С попутным ветерком Барсуков быстро домчал до Шугозера. Не успел он слезть с велосипеда, как к нему из проулка выкатилась Наталья Васильевна, колхозная старуха из Самар. Её изба в деревне стояла как раз через дорогу от избы, в которой проживал Барсуков.
Да уже и не её изба. Она эту избу передала совхозу, получив взамен комнату в двухэтажном доме, расположенном в центе Шугозера. В этом доме проживали такие же старухи, как и Наталья Васильевна.
Совхоз заботился о своих женщинах-ветеранах. О мужчинах-то ветеранах можно было не заботится. Они уже давно покоились на сельских погостах.
Когда одинокой старухе в деревне становилось невмоготу колоть дрова, ходить за водой под гору, ухаживать за огородом, ей предлагали переехать в Шугозеро, в дом ветеранов. Там и тепло, и вода, и магазин рядом, и больничка у озера. Многие, как и Наталья Васильевна, соглашались на переезд. Но, переехав. они становились совершенно несчастными. Их терзала тоска по деревне, по соседям. по заречным просторам. Они радовались встречи с любым односельчанином. случайно приехавшим в Шугозеро.
Вот и Наталья Васильевна. Едва поздоровавшись с Барсуковым, она стала выпытывать у него деревенские новости. Дерутся ли Мурзик и Рыжий, почистили ли колодец, стельная ли корова у Дарьи. Эти и другие вопросы жарко интересовали Наталью Васильевну. По всему было видно. что она всё ещё живёт деревней.
Барсуков удивлялся: «И чего они, эти бабки. тоскуют по деревенской жизни? Что они видели в ней хорошего? Сплошное убогое прозябание. Что летом, что зимой».
Насчет прозябания Барсуков был неправ. В послевоенных колхозах народ не прозябал, а активно трепыхался, прилагая массу усилий, чтобы выжить.
Вот и Натаха Пашчиха (так кликали в деревне Наталью Васильевну по мужу Павлу) билась и трепыхалась в стремлении самой поесть и накормить своих доченек-близняшек. Ей особенно было трудно. Муж с войны не вернулся, Изба развалилась. Дети болели. И сама она была как тростиночка.
Летом было ещё ничего: огород, грибы, ягоды. А уж зимой и особенно весной хоть ложись и помирай. Пока была корова, так ещё терпимо было. Но вот коровы не стало.
Глебов, гад председатель, положил глаз на Натаху и стал оказывать ей внимание. Натахе это было безразлично. То ли ухажёр не нравился. то ли ей было не до любви. Тогда Глебов стал гнобить и притеснять Натаху .
Он наряжал её на самые тяжёлые работы. не давал лошадь для вывоза дров, жульничал с трудоднями. И делянку для заготовки сена выделил у болота, где и трава-то не росла. Сплошь осока.
Чтобы обеспечить коровушку сеном, Наталья по вечерам окашивала разную неудобь: овраги, обочины дорог, заросшие кустарником полянки.
Подсушенную траву свозила Наталья на тележке к своей избы и складывала в стог. Когда стог стал большим, председатель приказал Наталье сдать сено на ферму, как незаконно присвоенное колхозное добро: «Если в трехдневный срок не сдашь, вызову милицию. Получишь за хищение соцсобственности пять лет». Ближе к зиме корову, оставшуюся без кормов, пришлось продать.
Август походил к концу. Аккурат за неделю до Успиньи появились в деревне цыганки. Они шастали по избам, охмуряя крестьянок ворожбой, гаданием на картах, знахарством. Ну и подворовывали по мелочи, конечно.
К Наталье в избу завалилась старая цыганка. Косматая, вся в кольцах и в серьгах. Едва взглянув на хозяйку она заголосила:
«Ой милая! Жалко мне тебя. С горем живешь неизбывным. Откройся, драгоценная, я твои беды разведу».
Купилась Натаха на цыганскую ласковость, рассказала о своём горе, о Глебове. Цыганка, выслушав Наталью, решительно заявила, что это горе не горе, что она вмиг освободит её от домогательств председателя.
-- Давай, радость моя, золотую монету. Такие дела получаются только на золоте.
-- Господи, да откуда у меня золотые монеты?
-- Ну не монету. Так кольцо или серьги.
-- И этого у меня нет.
И тут вспомнила Наталья о бабушкином золотом крестике. Цыганка осмотрела крестик и заявила: «Крестик не золотой, а серебряный, золотом покрытый. Ну да ладно. Может быть получится».
Она взяла лучину. Долго над ней шептала, затем привязала к ней маленькую тесёмочку. Закончив заговор, цыганка вручила лучину Наталье: «На пути, где часто ходит твой притеснитель, сломай лучину, брось её на землю и громко скажи: хрекус, манакус, кудекус».
Наталья потянулась было за карандашом, чтобы записать странные слова.
-- Не смей записывать, -- одёрнула её цыганка. -- Запомни.
Дарья несколько раз повторила заклинание, чтобы прочно закрепить его в памяти, отдала цыганке крестик и немного денег и выпроводила ворожею из избы.
Вечером отправилась Наталья на просёлок, что вёл к шоссе, преломила заговоренную лучину, произнесла заклятие и бросила лучину в глубокую колею, заполненную водой
Время шло, а заклятие не действовало. Наталья злилась: «Обманула цыганка. Так мне дурёхе и надо».
Наступила Успинья. Что такое Успинья, почему её нужно праздновать народ не знал. но чётко знал, что 28 августа следовало идти в Межи, в соседнюю деревню, где традиционно отмечался этот церковный праздник. Поесть кокорок, пирогов с черникой. Пивком домашним побаловаться, а то и водочкой. Барсуков всегда удивлялся почему Успение (смерть) Богородицы считается в церкви праздником, чему попы радуются? А народ не удивлялся: раз празднуют, значит так надо.
Из гостей домой вернулись все кроме Глебова. Утром тело его обнаружили на дороге. Видать он пьяный поскользнулся и рухнул в коею с водой. Рухнул, а вылезти не смог и захлебнулся.
Стало Наталье жить полегче. Козу завела. Девочки подросли, помощницами стали. А тут и колхозы рухнули. В образованном на колхозных руинах совхозе регулярно выдавали зарплату, отправляли в отпуск, путёвки в дома отдых выдавали, щедро выделяли участки для посадки картошки.
Дочери замуж вышли. Одна в Тихвин, другая в Ленинград. Вроде бы всё хорошо. А тут и жизнь подошла к концу.
Чего жила, чего мучалась да страдала?