Глава 5. Старец Пантелеймон
Утром следующего дня М.В. предложил нам познакомиться со старцем. До монастыря, который находился на противоположном конце города, решили идти пешком. По дороге М.В. рассказал о некоторых других формах благотворительности, получивших распространение в Мелешках и о сотрудничестве в этом деле с немецкими партнерами. Так акционерное общество Николая Буксгевдена уже второй год проводит в школах среди учащихся старших классов олимпиады по выявлению особо одаренных школьников. Победители олимпиад направляются на учебу в различные высшие учебные заведения Германии. Двое студентов обучаются в Гамбурге, и немецкие партнеры взяли на себя не только оплату их обучения, но и выплачивают им небольшую стипендию. Кроме того они выделили городу в качестве безвозмездной помощи 50 тысяч евро для строительства в районе Немецкой слободы лютеранской церкви. В местной газете по этому поводу было опубликовано обращение к жителям Мелешек игумена Югонской обители отца Дорофея с призывом поддержать пожертвованиями благое начинание наших немецких друзей. Правда, нашлись злопыхатели, которые обвинили игумена в измене православию (то монастырские деньги Дому трудолюбия отдал, то призывает прихожан жертвовать на строительство лютеранской церкви). Но вслед за обращением игумена, газета опубликовала пространное интервью со старцем Пантелеймоном, в котором тот обильно цитировал Евангельские заповеди и мимоходом напоминал, что благосостояние горожан зависит от взаимовыгодных, доверительных отношений с немецкими партнерами, которые, будучи лютеранами, первыми не погнушались протянуть нам, православным, руку помощи.
Так разговор снова вернулся к личности этого, уже легендарного для Мелешек, старца. Мы попросили М.В. несколько подробнее рассказать о нем.
История жизни старца Пантелеймона оказалась не менее удивительной, чем все происходящее вокруг нас в этом городе. Никто из горожан не мог точно сказать, где и как до своего появления в монастыре жил старец, а тогда еще просто благочестивый человек прозванный Блаженным. По версии одних знатоков, он много-много лет провел в лесах, отшельником. По версии других, будущий старец родился и жил в Мелешках, ничем особым от сверстников не отличался, но однажды встретился ему на берегу озера ангел Господень и позвал словом и делом проповедовать Евангелие среди заблудших мелешкинцев. То ли от того ангела, то ли от Бога, но получил он точное знание, что скоро в стране настанут такие времена, когда все поруганные за годы безверия монастыри государство вернет церкви православной. Значит, пора и Югонский монастырь приготовлять к возвращению монахов. Лет пятнадцать назад он, выпросив у властей разрешения поселиться в одной из келий монастыря (как бы получив ведомственное жилье) и оформившись тут же дворником, принялся за работу. С самого раннего утра, когда все жители еще спали, он подметал территорию вокруг домов, стоящих на месте старой Надвратной церкви, и дорогу, которая вела от этих домов через монастырь к пролому в южной части монастырской стены, а потом весь день занимался ремонтом бесхозных келий, хозяйственных построек, дорожек между ними. Цемент, краски, олифу – все за свой счет покупал. Входы в Троицкий собор он заколотил досками, чтобы ребятишки не могли пролезать внутрь и безобразничать там.
Никто не помнит его настоящего имени, а Блаженным прозвали за то, что душа распахнутая – всяк и обмануть, и поколотить его мог, а он все равно всем верил и обид ни на кого не держал. Чудно это для людей было. Первое время подростки ему любили досаждать – то слово какое матерное по свежей краске нацарапают, то камни, только что в стены вмурованные, обратно, покуда цемент еще не схватился, вытащат, да откатят куда подальше. Он их не ругал. Терпеливо, молча переделывал все заново. Случалось, что и несколько раз. Не упрекал никого. Нравоучений не читал. Но подростки народ любопытный, сами стали приставать к Блаженному с вопросами. Он охотно разговаривал со всеми, кто к нему обращался. А слушать его было интересно. Он и о Библии, тогда еще недоступной для большинства людей книге, мог интересно рассказывать, и о прошлом Югонского монастыря, и о православии... Со временем вокруг Блаженного собрался круг постоянных слушателей. Безобразия прекратились, а потом появились и помощники добровольные по ремонту монастырских построек. Вслед за подростками взрослые люди потянулись. Кто послушать, кто за советом, а кто и своими мыслями поделиться приходил. Слушатель он был не менее отменный, чем рассказчик, а это во все времена редкое качество для людей.
Когда монастырь обратно церкви православной передали, то игумен Дорофей зачислил Блаженного в келейники к старцу Луке, ныне покойному. А спустя полгода келейник получил мантию и клобук* – зачли ему многолетнюю смиренную и богобоязненную жизнь. Вот так стал равным среди равных жить в монастыре монах Пантелеймон. Игумен Дорофей поощрял его беседы с мирскими людьми, говорил, что это наиглавнейшее послушание для тех, кому Бог дал умение словом лечить сердца страждущие. В лицо знавший многих жителей города Пантелеймон стал пользоваться еще большей популярностью за то, что не возгордился своим новым положением, за его уважительное отношение к любому труду, за смирение, умение утешить в разговоре... Говорят, что пообщавшись с Пантелеймоном, от всякой скверны и в мыслях и в чувствах освобождаешься. Будто заново народишься на свет Божий.
Старцем его недавно звать стали, когда Лука умер.
Так, слушая М.В., мы незаметно дошли до монастыря. Перекрестились на образ Югонской Божией Матери и ступили под арочный свод главного прохода. Яша сразу заметил, что в углублении на стене уже закреплена какая-то табличка. Он ускорил было шаг, но потом сдержался и даже нарочито отстал, чтобы, наблюдая со стороны, насладиться нашей реакцией, когда прочтем его имя. Табличка была сделана из бронзы и по размерам точно вписывалась в углубление. В центре ее было выгравировано: «Надвратная церковь преподобного Сергия Радонежского. Построена на пожертвования жителей и гостей города Мелешки. Освящена архиепископом Ионой 13 июня 2002 года», а по периметру таблички шли все буквы алфавита от «А» до «Я».
– Красивый шрифт, – заметил М.В.
– Да, – согласился я.
Мы помолчали. Яша, не заметив по нашим лицам ничего радостного для себя, подошел поближе.
– Ба! – воскликнул М.В., поворачиваясь к нему лицом, – Яша, ведь твое имя тоже в буквах алфавита! Ты тоже жертвовал на строительство церкви!
Яша пристально, минут пять, как загипнотизированный, смотрел на табличку, не слыша и не замечая ничего вокруг.
Я тронул его за плечо:
– Пойдем, мы собирались познакомиться со старцем Пантелеймоном. Масленников уже около келий нас ждет.
Яша растерянно перевел взгляд с таблички на мое лицо и в каком-то сомнамбулическом состоянии послушно пошел следом за нами.
М.В., стоя перед невысокой, окрашенной в охру дверью призывно махал нам рукой:
– Давайте сюда, нас уже ждут.
Когда мы приблизились, он слегка постучал по двери костяшками пальцев и произнес:
– Молитвами Святых Отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас.
– Аминь! – послышалось из-за двери, и она слегка приоткрылась.
Пригибаясь, чтобы не стукнуться о притолок, мы вошли.
Старец Пантелеймон, довольно плотного телосложения мужчина, с нечесаной толстовской бородой, в черной рясе, поверх которой были рассыпаны его длинные седеющие волосы, сидел на деревянном стуле за невысоким овальным столиком. Помимо столика в комнате находился небольшой двухстворчатый шкаф, деревянная лавка – от стены до стены и в противоположном от двери углу иконостас с иконами Спаса, Богоматери, Святителя Николая и преподобного Сергия. Маленькая дверь, не согнешься пополам – не пройдешь, вела из общей комнаты в крохотную спаленку.
Старец поднялся из-за стола нам навстречу. Мы поклонились по христианскому обычаю. Тот в ответ поклонился нам и пригласил присаживаться на лавку.
– Никак с таллиннскими гостями решил меня познакомить? – обратился он к М.В.
– Да, они много наслышаны о...
– Где я могу найти вашего ктитора? Или кто тут строительством заведует? – неожиданно перебил Масленникова Яша.
– ?!
– Я прошу извинить, но у меня дело, не терпящее отлагательств, – пояснил он нам всем и, повернувшись к М.В., попросил:
– Миша, пожалуйста, проводи меня. Минут десять поговорим и вернемся.
Я конечно понял, какая Яшу муха укусила. Но так неуважительно к старцу вести себя в его кельи!? Нужно было отложить визит к Пантелеймону, а коль уж пришли беседовать, оторвали старца от его уединенных размышлений, то надо оставлять за порогом суетные помыслы. Однако удерживать Яшу, если он на что-то настроился, было бесполезно, а присутствовать при его разборках с монастырскими властями я не хотел. Поэтому попросил у старца разрешения остаться. Он не возражал.
– Рассказывай, – обратился ко мне старец, когда Яша с Масленниковым вышли из кельи. – Какому патриархату в Эстонии православные хотят подчиниться?
– Вадим... – неуверенно произнес я. И сразу понял, по голосу, по глазам и еще по каким-то неуловимым приметам, что сидящий напротив меня старец и уехавший из Эстонии в поисках смысла жизни пятнадцать лет назад Вадим – одно и то же лицо.
– Я уже давно не Вадим, – мягко поправил меня старец. – Принимая монашество, человек отрекается от всего мирского, в том числе, и от прежнего имени.
– Ну да, конечно...
– Но, если тебе так удобнее, можешь называть меня Вадимом. Форма обращения должна способствовать взаимному раскрытию участников беседы, чтобы избежать неискренности, недомолвок.
Я пребывал в некотором замешательстве. С одной стороны, отправляясь в Мелешки, я надеялся встретиться с Вадимом. С другой стороны, этого благообразного старца, с кроткими детскими глазами, от всего облика которого веяло тишиной и умиротворенностью, язык не поворачивался называть мирским именем.
– А разве патриархат не форма? – вернулся я к прозвучавшему в начале беседы вопросу, решив, что задумываться над именем не имеет смысла – как по ходу беседы сложится, так и будет.
– Форма, – согласился он. – Но по тому, какую форму вы выберете, можно судить о нюансах содержания.
– Форму, к сожалению, на нас хотят надеть ту, которая более нравится политикам. Но при всем уважении к Константинопольскому патриарху, большинству православных Москва духовно ближе, чем Стамбул и Хельсинки. И мы с Яшей к вам не в турецких шароварах приехали.
– Много еще в мире суеты, – вздохнул старец.
– И все же, – перевел я разговор на более интересную для меня тему, – каким образом Вадим, который, уезжая в Мелешки, проповедовал бедность как евангельскую жемчужину, говорил о порочности борьбы за первые места в иерархиях ценностей, оказался во главе самой богатой в городе организации – Дома трудолюбия?
– За должность я не боролся и не держусь за нее, так как служу Господу, а не гордыне.
– Ты хочешь сказать, что твою душу не греют ни слава, ни почет, ни знатное положение? Что смирение и любовь вознесли тебя на эти вершины?
– Слава, почет, знатное положение – это все мирское. Способствовать возвышению души они не могут, и препятствовать не в силах, если человек не цепляется за них. Что касается второго вопроса, то я отвечу тебе словами Достоевского: "Смирение любовное – странная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего". И потом…
– Прости, – перебил я старца, – а ты все время здесь жил подставляя щеку?
– Да. Много молился. Были минуты печали, уныния... Желание все бросить. Угнетало то, что некому было исповедаться. Не у кого попросить духовной поддержки.
– А священники в Никольской церкви? Там и в Советское время постоянно службы шли.
– Никольская церковь только внешне была православной. Ее служители страдали тщеславием и корыстолюбием.
– "Не судите, да не судимы будете".
– Я не судил и не сужу. Я молился за них. Священник – это пастырь. Если пастырь не познал свет Христовой любви, как он осветит дорогу пастве? Господь услышал мои молитвы. Дал им силу Духа, укрепил верой сердца. Но все это случилось позже...
– А ктитор церкви? Он тоже был корыстолюбив и тщеславен?
– Он много пережил. Он постоянно вращался среди моря мирских страстей. Сам был человеком богобоязненным и нетщеславным, а людское тщеславие призвал к себе в союзники якобы для свершения благих дел. Разве так можно делать? Он уехал из Мелешек, но не раскаялся в содеянном. Я продолжаю молиться, чтобы Бог помог ему.
Пантелеймон замолчал, как бы собираясь с мыслями.
"Ловко выходит, – подумал я. – Деньги от Яши получены. Из тех, кто здесь остался, никто увековечить Яшино имя на стене церкви не обещал. Впрочем, теперь выяснилось, что и ктитору никто полномочий на раздачу индульгенций не давал. Так что – ищи Яша ктитора. А если найдешь, то кроме раскаяния с него и взять нечего!"
– Мне жаль тебя, – как будто прочитав мои мысли, заметил старец. – Ты стараешься во всем усмотреть корысть. В отъезде ктитора тебе чудится сговор монастырских властей против Яши – и лицо благочестивое сохранить и пожертвование для монастыря использовать...
– Да нет! Ничего такого мне и в голову не приходило!
– Ты не прав, – не то укорил, не то пожалел меня за неискренность старец и продолжил все тем же ровным голосом. – Когда отец Дорофей узнал о раздаваемых ктитором обещаниях, то потребовал разослать от своего имени всем дарителям письма с извинениями по поводу допущенной бестактности. Каждый мог до окончания строительства прийти и забрать свой дар.
– Яша такого письма не получал.
– Это я посоветовал игумену не отсылать Яше письмо, а дождаться его приезда. Из беседы с ктитором я узнал, что Яша отличается от других дарителей не только баснословным размером пожертвованной им суммы, но и тем, что передал ее ктитору без всяких предварительных условий, скрытно – не через расчетный счет, не помышляя ни о какой славе. Уже положив деньги в карман, ктитор стал расточать оскорбительные для христианина обещания. Яша повернулся и ушел, не желая слушать этих обещаний и даже не потребовав расписки! Отослать Яше письмо значило еще раз высказать сомнение в чистоте его помыслов, в бескорыстии его дара.
– Да Яшка пьяный был в доску! Если бы ктитор не наобещал ему с три короба, то, протрезвев, он на следующий же день потребовал бы свои деньги назад!
Пантелеймон в задумчивости склонил голову к груди. Потом пробормотал, скорее для самого себя, чем для меня:
– Что-то подобное с этой бешеной суммой обязательно должно было произойти. Не зря ктитор от меня глаза прятал, когда восхищался Яшиным великодушием и смирением...
– Юридически вы правы, – попытался я морально поддержать старца. – Он теперь ничего от вас потребовать не может. Его никто не принуждал дарить деньги. Ктитор действительно начал расточать свои обещания уже после того, как положил доллары в свой карман. А по сравнению с теми убытками для города и большинства горожан, которые, благодаря Яше, принесла с собой медная лихорадка, эта сумма мелочь. Сам Бог велел использовать его деньги на благое дело...
Пантелеймон, не отвечая мне, начал что-то быстро писать на чистом листе бумаги. Потом сложил лист треугольником, встал из-за стола, повернулся лицом к иконостасу, перекрестился и..., в этот же момент в келью без всякого стука ввалился Яша со своими охранниками.
– Провели. Как лоха, провели! – скрежетал он сквозь зубы.
Я поспешно встал ему навстречу, чтобы увлечь прочь из кельи. Он толкнул меня, с грохотом сдвинул стоявшую у стены лавку к центру комнаты и, вперив взгляд в лицо старца, потребовал:
– Сорок тысяч долларов! Прошу обратно!
– Возьми, – сказал Пантелеймон, – и протянул Яше сложенный треугольником лист бумаги.
Яша принял от старца лист, развернул его и бегло вслух прочитал:
– Управляющему Мелешкинского отделения Госбанка России господину Трофимову Владимиру Андреевичу. Уважаемый Владимир Андреевич, прошу вас выдать предъявителю сего письма, Беленькому Якову Михайловичу, 50 тысяч долларов. Соответствующие бумаги оформим позже. Храни вас Бог.
Пантелеймон. 15 июня 2009 года.
Яша недоуменно повертел бумажку в руках:
– Вы хотите, чтобы я пошел в банк с этой писулькой?
– С вами пойдет мой послушник, рясофор Федор. Бумагу могут посчитать за поддельную, а ему поверят.
– Я просил вернуть мне сорок тысяч. Здесь написано – пятьдесят. Мне подачек не надо.
– У вас, бизнесменов, какие-то проценты за каждый год пользования вкладом набегают...
– За это время больше бы набежало, – заметил Яша, но, подобрев, согласился:
– Хорошо. Будем считать, что мы в расчете, – и протянул Пантелеймону руку для скрепления договоренности рукопожатием.
Старец, слегка поколебавшись, пожал ее.
Затем Яша со своими телохранителями пошел искать рясофора Федора, а мы с М.В., раскланявшись со старцем, спустились к Югони. Посидели на берегу, вспомнили Мелешки нашего детства, общих знакомых...
С Яшей в тот день мы встретились только вечером на квартире М.В. Он принес из банка валюту. Часть суммы ему, помимо долларов, выдали в евро, а частично он согласился взять в российских рублях. Яша пытался строить из себя довольного жизнью весельчака, но получалось у него плохо. Может потому, что никто не подыгрывал. М.В., сославшись на головную боль, вообще ни с кем не разговаривал. Я подумывал над тем, чтобы ехать самостоятельно, без Яши, автобусом до Питера и далее поездом на Таллин. Однако, чтобы не мучиться потом осознанием, что не все до конца сделал, как надо, решил для Яши, по теме дня, зачитать несколько строк из Евангелия.
– Во, во, – согласился Яша, – для полного комплекта впечатлений выдай что-нибудь душещипательное, да спать разойдемся.
Я открыл Евангелие от Луки и прочитал:
– Взглянув же, Он увидел богатых, клавших дары свои в сокровищницу;
Увидел также и бедную вдову, положившую туда две лепты,
И сказал: истинно говорю вам, что эта бедная вдова больше всех положила;
Ибо все те от избытка своего положили в дар Богу, а она от скудости своей положила все пропитание свое, какое имела.
Оторвав взгляд от книги, спросил Яшу:
– Если всех дарителей Югонской обители по величине их лепты, согласно Евангельским принципам распределять, то положа руку на сердце, вошел бы ты в число хотя бы первых ста?
– Ко мне слово "даритель" уже не относится, – поправил меня Яша.
Я вновь обратился к Евангелию, перелистал несколько страниц назад и прочитал:
– Не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного.
Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою.
У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая.
Чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
Яшино лицо оставалось невозмутимым.
Я вернулся к Евангелию от Луки:
– У одного богатого человека был хороший урожай в поле;
И он рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих.
И сказал: вот что сделаю: сломаю житницы мои и построю большие и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое.
И скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись.
Но Бог сказал ему: безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?
Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет.
Яша прослушал внимательно. Потом нарочито громко зевнул и подвел итог:
– Вы все завидуете моим деньгам. Но балаган закончен. Пора спать, а утром поедем в Таллин.
На следующий день, за завтраком, я сказал Яше, что задержусь еще на сутки в Мелешках.
– Решил не связываться больше с закоренелым грешником? – поинтересовался он.
Я пожал плечами – понимай, как хочешь.
Перед выходом из квартиры Яша посчитал все же нужным подойти к висящей в углу гостиной иконе Спаса нерукотворного и помолиться, чтобы Бог послал ему удачи в дороге.
На улицу мы вышли вместе. Масленникову необходимо было ехать на завод, я хотел еще раз встретиться со старцем Пантелеймоном, а Яшу с охранниками ждал джип.
Но не успел Яша и на пару шагов отойти от подъезда, как из-за угла дома вылетел какой-то взъерошенный субъект и, представившись корреспондентом Новой газеты, буквально вцепился в лацканы Яшиного пиджака. Оказалось, что корреспондент, по заданию редакции, должен написать статью о Мелешках, а тут такое везение – сам Яша Беленький в городе находится! Почти легендарная личность! Корреспондент готов был бить Яшу по лицу и целовать ему ноги одновременно, лишь бы получить небольшое интервью. Как же – гражданин Эстонии пожертвовал сорок тысяч долларов на русский монастырь! Никаких шоу, никакой рекламы взамен! Что это – вера? сострадание к слезам близких? порыв души или что-то другое? Об этом должна знать вся Россия!
Было видно, что он ляжет под колеса джипа, но так просто Яшу не отпустит. Скажи ему Яша про те пятьдесят тысяч долларов, которые с монастыря взамен пожертвованных сорока получены, у того еще больше журналистский зуд распалится.
– Я сильно тороплюсь, – деликатно, но настойчиво отталкивал корреспондента Яша. – Через пару часиков, пожалуйста. Через пару часиков...
– Но вы ведь уезжаете!?
– Что вы! Мы договорились ехать после обеда.
Корреспондент недоверчиво посмотрел на стоящие рядом с джипом дорожные сумки, на Джеймса с Олегом, на Масленникова.
– Видите, – Яша показал пальцем в мою сторону, – он даже в машину не садится. Мы с ним договорились позже в монастыре встретиться, а сейчас все по своим делам разбегаемся.
– Это правда? – обратился ко мне корреспондент.
Яша, пока корреспондент не смотрел на него, усиленно строил мне гримасы, призывая подтвердить существование такой договоренности.
– Если он вам интервью не даст, то я очень и очень подробно, специально для вашей газеты, расскажу обо всех событиях, – не столько для корреспондента, сколько для Яши заявил я, повернулся к джипу спиной и, оставив их выяснять отношения, пошел по знакомой дорожке в сторону монастыря.
Припоминая по дороге подробности всех связанных с Яшей и монастырем событий, я вдруг поймал себя на мысли, что где-то раньше уже видел этого корреспондента. Я попытался сосредоточиться, и тут же память услужливо нарисовала перед мысленным взором фотографию девять на четырнадцать, которую позавчера вечером нам показывал М.В. Там этот корреспондент был в рясе и, стоя рядом со старцем Пантелеймоном, на фоне еще недостроенной Надвратной церкви, что-то объяснял Масленникову. Неужели...?
Впрочем, у того, в рясе, кажется был немного выше рост. Да, точно. Он стоял почти вровень с Масленниковым, а этот корреспондент – на целую голову ниже. Хотя...
В голове стали роиться различные предположения. Но когда я подошел к воротам монастыря, все они отошли на задний план – на площади перед монастырскими воротами стоял Яшин джип!
Я ускорил шаг. Поспешно перекрестился на икону Югонской Божией Матери, ступил под арку прохода и сразу увидел слева, около входа в Надвратную церковь Яшу, Олега, Джеймса, старца Пантелеймона и двух рясофоров, вероятно, его послушников.
Стоя рядом со злополучной табличкой, Яша тыкал пальцами в обрамляющие ее буквы алфавита и пояснял:
– Этого не должно здесь быть. Это противоречит духу Евангелия. Вы лишаете своих спонсоров права на тайну дара. "Чтоб милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно".
– Но здесь нет ни одного имени, – услышал я голос Пантелеймона.
– Зато здесь каждый может прочесть свое имя, соединив буквы алфавита. Это тот самый прием, который у нас, в Эстонии, художники-дизайнеры использовали при оформлении внутреннего интерьера телевизионной башни в Пирита, дабы увековечить имена всех участников строительства, никого не обидев, никого случайно не забыв. Но башня – мирское сооружение, а монастырские стены никоим образом не должны потакать людскому тщеславию. Вы согласны?
Старец Пантелеймон задумался – я полагаю для приличия – и затем, склонив в знак согласия голову, промолвил:
– Правда твоя. В этих буквах действительно можно усмотреть дань людскому тщеславию. Табличка будет заменена.
Яша поклонился старцу и попросил у него благословения на дорогу. Старец что-то пошептал над склоненной Яшиной головой, осенил его крестным знамением и протянул руку для целования. Яша приложился губами к руке старца и уступил место Джеймсу. Следом за Джеймсом к старцу подошел Олег. Затем все трое повернулись к выходу, и в этот момент Яша увидел меня.
– О! Чуть без тебя не уехали! – воскликнул он и, предупреждая мои возражения, коротко пояснил:
– Я рассказал старцу, почему вчера так погорячился с деньгами. Искренне покаялся перед ним и смиренно попросил принять мой дар обратно без всяких на то условий с моей стороны.
Я взглянул еще раз на Пантелеймона. Тот стоял, сложив руки на груди и шептал себе под нос что-то молитвенное. В его детских глазах отражалась кротость души, безграничная любовь ко всякой Божией твари и смирение. Как будто не было неотправленного письма, подозрительно вовремя появившегося корреспондента... Я изумленно смотрел в их незамутненную страстями голубизну и чувствовал, как терзавшие мою душу сомнения отступают перед чистотой этих глаз.
Не знаю, что помешало мне подойти к старцу и склонить, как Яша, голову. Может гордыня, обусловленная подспудно продолжающимся в подсознании отождествлением Пантелеймона с Вадимом (Нет пророка в своем отечестве)? А может хрупкость моей веры?
Потом мы сели в джип. Олег отпустил сцепление. Машина покатилась по убегающей круто вниз улице. Стало немного грустно. Так бывает всегда, когда надолго уезжаешь от полюбившихся тебе мест.
Я оглянулся назад и увидел, как все выше поднимаются над нами белые крылья монастырских стен, распахнутые по обе стороны от устремленного в небо купола Надвратной Радонежской церкви Югонского монастыря.
Дай Бог им силы для полета!
* Со времен становления монашества была принята система четырех ступеней духовного совершенства. Поначалу соискатель жил в обители в мирской одежде, выполнял любую работу и присматривался к порядкам. Затем он получал право стать рясофором (носителем рясы) – надеть "свиту долгу еже от сукна черна". Пройдя длительное послушание под началом старца, усвоив весь монашеский чин, рясофор удостаивался наконец пострига и облачался в собственно монашеские одежды – мантию и клобук.
Мантия является верхним одеянием для всех монашествующих и представляет собой длинную, до земли накидку без рукавов с застёжкой на вороте, покрывающую подрясник и рясу, символизирует отрешённость монахов от мира, а также всепокрывающую силу Божию.
Клобук – надеваемое на голову облачение монаха малой схимы, символизирует собою терновый венец Иисуса Христа — «одежду смирения» и «шлем спасения» защищающие от «стрел лукавого».
Вернуться к первой главе: http://www.proza.ru/2018/09/29/531