и интеграционной теорией в некоторой степени разрешается с помощью метафоры “одомашнивания”. Большинство членов общества выигрывают до некоторой степени от кооперации между “хищником” и “жертвой” в процессе человеческого “одомашнивания” (хотя это вряд ли справедливо в случае рабства). Однако общую выгоду не так-то просто определить; кроме того, она зависит от фаз адаптивного цикла.
Применяя схему “хищник-жертва”, я опирался на интерпретацию конфликтной человеческой истории, хотя сложное общество имеет внутреннюю кооперативную структуру. Возможно, интеграционный аспект будет полезнее для понимания фазы роста в социальном адаптивном цикле. По мере приближения фазы спада, социальный контракт нарушается, и отношения “хищник-жертва” могут обнажиться с большей силой. Если это происходит, тогда теория конфликтов будет более подходящей.
Однако, для того, чтобы найти выход из фазы спада к фазе реорганизации, возможно самым важным будет нахождение путей для кооперации, чтобы минимизировать или исключить “хищников.”
Возможно рассмотрение классовой и властной динамики в обществе через линзу “хищничества” может пролить свет на машинерию неравенства и эксплуатации, помогая нам избегать ситуаций, в которых мы оказываемся в положении “жертвы” или “хищника”, и надоумит ослабить вожжи “одомашнивания”, которые удерживают наших сограждан. В то же время, можно подумать о построении форм социальной сложности, не зависимых от войн и хищничества. Возможно такой курс социальной эволюции будет использовать другую метафору, эквивалентную *первичным потребителям* – т.е. вегетарианцам. Хотя я лично придерживаюсь вегетарианской диеты вот уже несколько десятилетий, у меня нет иллюзии в отношении того, что человечество вскоре перейдет к подобному образу жизни (это бы радикально уменьшило наше влияние на климат и использование земли). Тем не менее, обе метафоры и вегетарианство применимы в определенной степени. Как я указывал в данном эссе, даже в сложных стратифицированных обществах, уровни неравенства весьма различны. Более кооперативные социальные структуры с меньшей эксплуатацией могут принимать различные формы — новые демократические институты [6] (повышение участия в голосовании, прямое представительство, выбор типа голосования, и др.), коллективные проекты по типу Транзишн-таунс [7], биорегионализм [8], и др.
Другим потенциальным преимуществом использования этой схемы – лучшее понимание природы нашего коллективного глобального тупика. Как мы видели, хищническое отношение к людям и к природе в конце концов приведет к тупику, и многое уже говорит о том, что мы уже дошли до определенных пределов. Мы находимся на гребне сейсмических сдвигов в глобальной экосистеме и в человеческой финансовой, социальной и политической системе. Это значит, что пришло время для нового мышления и устранения старых глубоко укоренившихся норм.
Как свидетельствует Питер Турчин в “Ультраобществе”, мы уже на пути к более высоким уровням социальной сложности и меньшему межличностному насилию. Когда основанный на углероде экономический рост лопнет как пузырь, возникнет великий распад, сопровождаемый значительным ростом насилия, по крайней мере на короткое время; но также и возможность восстановления длительного устойчивого периода, о котором говорит Турчин. Возможно люди обнаружат, что кооперация и сложность могут работать без социального “хищничества”, и представляют собой наш следующий эволюционный проект.
[1] https://en.wikipedia.org/wiki/Plagues_and_Peoples
[2]
[3] Vigilantism https://ru.wikipedia.org/wiki/Вигиланты
[4] Restorative justice https://en.wikipedia.org/wiki/Restorative_justice
[5] https://www.postcarbon.org/energy-and-authoritarianism/
[6]
[7]
[8]
“He tells it like it is.” Paul Noth, The New Yorker, August 18, 2016.
"Хищники и жертвы - Часть 1" http://www.proza.ru/2018/10/03/48
"Хищники и жертвы - Часть 2" http://www.proza.ru/2018/09/25/1574