Туман. книга пятая. глава тринадцатая

      

               ЧЕМ  ДЛИННЕЕ  НОЧЬ, ТЕМ  ЖЕЛАННЕЕ  РАССВЕТ.




                «Не я начал эту схватку, поэтому
                ни у кого нет права винить меня в
                том, как я её завершу.»


                Кирилла Антонович Ляцких,
                потомственный дворянин, 
                Тамбовский помещик.


Вот так, с револьвером наперевес, Карл Францевич вышел из подвала. Так завершилось предыдущее повествование, припоминаете такое?

А, позвольте спросить, чем хороша для нас память? Кто размышлял над подобным вопросом? Позвольте мне, не удаляясь от сути событий, втиснуть в общую канву своё понимание мною же заданного вопроса? Спасибо, за позволение. Итак, чем же хороша память? А тем, что изо всех деяний нашей повседневности, она впитывает в себя, словно пустынный песок долгожданную влагу, мелкие осколки и крохи нашего бытия, кои мы, оставляя оные после каждой прожитой секунды, не примечаем со всем положенным к тому тщанием. А память же, впитав, не творит из них подробности нашего прошлого, частенько припоминаемого из-за приятных моментов, либо никак не припоминаемых, даже при старательном сморщивании кожи лба. Она, память, создаёт ОПЫТ! Нашего благодетеля и заступника, нашего лучшего друга и незаменимого советчика. Создаёт того, кто принимается самолично руководить нашими действиями, до поры не торопясь отчитываться в надобности свершаемых нами поступков. И лишь после, когда надобность в подобных деяниях отпала, наш господин и слуга ОПЫТ поясняет нам причину подобного самовольства.

Не поверите, но помыслы об опыте пришлись, как нельзя, своевременно. Ибо они идеально характеризуют поведение Карла Францевича Рюгерта, выходящего из приютского подвала.

Вытянув перед собою руку, сжимающую рукоять револьвера он, сотворив уже шаг за пределы дверного проёма, мгновенно остановился и, на долю секунды прерывая поступательное движение вперёд, резво ретировался обратно в подвал.

Что же произошло? Страх обуял? Отнюдь, господа читатели, отнюдь! ОПЫТ! Наш друг и покровитель таким манером вернул тело в темень подвального помещения, и лишь там поведал о разумности им творимого. И поведал ОПЫТ примерно о таком.

--Кто-то предупредил, используя камешки, брошенные сквозь окошко. Это мог быть только Модест Павлович. От чего он нас предостерегал? О неизвестных личностях, вероятно опасных. Тех личностей несколько, иначе бы предупреждения не было. Шума за пределами подвала не слыхать, значит пришлые с нашими не встретились. Выходить из подвала с вытянутой рукою опасно – могут напасть и отнять оружие. Выходим быстро, близко к углу дома не подходим, ступаем тихо. Руку с оружием за спину. Шаг за дверь, быстро назад, и так же быстро вперёд, на дальность не менее трёх саженей (обратите внимание на манеру изложения во множественном числе – человек и его рассудок, именуемый ОПЫТОМ, не есть единым существом, а суть истинная двуединость).

Обдумано – сделано! Не так ловко, как подобное могло быть сделано годков, эдак, пятнадцать тому, но и не вяло. К тому же, у дверей подвала недругов не обнаружилось. Зато теперь гоф-медик имел все основания говорить, что именно его ОПЫТ, основанный на знаниях, обретённых на войне, выручил его в труднейших и опаснейших передрягах, которые, тут же, и начались.

Обходя стороною угол приюта, дабы выйти на широкий внутренний двор, Карл Францевич, скорее боковым зрением, увидал тёмную … тёмное … затруднительно определить в деталях то большое и тёмное пятно, отделившееся от стены, и скоро направившееся в сторону гоф-медика.

После проделанных ещё двух шагов, Карл Францевич остановился, делая попытку разглядеть то, что творилось на дворе. И тут же появился наш помощник ОПЫТ, который, между любопытством и самосохранением, выбрал второе.

Гоф-медик освободил руку из-за спины и, не позволяя себе тратить ни кроху времени на прицеливание, и на размышления о том, каковыми окажутся последствия его поступка, выстрелил. А через секунду выстрелил снова, и отошёл на три шага влево, используя для подобного перемещения гимнастическое упражнение «приставной шаг».
Тёмное пятно, стремительно приближавшееся, остановилось, качнулось в тот же бок, куда отошёл доктор, постояло, и начало уменьшаться прямо на глазах, став, примерно, в половину ниже. Раздалось явственное поскуливание.

Карл Францевич отважился подойти к этому пятну. Каждый мелкий шажок, коим передвигался гоф-медик, приближал его к приобретавшему человеческий облик темнеющему пятну, как оказалось, стоящему на коленях.

Подойдя уже вплотную, и испытывая при этом некую робость от неизвестности и непонимания, доктор услыхал два подряд револьверных  выстрела, раздавшиеся, примерно, в десяти-двенадцати саженях впереди.

Робость сменилась осознанием надобности свершаемых поступков, а неизвестность получила точное, как в арифметическом действии, определение – началось не шуточное противустояние, и натуральнейшая борьба, поверенным судиею в которой была госпожа Смерть.

Пока шло сближение доктора с фигурой, прозвучал ещё один выстрел. Потом что-то затрещало, по-видимому ветки кустарника, и некто тяжко охнул.

И снова ОПЫТ подсказал порядок действий.

--Если стреляли трижды, то это мог быть только Модест Павлович, а раз так, то он жив! Можно поглядеть на этого … кем бы он не оказался, и спешить на помощь!

Став левым боком к опустившемуся на колени, доктор приблизил к нему своё лицо.
Увиденное, по сути, выдавало в нём человека, одетого в монашескую хламиду. С капюшоном.

Уже было упоминание о трезвой подсказке поторапливаться на помощь к другу. Именно это и намеревался проделать гоф-медик, однако желание рассмотреть своего врага было сильнее.

Вот рывком отброшен назад капюшон, револьвер направлен в сторону не полностью поверженного недруга и … Карл Францевич замер, позабыв обо всём, что ранее надёжно сохранялось в чертогах его памяти. Спроси его в тот миг: «А как твоё имя?», он не сразу бы смог дать вразумительный ответ.

Перед ним стояло то, что он считал несуществующим, хотя и доказывал друзьям обратное. Стояло то, что не подтверждалось ни единой авторитетной книгой, либо статьёй, но всегда присутствовало в разговоре, либо в диспуте вероятно возможным в пределах допустимого абсурдного безумия. Перед ним стоял живой … пока живой, песиглавец! С его ростом на пару локтей выше доктора, с его собачьим черепом, покрытым густой шерстью, с его крупными клыками и свесившимся языком, с его … с его страстным желанием подняться на ноги во весь рост! Тут уж было не до «любования», тут всплыли в памяти выстрелы и чей-то вскрик. Тут уж надо было выживать, учитывая то, что песиглавец, в качестве опоры для вставания, избрал именно Карла Францевича, ухватив своей когтистой пятернёй за его сюртук.

Быстрее быстрого завертелись мысли, нет, даже не мысли, а зримые образы – жалость к этой раненой твари, собственная погибель от собственного же промедления, возможная гибель Модеста Павловича из-за не подоспевшей помощи, Кирилла Антонович, закрытый в доме с девочкой Машей … которую этот раненый песиглавец намеревался … не важно, что сделать, важно, что нечто отвратительное. Это был последний образ, который позволил себе просмотреть гоф-медик. Последний, определяющий дальнейшее – выстрел. Прямо в голову этой твари.

Песиглавец снова качнулся, дёрнулся, словно от приступа икоты, и рухнул навзничь. Так для Карла Францевича окончилось его первое опасное приключение.

У Модеста Павловича всё проистекало иначе. Заслышав, как кто-то, либо что-то качнуло отяжелевшую от дождевой воды ветку куста, он запустил два камешка в окно подвала, в коем происходила импровизированная медицинская процедура – осмотр. В таковой ситуации было разумным оставаться на месте не открывая себя, и наблюдая за, пусть и не полностью, а частично видимым двором.

Прижавшись спиною к стене здания, да не в полный рост, а в полу приседе, штаб-ротмистр и вслушивался, и вглядывался в ночь. Что, вскорости, оказалось весьма и весьма полезным.

Откуда-то справа, относительно положения Модеста Павловича, послышались лёгкие шаги неизвестного, двигавшегося с осторожностью. Или без оной, поскольку сырая земля малость проседала под весом идущего … Бог ты мой! А это не один, это … сколько же вас?

На просматриваемую часть плацдарма (это выражение принадлежит Модесту Павловичу, употреблённая им самим при пересказе сего события) выступил … монах. Догадка была продиктована бесформенностию одеяния и видом головы, походившей на сахарную головку. На то поиск сходств и сравнений был завершён – дело оборачивалось в сторону явного столкновения, а не мнимого доброжелательства.

Шедший имел росту большого, никак не меньше полутора казённых саженей. И передвигался он так, словно плавал по мелководью. При шаге он немного приседал на опорную ногу, приподнимаясь перед совершением последующего шага. Руками монах (либо тот, кто был так срочно окрещён «монахом») не размахивал, как делают все ходящие человеки. Головою, кстати говоря, он не вертел по сторонам, а глядел вперёд, или под ноги.

За ним же, образуя некое подобие боевого построения «клин», шли двое таких же приседающих.
 
--Трое. Не много. Интересно знать, услыхали меня те подвальные исследователи? А, если услыхали, поняли?

Можно было бы сказать, что Модест Павлович был готов к любому действию, кое могло быть истребовано непредсказуемым поведением и монахов, и его, штаб-ротмистра, друзей. Однако, скажите мне на милость, кто может быть готов к подобному? Никто! Разве только тот, кто создал таковую ситуацию. К сожалению, по крайней мере в Олонецкой губернии, такого человека не было.

И та пресловутая непредсказуемость началась, и не со стороны пришлых священнослужителей. Из-за угла приюта, ровно оттуда, где находится вход в подвал, вышел … кто это? Не разобрать … так это же Василий Соловьёв!

Внешне спокойно он шёл навстречу первому пришлому. С подобной размеренностью в обычай подходить к знакомцу. Ну, да! Так и есть! Они знакомы! Монах возложил свою левую руку на плечо Василия, а тот для чего-то наклонился. Уж не кланяется ли? Или это их обычное приветствие?

Снова зашатались кусты, добавив к своему звучанию ноты трескающихся веток. И, тоже, справа.

Василий с монахом продолжают стоять.

Один из парочки, следовавшей за первым громилой, прибавил хода и, дойдя до угла приюта, затаился. А там, ведь, остался Карл Францевич! Дьявол! Этот доктор совсем не вояка, он сейчас так глупо попадётся …. А откуда они узнали, что в подвале ещё кто-то есть? Может, они и обо мне знают? И что делать? А вот что – принимать бой! Стоп! Карл Францевич, где же ваша осторожность, а? Ведь это он сейчас вышел из-за угла! Ну, да – он, кто ещё? А кому, беседующий с мужиком монах, махнул рукою? И в мою сторону? Махнул, и сызнова возложил руку на плечо Василия.

Стараясь не упустить ничего из происходящего на приютском дворе, штаб-ротмистр мельком глянул вправо, откуда, немногим ранее, раздавался повторный шум. Глянул, и понял – повороти он голову секундой позже, можно было бы ни на что более не глядеть. Всю последующую жизнь по обе стороны бытия.

По узкому проходу, рядом кустов и приютской стеною, на Модест Павловича надвигалось тёмное нечто, надвигалось бесшумно и быстро.

--Вот и сошлось всё вместе – предположение о песиглавых созданиях, и их вещественное присутствие рядом.

Это была не проговоренная мысль, это был короткий образ, появившийся в голове штаб-ротмистра.

Время шло, как вы, дорогие читатели, понимаете, на отсчёт таких крохотных отрезков, кои ни в быту, ни в научном обществе не используются из-за малости их величины. И вот в эти временные малости надлежало и решить, и воплотить в бытность некие задачи, кои принялись взгромождаться на Модеста Павловича.

После взмаха рукою, второй монах из прежней пары, поворотился влево, и направился, пересекая под прямым углом приютский двор, именно к тому месту, где укрывался штаб-ротмистр.

Пятно, приближавшееся справа, стало понимаемым человеческим обликом по подобию увиденных ранее монахов.

И снова короткий образ промчался в голове Модеста Павловича.

--Действительно, это псы, со всеми собачьими повадками. Это хорошо, что я на себя двоих отвлекаю.

И тут хлопнул в ладоши револьверный выстрел. Карл Францевич пустил в ход своё оружие.

Приближающиеся, или окружающие монахи резко остановились то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь. По крайней мере, так себя вёл тот, которого Модест Павлович увидел пересекающим двор. И снова образ, и снова своевременный – они безусловно подчинены неким собачьим инстинктам! А раз так, то и поведение этих шельм мне понятно! И я использую сие понимание!

Спустя какое-то время (а как отмерить время, протекающее в смертельной опасности для наших героев?) хлопнул второй выстрел со стороны гоф-медика. Пришлые, как и в первый раз, замерли, собирая из ночного воздуха нужную для себя информацию.

И тут наступил черёд Модеста Павловича.

Замершего монаха справа не составило труда уложить выстрелом в  … капюшон.
 
Правда, словцо «уложить» верно лишь в смысле «умертвить», а не в смысле «переместить в горизонтальное положение».

Этот пришлый то ли зацепился за что-то, то ли был излишне здоров, кто его, собаку, поймёт? Однако падать он, пока, не собирался.

Тогда штаб-ротмистр вывел из послевыстрельного ступора второго монаха, шедшего через двор, тем, что принялся изо всех вил трясти ветками кустарника, обнаруживая и рассекречивая противнику свою диспозицию.

Движение веток возродило у мнимого монаха некий инстинкт, заставивший его броситься на, теперь уже точно, жертву.

На это и был расчёт – не пустить ни одного дополнительного монаха к доктору, а увлечь, по возможности, большее их число собою.

Увидев, что замысел работает, Модест Павлович бросился пулею на некогда подкрадывающегося громилу, в данное время размышляющего над дилеммой – стоит ли ему помереть сей же час, либо ещё постоять у стены? Но таковые раздумья не интересовали штаб-ротмистра, который, двигаясь быстро, словно тараном сшиб задумчивого монаха, и помчался вдоль приютской стены, подальше от Карла Францевича, занимавшегося в тот самый миг (а этого Модест Павлович ещё не знал) разглядыванием стоявшего на коленях пришлого.

Продолжая свой бег, штаб-ротмистр уповал только на то, что, повинуясь своему собачьему правилу поведения, сей монах с пёсьей башкой не станет выискивать удобного просвета меж кустов, а ринется исключительно по следу добычи.
Расчёт оказался верен. Понимая, что от песиглавца уже не оторваться, штаб-ротмистр резко свернул влево, и продрался (это в буквальном смысле) сквозь плотно растущие кусты. Револьвер гоф-медика дал о себе знать в третий раз. Это ободрило Модеста Павловича.

Развернувшись, он не прицеливаясь выпустил две пули туда, где ещё секунду тому прибывал сам.

Сила, с которой догоняющий монах пронизывал собою кустарник, была уравновешена двумя сильнейшими ударами в грудь, отчего песиглавцу удалось вылезти из кустов лишь наполовину.

Азарт боя, подстёгиваемый создателем скоротечных и верных образов – ОПЫТОМ, подсказал дальнейшее поведение, основанное на дальнейшем привлечении к себе оставшихся вблизи собачьих монахов. Штаб-ротмистр вскрикнул, громко и со страданием в голосе, пытаясь вложить в крик боль от ранения и страх поверженного. Ночь ответила полным молчанием.

--Это все? – В голос вопрошал Модест Павлович, оглядываясь вокруг. Было, по обыденному, тихо. Перед ним лишь маячил монах, застрявший меж кустов.

--Что же вы не падаете? – Зло проговорил наш герой и, ухватившись обеими руками за монашескую рясу, потянул покойника вниз.

Видимо оттого, что вес тела песиглавца пересилил сопротивление веток, тело упало на мокрую землю, обнажив голову недавнего противника.

Мне, скажу по правде, доводилось не единожды бывать ночами вне дома, и старательно присматриваться к различным неосвещённым предметам. Уверяю вас, что и я, и, наверняка Модест Павлович, смогли бы в кромешной темени разглядеть голову человека, либо собачью морду. Это, суть, различные предметы. И то, что разглядел штаб-ротмистр, назвать человеческой головою было никак невозможно.

Вот с таким трагизмом завершилась первая встреча штаб-ротмистра с непонятными существами – песиглавцами.

И уж совсем иначе обошлась судьба с Василием Соловьёвым.

По воспоминанию Карла Францевича, до него долетело словцо «нет», сказанное именно Василием, что могло означать только одно – та ночная встреча не была нежданным свиданием с незнакомцами.  Однако доказать, что мужик от чего-то истово отказывался, равно, как и утверждать, что окружение песиглавцами не было, для него же, удивительным действом, возможности не было. По молчаливому согласию наши герои решили все сомнения трактовать в пользу подозреваемого Василия. Наверное, это верная мысль, поскольку правда осталась в той самой ночи на приютском дворе.
На самом же деле Кирилле Антоновичу, Модесту Павловичу и Карлу Францевичу до сего дня остаётся невдомёк, насколько настоящие события отличались от предполагаемых ими. А было так.

--Зачем пожаловали? – Спросил мужик, подойдя к первому монаху.

--Всё изменилось, - глухим голосом, да с противным причмокиванием, ответил пришлый песиглавец. – Они опасны.

--Не больше, чем вы. Договор менять нельзя. Ты дал слово!

--Всё изменилось! Ступай в свою конуру! После приберёшься тут.

--Нет! Ты дал слово!

Ответом была тяжёлая рука, не возложенная, а обрушившаяся на плечо Василия.

--Ты …, - со стоном в голосе проговорил мужик. А кто бы не застонал, когда ему в плечо вонзается острый звериный коготь? - Ты обманул меня ….

--Ты не понимаешь слов? Я не хозяин, уговаривать не буду! Не уйдёшь, я стану считать тебя одним из них.

Скорее творя видимость, что переносить боль более не в силах, Василий наклонился, и извлёк из-за голенища нож.

--Ты нарушил слово, а они – нет! Теперь – да, я один из них!

Удар в сердце был точен и скор. Но песиглавец не был обычным кабацким пропойцей – сохраняя и равновесие, и волю к наказанию ослушавшегося человека, он расчётливо ухватил правицею мужика Соловьёва за горло, да так, что его большой перст вошёл в плоть, разрывая всё на своём пути.

Соперники замерли, удерживаемые на ногах, и на этом свете не только ненавистью друг к другу, но и ничем не измеримым желанием увидеть погибель своего врага.
Несколько секунд они так и стояли – Василий уже облокотился на рукоять ножа, а монах – держа перст в горле мужика.

Первым, упав на колени, преставился песиглавец, а саму малость погодя, припав на одно колено, скончался мужик Соловьёв.

Они в такой позе и находились, когда к ним подбежали штаб-ротмистр и гоф-медик – один не выпускал из раны нож, а иной, возвышавшийся на целы й локоть, поник головою на плечо соперника.

Это был страшный, и одновременно мистический ночной треугольник. Один угол коего был отдан искателю Правды, иной принадлежал Злу, а на вершине пристроилась сама Смерть.

Не прислушиваясь к мольбам Карла Францевича применить осторожность в разделении умерших, Модест Павлович просто ударом ноги свалил песиглавца на землю, и помог опустить тело Василия на спину.

--Доктор, может, осмотрите? Мало ли … может ….

Со стороны дома, в котором держал оборону помещик, долетел звук выстрела. Затем второй.

--Не может! Доктор, за мной! У Кириллы Антоновича больше нет патронов!

Борясь с куражом от первой победы, наши герои решили двигаться к дому со всею осторожностию, отдавая, тем не менее, себе отчёт в том, что, связавшись с песиглавцами до состояния войны, любая предосторожность окажется, мягко говоря, излишней. Слух, чутьё и обладание умением видеть во тьме этими существами, делало попытку тайного продвижения не то, что смехотворной, а просто-таки пустой.

Именно потому штаб-ротмистр, предложивший Карлу Францевичу идти параллельным курсом меж кустов и стеною приютского здания, отменил подобную рассредоточенность флангового наступления. Решено было идти рядом в паре саженей друг от дружки, и стараться не быть застигнутыми врасплох.

Так и дошли.

Окна в доме не освещались, что было сочтено разумным. Тишина, прогулившаяся по округе, нарушалась только шелестом платья наших героев, сперва крутивших головами по сторонам, затем принявшихся поворачиваться всем телом вокруг себя. Да, и шум-то от платья был и не шумом вовсе, а так, лёгонький шелест. Как говаривала кухарка Циклида «мураши громчее топают».

От того самого места, где облюбовали себе наблюдательный пост Модест Павлович и Карл Францевич, ничего разглядеть было нельзя. Вот и отважился штаб-ротмистр выйти на открытое место, а далее, уже не таясь, подойти к дому. Гоф-медику было велено оставаться в арьергарде.

Только со ступеней веранды удалось разглядеть тёмную кучу чего-то, либо лежащего кого-то прямо перед дверями дома.

Очень медленно переступая ногами, и не переставая целиться в это «что-то», либо в «кого-то», Модест Павлович добрался до самого места лёжки того непонятного.

--Кто это? – Переставая опасаться хоть чего-либо, спросил Карл Францевич. Ему, только-только дошедшему до первой ступеньки, было и тревожно, и любопытно.

--Не знаю. Материя не костюмная, похожа на грубое сукно.

--Ряса?

--Ну-у, похожа. По-моему, это песиглавец.

--Не трогайте его! Если он только ранен, то может оказаться опасен.

--Вы предлагаете дождаться, пока он полностью помрёт?

--Вам бы только шутить, господин штаб-ротмистр!

Внутренне подготовившись ко всему плохому, Модест Павлович, переложив револьвер в левую руку, ухватился всею пятернёю правицы за ткань, и с силою потянул в бок, вправо от двери.

Тело существа только покачнулось, не передвинувшись ни на пядь.

--Вот, чёрт, тяжёлый! – Бранно выразился штаб-ротмистр, и напрягся, дабы совершить новую попытку.

--Модест Павлович, пригласите на помощь доктора, а я со своей стороны попытаюсь толкнуть дверь.

--Кирилла Антонович, дорогой мой, с вами всё хорошо? – Даже не пытаясь сокрыть тревожность в голосе, спросил офицер.

--Разумеется.

Это словцо прозвучало с той раздражающей мощью, на кою способна дерзкая деревенская гармошка, зазвучавшая в момент исполнения торжественного хорала.

Вот тут Модест Павлович сорвался. Сорвался на раздосадованный крик, порождённый тем невинно-умиротворённым голосом, раздавшимся из-за дверей.

--Чёрт бы вас побрал, с вашим «разумеется», и с вашим спокойствием! Тут, на дворе, пальба, как при Ватерлоо, мы с доктором, представления не имеем – случилось ли что с вами после тех двух ваших выстрелов?! Мы галопом мчимся сюда, я в панике вспоминаю имя нашего знакомца, чтобы вы не пальнули в меня, ползаю, как абрек, по веранде, стараясь определить, к какой породе относится лежащее тут тело – это ваше, либо тут развалилась псина, а вы, словно отдохнувший обыватель, принялись давать мне советы из-за двери! «Разумеется»! Чёрт возьми, был же договор о правильности и чередовании поступков, - продолжал штаб-ротмистр, успокаиваемый Карлом Францевичем, так же поднявшимся на веранду.

--Мы же условились – кто-то из нас говорит парольное слово, и ….

--Хорошо, говорите.

--Что «говорите»?

--Парольное слово.

--Не помню я … его, чёрта … вообще, вы кого имели в виду?

--Не скажете парольного слова – выстрелю! У нас же такая очерёдность поступков?

--Не выстрелите! У вас закончились патроны.

--Тогда, из-за чего вы расстроились? Ещё на подступах к дому вы знали, что мой револьвер пуст!

--Да, знал!

--И?

--Ч-ч-чёрт! – С особенным нажимом на звук «Ч», проговорил Модест Павлович понимая, что логика помещика оказалась непробиваемой и верной, что все опасения в отношении его друга излишни, что он, Кирилла Антонович, жив, и что этот громогласный спич был скорее выражением радости, нежели наставительного и нравопоучительного моралите.

--Доктор, давайте ….

--Я слышал, и я готов, Кирилла Антонович, толкайте!

Оказавшись в доме, наши герои решили не убивать время на согласование поступков и целей, а просто взяли, и заняли наблюдательные позиции у двух окон, таращившихся стеклянными глазами в ночной мир.

Будучи приверженцем деталей, и прочих мелких событий, обязан заметить, что помещик не присоединился к друзьям (а чего можно было ожидать от человека, не бывавшего в военных баталиях), а остался стоять в середине комнаты, немного обескураженный тем обстоятельством, что вернувшиеся живыми и здоровыми Модест Павлович и Карл Францевич не соизволили заключить его в радостные объятия.

--Видимо, взволнованы, - решил про себя Кирилла Антонович, и приступил к выяснению подробностей.

--А где Василий? Он не с вами?

--Василия больше нет. Он погиб.

--Карл Францевич, что у вас там стряслось?

--Кирилла Антонович, я не уверен, что сейчас именно то самое время, когда следует предаваться воспоминаниям. В дальней части двора мы столкнулись с четырьмя собакоголовыми, перед дверью лежит пятый. Самым верным будет полная готовность на отражение возможного нападения этих тварей, поскольку мы и представить себе не можем, сколь много их собрано в песиглавью стаю. Кстати, как вам удалось уложить …, - штаб-ротмистр стволом револьвера указал на веранду, по-прежнему сокрытую тьмою, - этого?

--Сам не пойму, как уложил! Я не готовился, как, к примеру, вы, я занимался ожиданием вашего возвращения, да приглядывал за … во-от тем кустом, который иногда шевелил ветвями, хотя ветер уж стих. А после … кто-то принялся толкать двери, потом и дёргать их … скажу так – на себя. Я понял сразу, что это не вы, а другой некто, не понимающий, в какую сторону они отворяются. Когда же его старания едва не сорвали крючок, я осмелился прийти ему на помощь – снял крючок из колечка, и распахнул перед гостем двери. Вы понимаете, кто это был, и он опешил! Я дважды выстрелил, и запер дверь сызнова. До вашего прихода на веранде было тихо, и кусты более не качались.

--Ловко! Отменный трюк! – Похвалил помещика гоф-медик.

--К слову о пальбе. Модест Павлович, не могли бы вы пополнить запас … э-э … пуль в моём револьвере?

--Это называется перезарядить. Да, конечно, я и сам собирался. Станьте на моё место, я займусь делом.

--С удовольствием!

--Со вниманием, Кирилла Антонович, со всем вниманием! Послушайте, а отчего это вы такой благодушно-спокойный сегодня? Добрую половину ночи вы только тем и заняты были, что сеяли вокруг себя смерть! Господин наставник, собакомордый, на нашего доктора покушались … и при этом – обворожительно беспечны? Вот, держите ваше оружие, пополненное запасом пуль. Доктор, давайте перезаряжу ваш!

--Дорогой друг! Мне так нравится ваша ирония и наигранная суровость, что слушал и любовался бы вами безостановочно! А без шуток скажу, что и меня самого слегка беспокоит подобное равнодушие. Но, с иного боку, в подобном самочувствительном состоянии стоит продолжать начатое ….

--Добить нашего доктора?

--Да-да-да, я оценил ваш выпад! Нет, не дать всем этим шестипалым и песиглавым собраться с духом, и организоваться для настоящего нашего уничтожения. Предлагаю сей же час проделать то, что не удалось сделать три четверти часа тому –идти в приют. А потребуется – и в подвал! Жаль, конечно, что Василий погиб, хотя, до сих пор, я сомневаюсь в его непричастности, либо в его не информированности касаемо творимого тут. Надеюсь, тем не менее, что создатель простит все его прегрешения, и упокоит с миром его душу.

Господа, не сговариваясь, нанесли крестное знамение, согласившись со всем сказанным.

--Кстати, Карл Францевич, какой сюрприз вам преподнёс осмотр господина Кугатого?

--О-о-о, такого сюрприза, как вы выразились, я не ожидал и в той мере, что на исход осмотра я не смог бы составить пари! Итак, ….

Гоф-медик, осознавая, что этой же ночью предстоит совершить ещё некие дела, поведал и об особенностях корпуса тела наставника, и о своей встрече с песиглавцем весьма ёмко, и так же весьма кратко.

Без просьбы к тому, Модест Павлович, в свой черёд, пересказал о виденном и содеянном лично им. Краткость повествования была выше любых похвал.

Помещик и штаб-ротмистр поменялись местами по примеру ранишней диспозиции – окно у офицера, комната- у гражданского.

Несколько минут в доме было тихо из-за исполнения каждым своей обязанности – одни наблюдали, другой размышлял.

--Мне вот что начало видеться странным, - заговорил Кирилла Антонович, - песиглавцы … они странные.

--А вы намеревались иметь на плечах собачью башку и не считаться странным? И, каким же? Привлекательным?

--Я не о том веду речь. Я говорю о поведении. Желаете критиковать сказанное мною – извольте, но я скажу вам, что они не совсем люди, и не совсем животные! Повторяю, я говорю о поведении. Господа, ваша встреча с ними во дворе – что это было? Это была попытка уничтожить неприятеля. Или врага. Или угрозу. И они намеревались свершить подобное одномоментно со всеми нами.

--Нет, я всё же сдержусь, и не спрошу вас -  в чём суть их странности? – Не удержался Модест Павлович.

--Они действуют так, как …, - помещик пощёлкал перстами, подыскивая требуемое по смыслу словцо, - как муравьи! Да, именно, как муравьи! У них один разум на всех, и команда, либо краткое толкование ситуации, приходит от держателя их разума также ко всем сразу. И каждый из них исполняет то, что определено его статусом – охрана, либо, скажем, разведка. Либо, как нынешней ночью, карательная экспедиция. Вдумайтесь в то, что каждый из вас видел – Карл Францевич, отчего ваш визави не заговорил с вами, отчего он не попытался взять вас в плен? Модест Павлович, а подкрадывающийся вдоль стены песиглавец, и поспешающий ему на подмогу иной? Все деяния молча, и с целью ликвидировать. У вас есть сомнения?

--Мне хотелось бы прояснить, если мы трое смогли извести пятерых … четверых, один на счёт Василия, земля ему пухом, то как случилось, что десяток поселковых охотников оплошали, да и сами сгинули?

--Не думаю, что ответ на ваше недоумение так сложен. Охотники шли так, как они привыкли ходить – толпой, выбирая место засады, переговариваясь ….

--А перед тем могли сообщить родне в Поге куда и когда выдвигаются. Следует припомнить «дурные ночи», когда собакоголовые наведывались в селение. Они, как мне видится, могли учуять сборы охотников, а могли и от кого-то обо всём узнать.

--Совершенно верно, Модест Павлович! Иными словами – охотники и поведением, и самомнением и … распространяемым запахом еды, табаки, либо винца позволили определить своё местоположение и цель «визита» до того, как они, охотники, превратились в стреляющих людей, становясь сами обманутой и лёгкой добычей. Мы же, напротив, не сговариваясь, разделились. Причём, каждый из нас первым пошёл в наступление. Ну, в основном, вы двое, я так, за дверью стоял.

--Геройством, Кирилла Антонович, позже меряться станем. Что нам даёт ваше предположение?

--Что даёт … общий разум?

--Да, общий собачий разум!

--Я считаю, что если песиглавцев было в их отряде много, то мы столкнулись с боевой частью, так сказать с боевым авангардом. Следовательно, в их иерархии должны остаться охранники, надсмотрщики и работники. Это те, кто при встрече с нами не бросится в атаку, поскольку, снова-таки следуя общему разуму, это не их прямая обязанность.

--И у нас есть шанс победить?

--Дорогой доктор, у нас есть два шанса. Первый тот, который я уж назвал. А другой более прозаичен – сегодня ночью мы видели всех песиглавцев, проживающих в округе.

--Я готов идти! Каков у нас план?

--Э-э-э … планов, как и шансов, у нас тоже два, - взял слово штаб-ротмистр, прекращая приятную беседу о странных созданиях и о способах борьбы с ними, - вам, Карл Францевич, предоставляется право выбора -–первый план, либо другой?

--Какой бы я не выбрал, он обяжет меня остаться в доме с девочкой, верно?

--Да, верно.

--Надеюсь, с вами ничего не случится. Ангела-хранителя вам, господа! Ступайте!

Вот и снова разделился этот маленький, но отважный отряд. Кирилла Антонович и Модест Павлович направились в само здание приюта, оставив доктора охранять девочку Машу. Пожелаем и мы нашим героям скорого разрешения сего запутанного дела, а в помощь им призовём всех Святых угодников.