Или Кто же Вы, сэр Уильям Шекспир?
This Figure, that thou here seest put,
It was for gentle Shakespeare cut;
Wherein the Graver had a strife
With Nature, to out-do the life:
O, could he but have drawn his wit
As well in brass, as he hath hit
His face; the Print would then surpass
All, that was ever writ in brass.
But, since he cannot, Reader, look,
Not on his Picture, but his Book.
Benjamin Jonson,1623
Шекспира на портрете ты
Зришь благородные черты;
Художник здесь вступает в бой
С природой, с жизнею самой;
Когда б явил из-под резца
Он разум, как черты лица,
Затмил бы этот оттиск впредь,
Все, что досель являла медь.
Черты, которых в меди нет,
Вам явит книга, не портрет.
Бенджамин Джонсон,1623
Перевод Евгения Корюкина
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Шекспировский Вопрос.
Я не верю в чудеса. Как правило чудо – это желание принять какой-то абсурдный и противоречивый феномен, не пытаясь найти ему нормальное и логичное объяснение.
Однако биография одного из величайших гениев человечества Уильяма Шекспира,как раз вся соткана из таких чудес, которые уже много веков ставят совершенно закономерно перед многими пытливыми и скептическими умами пресловутый «Шекспировский Вопрос». И как тут не усомниться, как можно поверить в такие чудеса, что сын ремесленника- перчаточника, который, может быть и закончил грамматическую школу (правда, об этом достоверно документально ничего не известно), имевший неграмотных родителей, жену и детей, вдруг создает множество великих произведений, где демонстрирует не только виртуозное владение родным языком, но и, на уровне античных классиков,- латинским и греческим, а также итальянским и французским. Но не только это. Он демонстрирует глубокое знание философии,теологии, медицины, ботаники, морского и военного дела.
Послушайте, как судит он о вере, -
И в изумленье станете желать,
Чтобы король наш сделался прелатом.
Заговорит ли о делах правленья, -
Вы скажете, что в этом он знаток.
Войны ль коснется, будете внимать
Вы грому битвы в музыкальных фразах.
Затроньте с ним политики предмет, -
И узел гордиев быстрей подвязки
Развяжет он..."
(Генрих V, перевод Е. Бируковой).
При этом он прекрасно знает особый и закрытый для большинства мир университетской учености, студенческой жизни:
«Mi pardonate, добрый мой хозяин!
Я рад, что твердо вы решили сласть
Сладчайшей философии вкусить,
Но только, мой хозяин, преклоняясь
Пред этой добродетельной наукой,
Нам превращаться вовсе нет нужды
Ни в стоиков, синьор мой, ни в чурбаны.
И, Аристотелевы чтя запреты,
Овидием нельзя пренебрегать.
Поупражняйтесь в логике с друзьями,
Риторикой займитесь в разговорах,
Поэзией и музыкой утешьтесь,
А математику и вместе с нею
И метафизику примите в дозах,
Не больших, чем желудок позволяет.
В чем нет услады, в том и пользы нет;
Что вам по нраву, то и изучайте»
«Укрощение Строптивой», перевод П. Мелковой
То есть, иными словами, Шекспир, как минимум владеет познаниями университетского профессора, имеющего степень «Магистра искусств» («Magister artium»).
В ответ я чаще всего слышу мнение, что, дескать, какая собственно разница кто это был, главное, что это был, по словам В.В. Набокова - «чудовищный» гений, который «навсегда в пыли столетий зыбкой пребудет безликим, как само бессмертие...». Кто бы из огромного числа претендентов на звание «поэта поэтов», «гения среди гениев» не скрывался под этим псевдонимом, - его внешний облик, лицо, глаза, характер не имеют ровно никакого значения и пусть читатель сам рисует себе образ «своего Шекспира», какой ему больше нравится.
«Кем был ты – cтратфордским ростовщиком,
Дававшим в долг в столице Альбиона?
Актером - королем, лишенным трона,
Пугавшим принца призраком-отцом?
Иль графом, что заточенным пером
Писал в своем поместье отрешенно?
Иль "новой жизнью" жалкого шпиона,
Создавшего "посмертно" тайный том?
Мне все равно - пусть будут лишь Фальстаф,
Ромео, Лир, Мальволио, Просперо...
Твой гений - трагикомедийный нрав -
Я принял без остатка весь на веру.
Смотри ж на нас в величии своем
С Портрета, Потрясающий копьем!»
Евгений Корюкин.
Казалось, с этим был согласен и сам Автор шедевров «Великого Барда». Не случайно в эпиграфе к посмертному Первому фолио его произведений Бенджамин Джонсон советует читателю смотреть не «на Портрет, но в Книгу» его произведений.
Это мнение вряд ли можно принять. «Портрет Потрясающего Копьем» сейчас безлик и невнятен. И с него смотрит на нас «в величие своем» какая-то невзрачная маска, лишенная настоящего лица. Но изумленному и восхищенному читателю просто необходимо взглянуть в реальные глаза этого гения и понять какие же чувства и страсти обуревали его, когда он писал свои шедевры. Ведь, согласитесь, - есть большая разница в каких обстоятельствах творит автор: на корабле, плывя в неизвестность, или в тюрьме, ожидая казни, либо в тиши университетского кабинета, либо в таверне или постоялом дворе. Да и чье лицо смотрит на нас с «Портрета, Потрясающего копьем»? Не взглянув в его черты, вряд ли можно понять очень многое из его творений. Такого мнения, кстати, казалось бы, придерживаются и современные биографы Шекспира. По мнению, известного советско- российского литературоведа, шекспироведа, автора книги «Шекспир» из серии «Жизнь замечательных людей» И.О. Шайтанова: «Такого рода любопытство можно было бы оправдать, если бы ознакомившиеся с очередной «загадкой» и «разгадкой» к ней поторопились бы прочесть, что же написал этот наконец-то разоблаченный Шекспир. Этого не происходит, поскольку самих антистрэтфордианцев интерес к личности автора, кажется, не побуждает к чтению его произведений. Они заставляют вспоминать рассказ Натана Эйдельмана об одессите, который всю жизнь занимался Пушкиным и знал о нем всё (что касалось отдельно взятого города — Одессы) — адреса и архитектуру зданий, где Пушкин бывал, родословные знакомых… Но Пушкина он не читал: «Он любит его и без этого…».
Вряд ли этот упрек можно, хотя бы в ничтожной степени, отнести на счет таких известных антистратфордианцев, как Селестин Дамблон, Ф.П. Шипулинский, П.С.Пороховщиков, И.М. Гилилов и М.Н.Литвинова, досконально изучивших творчество «Великого Барда». Однако, как основополагающий принцип любого историко-литературного анализа - такой подход, разумеется, не вызывает возражений. Скорее наоборот, как будет показано ниже, - этот упрек можно, в большей степени, отнести к самому И.О. Шайтанову и его коллегам.
Эти вопросы волновали меня, когда еще в начале 70-х, в школе я начал приобщаться к произведениям Шекспира, изучая их в оригинале на уроках английской литературы. За окном был провинциальный советский Орел, город с великой литературной историей, осколки которой сверкали в глазах и речах моих уникальных и гениальных учителей. Но поехать «по Шекспировским местам» тогда было менее реально, чем, скажем, слетать на луну.
Версия, которая кратко и уверенно излагалась в учебнике, не казалась мне сколько-нибудь сомнительной, единственно, что смущало – это полное отсутствие оригинальных рукописных автографов, черновиков и писем "Великого Барда".
Когда же появилась возможность находить и читать любые книги и статьи, а также воочию увидеть все места, связанные с «Великим Бардом» или его творчеством, картина диаметрально изменилась. Погрузившись в эту тему, я с некоторым изумлением обнаружил два популярных и очень растиражированных мифа об Уильяме Шекспире, которые, казалось, вбиты в общественное сознание «твёрже, чем камень памятника Масео».
Первый миф, повествует о том, что единственно научной и достоверной является официальная «стратфордианская версия», которой придерживается подавляющее большинство серьёзных исследователей, использующих, объективный доказательный научный метод. И, что эта версия, якобы, подтверждается огромным количеством прямых неопровержимых документальных свидетельств. Прочие же версии – это так дилетантская ересь, с которыми, по словам того же Игоря Олеговича Шайтанова, - «спорить…бессмысленно, поскольку это не теория, это — вера. А как спорить с верой? Автор, хотя и объявивший свою книгу «концом вопроса об авторстве», прекрасно сознает, что конца «вопросу» нет, поскольку невозможно не только найти, но даже помыслить аргументы, которые сомневающиеся примут».
Второй миф о большом числе «реальных» претендентов в Шекспиры, предложенных разными «исследователями вопроса», доходящих аж до 87. При этом подавляющее большинство из этих кандидатур абсолютно никак, даже используя самую буйную фантазию, невозможно уложить в прокрустово ложе реальных фактов. При этом, как будто специально, чтобы запутать наивного «читателя-дилетанта», в качестве главных, «наиболее популярных» претендентов приводятся Эдуард де Вер, 17-й граф Оксфорд и Кристофер Марло.
Даже при беглом знакомстве с биографией графа Оксфорда, очевидно, что выводы автора этой гипотезы Дж. Томаса Луни, который нашёл в работах Шекспира — особенно в «Гамлете» — личностную характеристику автора как эксцентричного поэта-аристократа, любителя театра и спорта, получившего классическое образование, много раз посещавшего Италию, хотя и есть рациональное зерно, как и некоторое сходство между поэзией Оксфорда и Шекспира в мотивах и сюжетах, фразах и риторических приёмах, - но на этих, очень общих соображениях, доводы в пользу авторства графа и заканчиваются. Его биография никак на накладывается на творчество "Великого Барда", создавшего несколько ключевых своих произведений уже после смерти графа, наступившей в 1604 году, да и стихи его по глубине, мастерству и стилю сильно уступают шекспировским. Попытки же объяснить эти вопиющие противоречия приводят лишь к невероятным и фантастическим версиям.
Еще более невероятен в качестве претендента в Шекспиры и Кристофер Марло, убитый 30 мая 1593 года, когда стали появляться только первые пьесы, подписанные «Потрясающим Копьем». Экстравагантная конспирологическая версия об имитации гибели поэта годится разве что для фантастических рассказов. Но эти персонажи являются еще верхом реализма и логики, по сравнению с большинством других «Шекспиров», которые представляют собой образцы буйной и нелепой фантазии. С большинством, но не всех. Двое из этих персонажей резко выпадают из ряда фантастических фигур, рожденных бойкими беллетристическими перьями. Есть ещё нескольких фигур, в том числе тот же Эдуард де Вер или Генри Невилл, биографии которых, в большей или меньшей мере, схожи с биографией «Великого Барда». Но создается стойкое впечатление, что перечисление огромного числа «претендентов» в Шекспиры, большинство из которых просто нелепы, служит, во-первых,- для того, чтобы потопить в них, немногие реальные, научно-обоснованные версии, а во-вторых,- для защиты «единственно научной» стратфордианской, которая, хотя и грешит многими несостыковками и противоречиями, но выглядит по сравнению с ними значительно более логичной и подтвержденной документами и свидетельствами современников.
Действительно, исторические документы, по крайней мере формально, указывают на Уильяма Шекспира из Стратфорда – на- Эйвоне, подписывающегося «Shakspere» («Шакспер»), - как на автора канона пьес и сонетов. Подтверждением этого служит то, что, кроме имени на титульных страницах изданий пьес и поэм (по крайней мере 23 раза при жизни), он упоминался как известный писатель. Издатели и нотариусы формально подтверждают единство личностей драматурга и актёра также есть явное документальное доказательство того, что актёр был уроженцем Стратфорда на Эйвоне.
Однако эти «неоспоримые» факты, до конца никак не подтверждают реального авторства Уилма Шакспера, только в том случае, если настоящий автор намеренно поручил ему эту имитацию, за что, при этом еще и щедро платил. При этом, как справедливо заметил И.М. Гилилов: «Все шекспировские кварто подтверждают странный характер отношений Потрясающего Копьем с издателями, вернее - отсутствие каких-либо отношений; в отличие от других поэтов и драматургов. Шекспир не интересовался изданием своих произведений».
И еще имеются два очень странных факта. Во-первых,- отсутствие прижизненных воспоминаний и записок о личности "Великого Барда" и, во-вторых, - полное игнорирование факта его «безвременной» кончины. Вообще можно говорить «о полном отсутствии достоверных прижизненных следов Уильяма Шекспира не как обывателя и приобретателя, а как писателя, поэта вне его произведений». То есть, эти материалы все-таки есть, но появились они лишь через 7 лет после смерти Уилма Шакспера в предисловии к первому фолио 1623 года. Как будто все внезапно «прозрели» и, наконец поняли, каким бесподобным гением и прекрасным человеком был автор этого замечательного собрания пьес и поэтических произведений. «Главный Свидетель» - знаменитый поэт и драматург Бен Джонсон пишет достаточно двусмысленное предисловие, приведенное выше, где намекает, что автора надо искать не в его портрете, а в его гениальных творениях. Хьюго Холланд, поэт и путешественник, выпускник Кембриджа прочувственно восклицает: «Иссяк источник муз, превратившись в слезы, померкло сияние Аполлона... лавры венчают гроб того, кто был не просто Поэтом, но Королем Поэтов... Хотя линия его жизни оборвалась так рано, жизнь его строк никогда не прервется...», Леонард Диггз, ученый и поэт, сын знаменитого астронома, предрек творениям Шекспира бессмертие и славу.
И.М. Гилилов справедливо заметил: «Ни Холланд, ни Диггз при жизни ни разу не упомянули имя Шекспира, творения которого они, оказывается, настолько высоко ценили, что считали его не просто «знаменитым сценическим поэтом» (Холланд), но Королем Поэтов! Никак не откликнулись они и на его смерть. Так же, как и знавший его еще более близко и тоже высоко ценивший поэт, и драматург Бен Джонсон, — при жизни Шекспира и он не сказал о нем открыто ни одного слова. И не только при жизни "Барда", но и в течение нескольких следующих после его смерти лет…
А теперь, Джонсон пишет для Великого фолио поэму, которая станет самым знаменитым из его поэтических произведений и навсегда свяжет в глазах потомков его имя с именем "Великого Барда": "Памяти автора, любимого мною Уильяма Шекспира, и о том, что он оставил нам". В этой блестящей поэме, исполненной подлинного пафоса, содержится высочайшая, проникновенная оценка творчества Шекспира и пророческое предсказание того места, которое ему предстоит занять в мировой культуре. Джонсон называет Шекспира "душой века, предметом восторгов, источником наслаждения, чудом нашей сцены". Шекспир - гордость и слава Англии: "Ликуй, Британия! Ты можешь гордиться тем, кому все театры Европы должны воздать честь. Он принадлежит не только своему веку, но всем временам!" В заключение поэмы Джонсон восклицает: "Сладкоголосый лебедь Эйвона! Как чудесно было бы снова увидеть тебя в наших водах и наблюдать твои так нравившиеся нашей Елизавете и нашему Джеймсу набеги на берега Темзы! Но оставайся там; я вижу, как ты восходишь на небосвод и возникает новое созвездие! Свети же нам, звезда поэтов...". Казалось бы, словами «Сладкоголосный Лебедь Эйвона» сказано все. Речь, конечно же идет об уроженце Стратфорда на Эйвоне. Этого, «в сущности, достаточно, чтобы поставить точку в Шекспировском вопросе!», - восклицает И.О. Шайтанов.
Однако так ли это? А ведь на деле Бен Джонсон написал о Шекспире еще очень и очень много, и практически сам опроверг авторство Уилма Шакспера, назвав настоящее имя "Великого Барда", только искать эти слова стоит в другом месте - практически во всем его творчестве.
Может быть все-таки попытаться применить к этому странному вопросу пресловутый «научный метод»?
По мнению И.О. Шайтанова, основой его является следующее:
«Биограф всегда вышивает по документальной канве, расцвечивая ее красками воображения и интуиции. В случае с Шекспиром воображать или, если воспользоваться словом более родственным документальной основе, реконструировать приходится очень многое. Тем важнее расставить, как сигнальные флажки, документально подтвержденные факты и определить дистанцию допустимого удаления от них».
«Простая мысль о том, что «шекспировская тайна — не в его биографии, а в его произведениях», только кажется банальностью, а применительно к тому, как эту биографию пишут сегодня, звучит едва ли не крамольным парадоксом. На него решился один из самых проницательных, хотя и не самых известных биографов — Питер Леви, поэт и переводчик широкого профиля (от латинских поэтов и библейских псалмов до Евгения Евтушенко), прозаик и критик. Его шекспировская биография отличается тем, что она написана поэтом и о поэте — с вниманием к тому, как менялся стиль, набирая зрелость, как в нем рождалось шекспировское или проскальзывало то, что скорее было подсказано поэтической памятью.
В кажущемся парадоксе, предложенном Леви, творческая биография отделена от той, где творчество выносится за скобки; а «тайну» он противопоставляет «загадке». «тюдоровский гений» …
Только помня о творчестве как о тайне, о поэтическом сознании и его культурной среде, можно найти аргументы для ответа на «шекспировский вопрос». Речь не о том, чтобы в пьесах, поэмах и сонетах угадывать прямое отражение жизненных ситуаций. Речь о другом — о том, что творческая эволюция, явленная в этих произведениях, вписывается только в одну биографию, сколь тонкой ни была бы ее документальная основа, — в биографию того, кто родился в Стрэтфорде-на-Эйвоне. Под грузом творчества биографическая основа не рвется — напротив, укрепляется, обретая человеческую реальность».
Однако, как раз в этом и кроется явное и вопиющее противоречие между, казалось бы, двумя абсолютно несовместимыми биографиями. И.М Гилилов блестяще показал, что если разделить реальные документальные свидетельства жизни ростовщика, профессионального собирателя платежей церковной десятины и «творческую биографию» "Великого Барда", которая, в полном согласии с методом Питера Леви «выносится за скобки», - то получатся два совершенно разных, хотя и параллельных во времени жизнеописания, при этом история, наконец-то, приобретает логическую стройность и несомненную достоверность. При этом, «творческая эволюция, явленная в этих произведениях, вписывается только в одну биографию», - но только не того, «кто родился в Стратфорде-на-Эйвоне». Очевидно, что есть только одна биография из всех 88 претендентов (включая и Уилма Шакспера) в которую органично и убедительно вписывается, причем, с достаточно достоверной, а не «тонкой документальной основой» и которая объясняет даже тот факт, что, по словам В.В. Набокова:
«И то сказать: труды твои привык
подписывать - за плату - ростовщик,
тот Вилль Шекспир, что "Тень" играл в "Гамлете»,
жил в кабаках и умер, не успев
переварить кабанью головизну...».
Именно И.М. Гилилов, очень убедительно показал, что подлинные документы позволяют сильно сомневаться в том, что добрый Уилм Шакспер из Стратфорда мог написать хотя бы одну строчку из гениальных творений «Великого барда».
Например, в «Венецианском Купце», написанном в 1596 году, честный и благородный купец Антонио, обращаясь к ростовщику Шейлоку, утверждает:
«Я, Шейлок, не даю и не беру
С тем, чтоб платить или взымать проценты, -
Но, чтоб помочь в нужде особой Другу,
Нарушу правило».
Отвратительный же Шейлок, ростовщик из Венецианского еврейского гетто, имеет противоположное мнение:
«Вот истинно на вид слащавый мытарь!
Он ненавистен мне как христианин,
Но больше тем, что в жалкой простоте
Взаймы дает он деньги без процентов
И курса рост в Венеции снижает.
Ох, если б мне ему вцепиться в бок!
Уж я вражду старинную насыщу.
Он ненавидит наш народ священный
И в сборищах купеческих поносит
Меня, мои дела, барыш мой честный
Зовет лихвой. Будь проклят весь мой род,
Коль я ему прощу!».
А вот оригинальный документ, относящийся к тому же году: «Уильям Уайт, пасынок судьи Гардинера, подал заявление в суд, что он опасается быть убитым или потерпеть членовредительство со стороны Уильяма Шакспера, Фрэнсиса Лэнгли и двух женщин».
В "Гамлете" (1603 г) Полоний напутствует Лаэрта:
«В долг не бери и взаймы не давай;
Легко и ссуду потерять и друга,
А займы тупят лезвие хозяйства»
В июле 1604 года Шакспер привлекает к суду своего стратфордского соседа, аптекаря Филипа Роджерса за недоплату долга. Шакспер продал ему весной 20 бушелей солода, а потом 25 июня дал взаймы еще 2 шиллинга. Всего долг Роджерса едва превышал 2 фунта стерлингов, из которых аптекарь успел к июлю вернуть 6 шиллингов, и за ним оставалось 35 шиллингов 10 пенсов. Шакспер через своего поверенного требовал от должника уплаты 35 шиллингов 10 пенсов плюс 10 шиллингов в возмещение расходов и убытков.
Через год в июле 1605 года. Шакспер откупает у некоего Ралфа Хьюбода право взимать половину "десятипроцентного налога на зерно, солому и сено" (церковная десятина) с арендаторов бывших монастырских земель в трех ближайших деревушках, а также половину небольшой десятины со всего стратфордского прихода.
Даже праведный и благочестивый стратфордианец Питер Акройд с некоторым даже недоумением пишет: «Позднее в том же году Ричард Куини решил обратиться к Шекспиру по другому делу. Стратфордская корпорация нуждалась в денежном займе. Кого еще просить об этом, как не человека, который, возможно, является самым богатым домовладельцем в Стратфорде? Итак, в октябре 1598 года из лондонских апартаментов «Белл-Инн» на Картер-Лейн Куини пишет письмо своему «любезному земляку»: «Осмеливаюсь считать вас другом и молю ссудить мне 30 фунтов… Вы окажете дружескую услугу, если поможете выпутаться из долгов, которые я наделал в Лондоне. Я благодарю Господа и успокаиваю себя надеждой, что они не останутся неоплаченными». Дальше он упоминает, что собирается в Ричмондский суд по делам Стратфорда, и уверяет: «Волей Божьей, вы не потеряете на этом… и если наша договоренность продлится, вы сами будете казначеем». Кажется, вполне вероятным, что Ричарду Куини нужны были деньги для защиты стратфордского дела в столице. Новость, что Куини пытается занять деньги у Шекспира, достигла Стратфорда. И одиннадцать дней спустя (почта тогда шла медленно) Эйбрахам Стерли написал ему, что слышал, будто «наш земляк мистер Шекспир предоставит нам деньги, о чем хотелось бы, если можно, знать — когда, где и каким образом». Не требуется особо чувствительное ухо, чтобы уловить в этих словах Стерли скептическую или предостерегающую ноту. Быть может, Шекспир пользовался репутацией коварного или скупого человека? Такое предположение нельзя исключить. Он привлекал к суду даже незначительных должников».
Эти факты, как и завещание мелочного и расчетливого обывателя, просто вопиющи, и за ними, словно в мутном кривом зеркале, искажается и практически исчезает истинное лицо величайшего из гуманистов, обладавшего, по словам того же Бена Джонсона, - «честной, открытой и щедрой натурой», сменяясь на некое «мурло мещанина», «подлеца – приобретателя», готового за пару шиллингов буквально перегрызть глотку ближнему, главный жизненный лозунг которого - «береги и копи копейку».
А единственный человек, биография которого абсолютно достоверно, «вписывается только в одну биографию, — в биографию того», «кто не мог родиться в Стратфорде-на-Эйвоне» и однозначно и полно «соответствует эволюции того самого «шекспировского сознания (mind), создавшего пьесы о «Фальстафе», «Гамлета», «Короля Лира» и «Макбета» - это, несомненно, - Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд.
И.О. Шайтанов с пренебрежением истинного стратфордианца несколькими фразами «расправляется» с этой «жалкой ересью»: «Это… ни в коем случае не граф Ретленд»…«Ретленд в качестве кандидата в Шекспиры — новинка столетней давности. Всё началось, кажется, с того, что бельгиец С. Дамблон обнаружил в архиве Падуанского университета две фамилии учившихся там датских дворян — Розенкранц и Гильденстерн. Их соучеником был англичанин — граф Ретленд. Совпадение, на самом деле, не более странное, чем если бы его соучениками оказались русские дворяне Гагарин и Голицын. Фамилии эти были известны и распространены в Дании того времени. Ретленд недолго держался в числе вероятных кандидатов, поскольку он на 12 лет младше Шекспира и каждый его приверженец должен был бы объяснить, каким образом графу удалось начать так рано. Если соотнести его биографию с началом шекспировской театральной карьеры, как оно реконструируется по косвенным свидетельствам, то Ретленд начал писать для сцены лет в тринадцать. В шестнадцать Грин объявил его «потрясателем сцены …И косвенные свидетельства, и характеристику Грина Гилилов попросту отметает как недостоверные. Пусть так, но нам точно известно, что «Тит Андроник» поставлен не позже 1594 года — Ретленду восемнадцать! Гилилов согласен: вполне возможно, поскольку это «слабая пьеса». А «Ромео и Джульетта» в двадцать и особенно «Ричард II» в девятнадцать?.. Об этом как-то речь не заходит. Нет ответа».
А ответ как раз есть и очень убедительный! Насчет удивительного совпадения имен однокашников Гамлета в Вютенбергском университете и Ратленда – в Падуанском, здесь возражения Игоря Олеговича несколько легковесны. Несомненно, что этот факт поразителен и случайные совпадения маловероятны, но дело ведь не только в этом. С. Дамблон привел еще много убедительных свидетельств в пользу графа Ратленда, например, детально проанализировал как изменился текст трагедии «Гамлет» после посещения Роджером Мэннерсом замка Кронборг в Эльсиноре в 1603 году. Но, кроме имен однокашников по Падуанскому университету, обращает внимание и никак не может быть проигнорировано при использовании «научного метода анализа» - это то, что Шакспер, никогда не покидавший Британии, и, активно занимаясь судебными тяжбами, вдруг в 1596 году пишет несколько пьес об Италии: «Укрощение Строптивой», где действие происходит в Падуе и Вероне, «Ромео и Джульетта» – в Вероне и Мантуе, «Два Джентльмена из Вероны» –Милане и Вероне, Венецианский купец –в Венеции. При этом он явно демонстрирует удивительное знание не только итальянского языка, но и многочисленных бытовых деталей обычаев этой страны (об этом мы еще подробно расскажем ниже).
И это только несколько из важных примеров очень точного наложения творчества Уильяма Шекспира и биографии графа Ратленда. Таких прямых, однозначных фактов, причем подтвержденных документально, огромное количество. Все это делает, как считает И.М. Гилилов,- в этом смысле биографию Роджера Мэннерса абсолютно уникальной и единственной среди всех претендентов в Шекспиры, причем, включая и Уилма Шакспера.
Что же касается недоумения по поводу молодости 5-го графа Ратленда: «А «Ромео и Джульетта» в двадцать и особенно «Ричард II» в девятнадцать?..», - то ответ на это как раз есть и очень убедительный. Во-первых, - двадцать лет для гениального поэта – это не так рано. А написать «К Чаадаеву», оду «Вольность» в 19 лет, поэму «Руслан и Людмила», начатую в возрасте 17 лет и законченную в 20 лет –не рано? И «наше все», в биографии которого есть очень много параллелей с Шекспиром, - это не Пушкин?
Но главное, - это хорошо аргументированный факт, что под псевдонимом «Уильям Шекспир» на первом этапе писало два человека - граф Ратленд и его официальный опекун, друг и наставник, известный философ и гуманист лорд Френсис Бэкон. По мнению российского переводчика и шекспироведа Марины Дмитриевны Литвиновой, поэтические труды и поздние пьесы принадлежат перу Ратленда, тогда как исторические хроники были написаны его учителем и наставником Бэконом и позже отредактированы Ратлендом. Эта версия имеет достаточно много прямых документальных подтверждений и ставит все точки над i в вопросе о якобы молодости и незрелости автора «Генриха VI» и других хроник, когда Роджеру Мэннерсу было всего 14-16 лет. К тому же, одна из самых блестящих хроник «Генрих IV» была написана, когда графу уже исполнилось 22 года и этот тандем двух гениев уже был более полноценен и продуктивен.
А что касается биографии самого Уилма Шакспера, который, кстати, как и Бен Джонсон, да и все, кто окружал "Великого Барда", слишком хорошо знал дорогу в замок "Бельвуар" ("Бивер-Кастл", как его называют местные жители,семейное владение графов Ратлендов), – то тут столько нестыковок и противоречий, что даже убежденные стратфордианцы вынуждены признать, что «в шекспировской биографии возникают лакуны (их немало!), странности и всё, что порождает сомнения и догадки».
Лучше всех, по-моему, это выразил еще в 1895 году датский литературовед Георг Моррис Кохен Брандес: «Иное дело Шекспир и современные ему собратья-поэты елизаветинской Англии. Он умер в 1616 г., а первое жизнеописание его на нескольких страницах появилось лишь в 1709 г. Это все равно, как если бы первая биография Гете была написана в 1925 г. Из переписки Шекспира мы не имеем ни одного письма, писанного им самим, и знаем только одно (деловое) письмо к нему. Ни одной строчки рукописей его произведений не уцелело. Только пять или шесть собственноручных его подписей дошли до нас, три на его завещании, две под контрактами и одна, которую, однако, нельзя считать несомненно принадлежащей ему, на экземпляре переведенного «Флорио» Монтеня, хранящемся в Британском музее. Мы не знаем в точности, в каком объеме принадлежат Шекспиру многие из приписываемых ему произведений. Такие драмы, как «Тит Андроник», трилогия «Генрих VI», «Перикл» и «Генрих VIII», представляют в этом смысле большие и разнообразные трудности. Но что еще хуже — за исключением двух небольших эпических поэм, отданных в печать самим Шекспиром, мы не знаем ни одного произведения, о котором было бы известно, что он сам издал его. По-видимому, он не устанавливал сам текста, не прочел ни одной корректуры, и если в издании in-folio его пьес, выпущенном в свет после его смерти в 1623 г. двумя его приятелями-актерами, и говорится, что это издание выполнено по первоначальным рукописям, то это утверждение может быть опровергнуто во множестве случаев, где мы имеем возможность контролировать его, а именно там, где это издание просто-напросто перепечатывает, и часто даже с новыми ошибками, старые пиратские издания, составленные или подосланными с этой целью слушателями, или благодаря недобросовестной выдаче из театра списков ролей.
С некоторым правом у нас вошло в обычай говорить, что мы почти ничего не знаем о жизни Шекспира. Мы не знаем в точности ни когда Шекспир покинул Стратфорд, ни когда он покинул Лондон. Мы не можем сказать наверно, был ли он когда-нибудь за границей и посетил ли Италию. Мы не знаем по имени ни одной из женщин, которых он любил в Лондоне. Мы не знаем, к кому он написал свои сонеты. Мы можем наблюдать, что общее настроение его души становится все мрачнее, но мы не знаем тому причины. Мы чувствуем, что на душе у него делается светлее, но мы не знаем почему. Мы должны ощупью доискиваться, в каком порядке были изданы его произведения, и можем лишь с трудом определять их дату. Мы не знаем, в силу чего он был, по-видимому, так равнодушен к своей славе. Мы знаем только, что он не сам издавал свои драмы, что он даже не упоминает о них в своем завещании.
Но, с другой стороны, энергия и настойчивость, с какими производились исследования, добыли нам мало-помалу большое количество достоверных фактов, представляющих исходные или опорные точки для начертания биографии поэта. У нас есть документы, купчие крепости, процессуальные акты; у нас есть отзывы современников, ссылки на сочинения Шекспира и отдельные места в них, цитаты, страстные нападки, взрывы негодования и ненависти его врагов, трогательные отзывы о его достоинствах, о привлекательности его характера, о его рано признанном сценическом таланте, о значении, приобретенном им в качестве эпического поэта, и о популярности его как драматурга. Затем, мы имеем несколько дневников, веденных его современниками и, между прочим, записную книжку одного владельца театра и закладчика, ссужавшего актеров деньгами или костюмами и тщательно отметившего время постановки многих пьес».
Ему вторит и И.О. Шайтанов: ««Гамлет» никак не может отменить ощущения некоторого промежутка в шекспировском творчестве на протяжении 1601 года. Если трагедия и писалась на фоне восстания Эссекса и была закончена вскоре после его поражения, то была ли она сразу поставлена? Или премьеру отложили, опасаясь слишком явно различимого тревожного шума времени, сопровождавшего недавние события?
И, насколько мы можем судить о времени написания других пьес, 1601 год может предположительно значиться в их датировке, но его легко можно и снять. Так, «Двенадцатая ночь» действительно могла быть написана по заказу королевы в двухнедельный срок для завершения рождественских праздников в январе 1601 года. А пьесу «Троил, и Крессида» ничто не препятствует отнести к будущему — 1602 году…
Тогда чем же занимался Шекспир в 1601 году? Эссекс на плахе, Саутгемптон в Тауэре, а он как ни в чем не бывало пишет и ставит пьесы после того, как его «Ричардом II» восставшие пытались поднять лондонскую толпу? И Елизавете известно, как о постановке, так и о ее подстрекательском смысле.
Легкость, с которой отделался Шекспир (при всех существующих тому объяснениях), все-таки не может не поражать странностью в случае событий, чреватых обвинением в государственной измене. Резким контрастом к шекспировской судьбе в этом деле выглядит судьба другого автора, обработавшего тот же исторический сюжет. В 1599 году на прилавках лондонских книжных лавок появилась и бойко раскупалась «Первая часть жизнеописания и царствования короля Генриха IV», посвященная автором, сэром Джоном Хейуордом, графу Эссексу. В книге подробно излагались обстоятельства восшествия Генриха на престол, а следовательно, узурпации трона и свержения его предшественника — Ричарда II… Королева пришла в ярость. Из нераспроданных экземпляров по распоряжению архиепископа Кентерберийского удалили посвящение Эссексу: это был момент, когда он и Елизавета находились в крайне напряженных отношениях накануне его отъезда в Ирландию. Затем книга была переиздана, и теперь вместо посвящения графу стояло извиняющееся объяснение автора. И это издание было изъято — по распоряжению епископа Лондона. Хейуорда же препроводили в Тауэр и дважды допрашивали, в результате чего юрист короны Коук предъявил ему обвинение в том, что в книге «Король порицается за плохое управление, его Совет представлен нечистым на руку и своекорыстным; Короля автор осуждает за щедрое благоволение ненавистным фаворитам; знатные ропщут, а остальной народ стонет под гнетом непосильных налогов…». Хейуорд оставался в Тауэре до самой кончины Елизаветы».
При этом во время описанного периода произошел какой-то очень трагический поворот в творчестве «Великого Барда», кардинально изменивший всю тональность его творчества. Столь же странно и многозначительное молчание Шекспира по поводу смерти королевы Елизаветы, которой он был очень многим обязан.
Третьей странностью было внезапное прекращение творческой деятельности «Великого Барда», что совпало с получением в марте 1613 года Шакспером и его другом и компаньоном ведущем актером труппы Ричардом Бербеджем от дворецкого графа Френсиса Ратленда (брата и наследника умершего предыдущим летом Роджера) в замке "Бельвуар" по 44 шиллинга золотом за некую "импрессу моего Лорда". (в марте 1616 года там же Бербеджу еще раз заплатили по аналогичному поводу). Вскоре после этого Шакспер переуступил кому-то принадлежащий ему пай в актерской труппе, ликвидирует свои финансовые интересы в Лондоне и окончательно перебирается в Стратфорд, где больше не напишет ни строчки.
Продолжение http://proza.ru/2018/09/16/587